О страсти к «аналогиям»
Для таких привычно противопоставлять «диктатуре» – «свободу». Но абстрактной диктатуры (как и свободы, которая всегда «для кого-то») не бывает. Она (как и любой другой образ правления) всегда конкретна: и в смысле культурной окраски, и в смысле – в чьих интересах. Уподоблять друг другу «автократов» и «диктаторов» нелепо не только потому, что это могут быть люди совершенно разного типа (между рожденном на троне человеком, находящегося в плену рыцарственных представлений, и поднявшимся из низов бандитом, грабившим банки и убивавшим полицейских, нет ничего общего, хотя бы они правили бессменно и чего-то там «не разрешали»), но потому, что они способны создавать вокруг себя совершенно разную реальность.
Даже правление в чем-то формально близких типажей может иметь диаметрально противоположные результаты: одна «военная диктатура» превратила лишенную природных ресурсов отсталую страну в одно из наиболее технологически развитых государств мира, другая – довела страну с богатейшими запасами нефти до отсутствия предметов первой необходимости.
Это разновидность некоторой общей склонности проводить аналогии. Страсть к этому занятию особенно характерна для людей, считающих себя политологами. Мне вот всегда ужасно смешно бывает слышать заявления типа «сейчас создалась такая же ситуация, как…», «подобно тому, как сто лет назад…» и т.п. Не потому даже, что эти люди на самом деле не представляют себе, как на самом деле было «тогда» (они почти всегда крайне плохо осведомлены относительно исторических реалий).
Просто сколько-то действительно близких аналогий почти не бывает, т.к. даже при сходных обстоятельствах действующие лица – люди разной культуры, исторического опыта и т.д., что и влияет на их поведение. Тем не менее людям прошлого склонны приписывать такие же мысли, какими обуреваемы сами, хотя не только 100, но часто и 50 лет назад люди существовали в иной реальности и мыслили несколько иными категориями.
Конечно, поскольку биологическая природа человека неизменна, на каком-то очень общем, чисто «человеческом» уровне поведение бывает сходно (если человека испугать – он в большинстве случаев поведет себя одним образом, если ублажить – другим). Но даже в очень похожих ситуациях люди разных эпох, культуры, опыта и т.д. будут вести себя немного по-разному: немного иначе пугаться, немного иначе наглеть и т.д. А достаточно нескольких деталей, чтобы все повернулось совсем иначе. Поэтому прогнозы, основанные на аналогиях (практически всегда ложных) ничего не стоят.
Еще один аспект этого образа мышления – «не видеть разницы» (напр., между полицейским и бандитом: оба практикуют «насилие»), тоже способный доставить поводы для улыбки. Доводилось, скажем, читать высказывание высокого патриархийного чина (хотя и не носящего рясу) в том духе, что вот де соввласть обвиняют в зажиме церкви, ну так и в РИ церковь тоже была несвободна. Т.е. можно не видеть принципиального различия между отношением к церкви государства, для которого религия является основой официальной идеологии, и государства, для которого она является подлежащим искоренению абсолютным злом. Ну как если бы какой-нибудь еврей в Германии 30-х не усмотрел бы существенной разницы между неблагоприятным для него решением кагальной общественности и национальной политикой НСДАП.
«Аналоговый» образ мыслей в условиях «всеобщей полуграмотности» явление, впрочем, вполне естественное и могущее служить предметом осуждения не более, чем сама эта полуграмотность (порожденная социальными обстоятельствами весьма высокого порядка). Следует лишь, читая «аналитику», постоянно иметь в виду его распространенность.