Как творчество Серебряковой оказалось забыто на полвека

Революция застала Зинаиду Серебрякову в самом начале ее бурно развивавшегося творческого пути. Ей пришлось пережить революцию, смерть мужа, голод, эмиграцию, войну и разлуку с семьей прежде, чем ее картины были признаны на родине выдающимся образцом живописи. "Газета.Ru" рассказывает об основных этапах судьбы художницы.

В своей краткой автобиографии художница Зинаида Серебрякова писала, что получила образование главным образом в семье своего деда, известного архитектора Николая Бенуа. Первое десятилетие XX века она занималась работой над техникой и стилем, путешествуя по Европе и посещая мастерскую Осипа Браза.

Успех пришел к ней вместе с выставкой "Мир искусства" в 1910 году, на которой ее произведения были выставлены вместе с картинами Михаила Врубеля, Бориса Кустодиева, Валентина Серова и других признанных мастеров.

Особую популярность имел автопортрет "За туалетом", который приобрела Третьяковская галерея вместе с двумя другими работами художницы ("Зеленя осенью" и "Молодуха"). По итогам выставки Серебрякову избрали членом "Мира искусства".

В 1916 году она вместе с командой Александра Бенуа занималась росписью Казанского вокзала, а в 1917 году совет петербургской академии художеств выдвинул художницу на звание академика живописи. Стремительному взлету Серебряковой помешала революция, которую та встретила с детьми и матерью в родовом имении Нескучное.

Ее муж Борис в эти дни находился с командировкой в Сибири, после которой должен был отправляться в Москву в качестве консультанта по дорожному строительству. Связь с ним наладить в эти дни было практически невозможно.

"Я здесь в безумном беспокойстве - вот два месяца, что не имею ни строчки от Бори, это так страшно, что я с ума схожу. В августе он писал часто, и письма доходили, а с 28-го никаких известий нет", - писала Серебрякова брату Николаю.

В декабре из-за грабежей соседних поместий она вместе с сродными переехала в Змиев. Воссоединившись с мужем, в начале 1918 года Серебрякова перебралась в Харьков. В марте 1919 года Борис Серебряков умер от сыпного тифа.

"Ах, так горько, так грустно сознавать, что жизнь уже позади, что время бежит, и ничего больше, кроме одиночества, старости и тоски, впереди нет, а в душе еще столько нежности, чувства. Я в отчаянии, все так безнадежно для меня. Хотя бы уехать куда-нибудь, забыться в работе, видеть небеса, природу", - писала она своей подруге Галине Тесленко.

Чтобы как-то выжить в чужом городе с четырьмя детьми Серебрякова отказалась от живописи и устроилась рисовать таблицы исторических находок в археологический музей при Харьковском национальном университете. К этому времени относится и одно из самых мрачных ее полотен - "Карточный домик".

"Живем мы по-прежнему каким-то чудом, так как фантастические миллионы, которые теперь стоит жизнь, все растут и растут. В феврале здесь будет выставка… Я же с ужасом вижу, что у меня за этот год опять нет ничего значительного, интересного, что выставить. Наконец я буду получать ученый паек с Нового года", - рассказывала она об этом периоде жизни.

В 1920 году ей удалось стараниями родственников перебраться в Петроград и занять три комнаты в "уплотненной" семьями актеров МХАТа квартире деда - Николая Бенуа. Ее дочь начала посещать балетные занятия - так закулисная жизнь Мариинского театра проникла и в живопись Серебряковой.

В 1924 году 14 работ Серебряковой были выставлены на благотворительной выставке для русских художников в США. При содействии дяди, Александра Бенуа, она получила заказ на большое декоративное панно в Париже.

Свою поездку за границу она рассматривала как возможность заработать и планировала вернуться домой, однако на родину уже не вернулась. В СССР у нее осталась пожилая мать и четверо детей. Двоих из них удалось переправить в Париж при содействии Красного Креста в 1925 и 1928 годах.

Несмотря на свою вопиюще "некоммунистическую" биографию, Серебрякова и в 1930-х годах пыталась вернуться к родным, однако с началом Второй мировой войны прекратила все попытки повторно пересечь границу.

Все это время она сохраняла за собой советский паспорт, однако в годы оккупации за связь с СССР ей грозил концентрационный лагерь, поэтому художнице пришлось отказаться от гражданства ради международного паспорта, удостоверяющего личность беженца. С этого момента она лишилась даже права переписки с семьей.

Ситуация начала меняться только после смерти Сталина, с наступлением "оттепели". В 1957 году художнице передал предложение властей СССР официально вернуться домой представитель страны при ЮНЕСКО и советский посол во Франции. Однако из-за состояния здоровья Серебрякова, которой уже было за 70 лет, вынуждена была отказаться.

В мае 1960-го ей было разрешено встретиться с дочерью Татьяной после 36 лет вынужденной разлуки. После встречи с матерью, Татьяна Серебрякова, которая к тому моменту стала заметным театральным художником во МХАТе, попросила правление Союза художников СССР разрешить выставку ее матери на родине.

Эта просьба пришлась кстати и партийным функционерам - новое правительство стремилось создать себе позитивный облик, возвращая из эмиграции видных деятелей культуры. Серебрякова, не позволявшая себе резких замечаний в адрес советского руководства и придерживавшаяся патриотической позиции, оказалась подходящей кандидатурой для "реабилитации".

Для самой художницы, которой не удалось сделать себе большого имени в эмиграции несмотря на усердную работу и не прекращавшееся художественное развитие, проведение большой выставки в СССР было почти невероятным событием - до последнего она боялась не оправдать ожиданий соотечественников.

Массовое признание настигло Серебрякову, когда ей было уже за 80 - в 1965 году тысячи людей толпились на ее выставках в Москве, Ленинграде и Киеве. Ее картины скупали все музеи СССР, а альбомы с репликами ее работ расходились миллионными тиражами.

Творчество художницы не просто вернулось на родину - ей удалось пронести через годы революции, гражданской войны, эмиграции, войны и забвения те наивные и теплые чувства, которые были выброшены из жизни россиян на целых полвека. Картины Сербряковой стали символом возвращения искренней и понятной красоты, не задавленной официозом и идеологией.