«Восстание рабочих» против большевиков
Изображение ижевских рабочих как выразителей интересов рабочего класса типично для белогвардейской пропаганды вообще. Причем этот тезис для белогвардейской историографии очень существенен, ибо является продолжением пропагандистского тезиса о «спасении России» как основной цели белого движения. Разгромленные в процессе революции классы большей частью упорно не желали признать, что они воевали класс против класса, ибо признание этого повлекло бы автоматически их отлучение от самозваного права говорить от имени всего народа России. А в таком случае – как можно бы сговариваться с союзниками о «помощи», если признать, что представляешь не более 10% населения страны? Совершенно типичны для этого подхода мемуары участника ижевских событий А. Ефимова – для него большевики совершеннейший аналог марсиан, которые всеми ненавидимы, ни у кого не находят поддержки, и военные силы вербуют исключительно из латышей, мадьяр и «прочих наемников». Он даже не допускает мысли, что в РККА могли служить добровольно нормальные люди – большевики идейные для него априори монстры.
…Надо упомянуть, что белогвардейские мемуары вообще штука очень скользкая – например, такой мемуарист как командующий Ижевской Народной армии Федичкин в своих мемуарах совершенный барон Мюнхаузен. Или Рэмбо. Возьмем описание боя 14 августа – в поездах наступает Красная армия численностью, которую Федичкин оценивает в 2500 штыков. Федичкин, ничтоже сумняшеся, выступает навстречу с 300 фронтовиками. Прямо Голливуд, постановка фильма про 300 спартанцев. Испугавшись столь «грозной силы», красные, ни с того ни с сего, сдаются… и уже на следующей странице его мемуаров выясняется, что в плен попадает только 40 человек. Есть логика? Единственное логическое объяснение этой «победы» – столкновение с небольшим авангардом. Иначе совсем непонятно, откуда на том же направлении через три дня взялось еще 2000 человек красной пехоты, а потом еще 6000, учитывая, что у РККА резервов было не густо на тот момент на всех фронтах, раз из Ижевска перед восстанием выкачали резервы по партмобилизации. Это стремление авторов постфактум приписать себе большую значимость в борьбе типично для белых – борьба за посты и помощь от иностранных государств, личное тщеславие, а также сложность проверки сведений толкало белогвардейцев на вранье о себе, любимом. Изучение дальнейшей истории командования Федичкина показывает, что у того был серьезный мотив заняться сочинительством – после передачи командования Юрьеву, он остался не у дел в колчаковской армии, потому и набивал себе цену.
Не так далеко ушли от белогвардейцев сторонники т.н. «третьей силы» – то есть, пытавшиеся представить восставших против Советской власти рабочих как некую «третью силу», для них рабочий класс в Гражданскую войну играл самостоятельную роль, выступая одинаково как против белых, так и против красных. Например, анархист В.Дамье, по недоразумению считающийся либералами «историком», на Радио Свобода озвучил эту точку зрения:
«В русской революции 1917-21 годов было не две стороны, а много сторон, много действующих сил, и одна из них – это трудовой народ, который вел борьбу за свои собственные экономические и социальные интересы против всех политических властей тогдашней России, невзирая на их окраску».
В принципе, последние академические исследования на тему рабочего вопроса в первые годы Советской власти также стоят на этой же двурушнической точке зрения – «ни вашим, и нашим». Например, известный исследователь Д.О. Чураков в книге «Бунтующие пролетарии: Рабочий протест в Советской России (1917-1930 гг.)», несмотря на все свое неприятие «белогвардейской концепции», тем не менее, рассматривает рабочее движение как независимое от большевизма. Надо отдать должное, что, исповедуя формально принцип «объективизма», он добросовестно собрал не только факты, апологизирующие «бунтующих пролетариев», но и показал негативную сторону процессов, в целом оставаясь в рамках концепции «третьей силы». Это неудивительно – он является активным сторонником такого правого троцкиста как Бузгалин и сотрудничает в его изданиях. Концепция рабочих как «третьей силы» у него есть продолжение аналогичного курса троцкизма 20-х гг. прошлого века. Его коллега Л.В. Борисова еще менее склонна делать реверансы советской концепции, она в принципе рассматривает коммунистов как чуждую рабочим силу, и вся ее книга направлена на то, чтобы развеять «господствующее представление о рабочем классе как активном стороннике большевистского режима, в том числе в годы революции и Гражданской войны» («Трудовые отношения в Советской России (1918-1924 гг.)» РАН; Институт Российской истории, М.: «Собрание», 2006). Правда, уже на той же странице предисловия ко 2-й главе ученая дама вынуждена оговорится о том, что ижевские и воткинские рабочие как бы и не рабочий класс, а мелкие собственники, а на следующей странице сама приводит противоречащее ее установке утверждение: «Параллельно с развитием забастовочного движения нарастал процесс большевизации рабочих, ставший особенно заметным к середине 1918 года» (факты – вещь упрямая, обойти их она не может) и далее пытается достаточно беспомощно интерпретировать этот факт с точки зрения ее концепции. Большевизация рабочих, по исследованиям таких ученых, оказывается, происходила из-за «страсти к насилию»:
«страсть к насилию над «мировой буржуазией» действительно овладела частью рабочих и служащих. Но на этом основании не стоит говорить о «сверхреволюционности» всей массы пролетариев.»
Кроме заведомо ненаучных построений наподобие сведения вопросов революционности тех или иных групп рабочих к «склонности к насилию», подход сторонников «третьей силы» базируется в первую очередь на однобоком рассмотрении процесса развития контрреволюционных тенденций внутри пролетариата, противоречие между контрреволюционными и революционными тенденциями, которое необходимо рассматривать в диалектическом единстве, у таких исследователей разрывается, потому они рисуют картину весьма далекую от реальности – преувеличивают контрреволюционные настроения, замазывают противоположные, рассматривают развитие только контрреволюционных рабочих организаций, причем у них получается, что эти организации как бы не ведут борьбы за массы с аналогичными пробольшевистскими организациями, постепенно проигрывая им эту борьбу, а лишь «страдают» от карательных органов, и вся политика Советской власти относительно рабочих представляется современными исследователями как сплошная череда кар, преследований, угроз и принуждения. Причем нельзя сказать, что исследователи не знают других форм воздействия Советской власти на рабочих, или не осведомлены об агитационно-пропагандистской работе РКП(б) среди пролетариата. Великолепно они знают. Например, тот же Чураков осведомлен о том, что в Ижевске в период мятежа работал подпольный большевистский комитет, но о деятельности его в упоминавшейся книге нет ни слова. Мотивируют такую эквилибристику обычно тем, что в советское время акценты были на большевистской работе, и эти факты-де общеизвестны. Но этим самым поведением они сами создают совершенно определенные перекосы – по мере того, как в литературе советская историография перестает упоминаться, эти «объективисты» дают субъективную и ненаучную картину.
Еще одна распространенная ошибка сторонников «третьей силы» – в том, что они слабо рассматривают динамику протестных и коммунистических настроений, для многих из них рабочие изначально и перманентно настроены антибольшевистски, и большевикам необходимо какими-то особыми мерами предотвращать взрыв. У той же Борисовой идеология РКП(б) иначе как демагогией не называется, она даже поверить не может, что рабочие в чем-то могут быть с большевиками согласны, а большевики могут быть в этом правы.
В связи со всем этим советская концепция кажется продуманней и логичней – несмотря на все крики современных историков и публицистов, что информация об антисоветский выступлениях рабочих «замалчивалась» в советские годы, реально вопросам борьбы с антисоветскими тенденциями в пролетариате отводилось немало места, причем с анализом динамики. Разумеется, было определенное влияние «рабочего фетишизма», когда под рабочим классом понимали всю массу пролетариата и пытались показать именно полную и безоговорочную, а не просто подавляющую поддержку коммунистической партии рабочими массами. Однако это было преувеличением лишь господствующей тенденции, а вовсе не выдуванием из мухи слона, чем занимаются современные научные светила. Притом, что наука вообще более склонна к изучению позитивного опыта, нежели негативного, ибо первый всегда актуальнее. Гораздо важней выяснение причины, почему эксперимент удался, чем определение погрешностей.
В настоящее время эти погрешности революционного движения снова актуализируются – поражение социализма в СССР направило общественную мысль, в том числе, и к анализу неудачи и ошибок социалистического строительства, а в данном случае, учитывая, что тему рабочего восстания против Советской власти пытаются использовать в целях обоснования антикоммунизма, было бы необходимо дать некоторый марксистский ответ на болезненные вопросы.
Основная проблема – можно ли это считать восстанием рабочего класса против большевизма?
Первым делом, надо сказать, что коммунисты, говоря о том, что они выражают интересы рабочего класса, никогда не говорили о том, что они выражают интересы каждого рабочего в отдельности – интересы отдельных рабочих и интересы класса коммунисты всегда брали отдельно. Частное благодаря многообразию человеческой практики зачастую может идти и вразрез с общим, тем не менее, оставаясь его частью.
Коммунисты также делили пролетариат на различные группы по отношению к революции (например, в работе «Что делать» Ленин выделяет как минимум две – наиболее сознательных и несознательных рабочих), по материальному положению (вопросы о различных группах городских пролетариев и полупролетариев города и села Ленин рассматривал в книге «Развитие капитализма в России»), в ситуации усиления политизации масс уже появляется градация пролетариата по политической линии – появляется термин «революционные рабочие», подразумевающие и термин «нереволюционные» или даже «контрреволюционные». И партия позиционировала себя в первую очередь как выразителя интересов сознательной революционной части, чей основной интерес видела в построении коммунистического общества, а все остальные требования рабочих могут быть рассматриваемы как частные, по отношению к которым партия на себя берет обязательства в той мере, в какой они приближают коммунизм.
Именно с жесткой позицией на выражение коренных интересов рабочего класса в ущерб сиюминутным требованиям связано поведение Советской власти по отношению к «рабочему вопросу». В первую очередь, советское правительство не металось в хвосте у рабочих требований, не стремилась выполнить все, что рабочие ни попросят, а применяла в случае необходимости принуждение и силу по отношению к рабочим в тех случаях, когда требования отдельных групп рабочих противоречили интересам класса в целом. Отсутствие страха противопоставить себя рабочей стихии, сочетавшееся с безусловной поддержкой лучшей части пролетариата и твердой линией на социализм, говорит в первую очередь о выражении интересов части пролетариата в каждый отдельный исторический момент и класса в целом в исторической перспективе. Таким образом, марксисты не видят ничего страшного в том, что в некоторые исторические моменты некоторые части пролетариата выступают против Советской власти – ровно в той мере, как единичные революционные выступления пролетариата не свидетельствуют о революционности класса в целом, отдельные контрреволюционные выступления не свидетельствуют и о его контрреволюционности. Потому что революционность и контрреволюционность класса не могут рассматриваться статически, т.е. «либо есть, либо нет», революционность класса – это изменение его качества, и в разный политический момент и в разной политической ситуации он выступает в разном качестве.
Рожденный в СССР