Дмитрий Лысенков: «Сейчас время такое – не время артиста Смоктуновского»
Казанская публика, которой посчастливилось побывать на спектаклях знаменитого Александринского театра из Санкт-Петербурга во время недавних гастролей на сцене театра им. Камала, могла оценить масштаб актерского дарования Дмитрия Лысенкова в «Ревизоре» и «Женитьбе». В паузе между репетицией и спектаклем в Казани «БИЗНЕС Online» поговорил с Лысенковым о самых важных работах в Александринке, 3% хорошего отечественного кинематографа и государстве, воспитывающем лишь солдат и спортсменов.
Дмитрий Лысенков: «Что же еще исследовать, если не эту темную сторону человека?»
БЕСОВ В АЛЕКСАНДРИНСКОМ ТЕАТРЕ ОТВЕЧАЮ ОБЫЧНО Я»
— Дмитрий, вы — ведущий актер одного из самых знаменитых российских театров, играете на сцене Александринки и Гамлета, и Свидригайлова, и Хлестакова. Но, пошерстив интернет, можно обнаружить, что в основном ваши интервью посвящены сериалу «Бедные люди» и совместным съемкам с Ольгой Бузовой...
— Это то, что вываливается наружу... На самом деле я бы не сказал, что много снимаюсь. Это часто в отпуске происходит. И, когда не репетируешь, можно себе позволить и посниматься. Но если мы репетируем в Александринском театре, то почти ничего не можем делать.
— Вы могли себя видеть 35-летнего артиста Свидригайловым до того, как худрук Валерий Фокин и режиссер Аттила Виднянский предложили эту роль в спектакле «Преступление и наказание»?
— Ну, Свидригайлова... я не знаю, кто придумал предложить именно мне... То есть Аттила Виднянский — венгерский режиссер, или это решение Фокина, я не знаю. Но, действительно, в этой роли я себя, конечно, не видел. Кстати, я пробовал всех персонажей в «Преступлении и наказании», кроме Свидригайлова. Именно то, чем я не занимался, мне досталось в этой постановке. Собственно, когда мы встретились с Аттилой, и он объяснил, что хочет от этого персонажа, стало очевидным, что в этой труппе это должен быть, видимо, я.
— Почему?
— Он хотел, во-первых, некое танцующее существо, то есть не бытовое существование. Во-вторых, он хотел человека, одержимого бесами. За бесов в Александринском театре отвечаю обычно я. (Смеется.) Так что здесь все сошлось — и очередной бес в моей коллекции. Но я надеюсь, что уже подвел черту какую-то — сделал собирательный образ из всего того, что могло бы быть, и тему бесов, возможно, мы уже закроем. Хотя, нет, а что же еще исследовать, если не эту темную сторону человека?
«Я пробовал всех персонажей в «Преступлении и наказании», кроме Свидригайлова. Именно то, чем я не занимался, мне досталось в этой постановке»Фото: alexandrinsky.ru
«В СМЫСЛЕ ИСПОЛНЕНИЯ, КОНЕЧНО, ВСЕГДА ИНТЕРЕСНЕЕ ИГРАТЬ ЗЛО»
— При том, что Виднянский в спектакле идет, в общем-то, по сюжету Достоевского, ваш Свидригайлов сильно отличается от романного.
— Безусловно, отличается, мне кажется (я не знаю, сознательно это было сделано или нет), то, что Раскольников и Свидригайлов почти ровесники в нашем спектакле, дает дополнительные смыслы. То есть это два пути Родиона Романовича, по сути: пуля в лоб или по Владимирке. В результате пулю в лоб выбирает Свидригайлов, а Раскольников идет сдаваться властям. И там же у нас финал специально запараллелен. И самоубийство Свидригайлова — одно из ключевых событий для того, чтобы сознался Раскольников.
— Но все это не мешает быть Свидригайлову обаятельным.
— Зло вообще обаятельно. Зло привлекательно. И в смысле исполнения, конечно, всегда интереснее играть зло. Мне кажется, и у Достоевского Свидригайлов — это очень обаятельный мужчина 50 лет, по-моему. Но там описан человек, имеющий влияние не только на женщин, а вообще очень компанейский, открытый, прямой, что подкупает. И даже Раскольников чувствует на себе какое-то влияние от этого странного неприятного вроде бы ему человека, при этом подпадает под его обаяние и воздействие.
— Персонажи Достоевского вообще одержимы этими внутренними бесами. А в спектакле Виднянского, скажем, на примере Порфирия Петровича, они так ярко себя проявляют.
— Неспроста он говорит, что он человек поконченный. Он, видимо, по молодости лет тоже был каким-то революционером, потом выбрал другой путь. Это же и хорошо. Я не исследователь Достоевского, поэтому мне трудно будет сказать вам... Но, мне кажется, Федор Михайлович этим всегда занимался — тем, что происходит внутри человека: и «Карамазовы», и «Бесы»... Все, что творится в душе и в голове, такие поступки и совершают люди. Именно этим исследованием он занимался, поэтому я думаю, что все персонажи... Особенно трудно с женскими персонажами, Мне так кажется, что и самим женщинам-актрисам трудно с этими персонажами Достоевского.
«Гамлет нашего времени — просто импульсивно поступает, потому что видит несправедливость этого мира» Фото: alexandrinsky.ru
«ГАМЛЕТ НАШЕГО ВРЕМЕНИ — НЕ ДУМАЮЩИЙ»
— Есть в вашей актерской коллекции и еще один важнейший герой мировой литературы. Как вы относитесь к мнению, что «Гамлет» Фокина — это политический спектакль?
— Я не думаю, что он очень политический. Он мог бы быть более политическим, но он на безопасном расстоянии от политики находится. Там есть какие-то метафоры нашего времени, но можно было поступить именно.... «И идеи мои, так сказать, запретны — с точки зрения официальной», — это из другого спектакля цитата. Могло бы быть более явно. Мне кажется, у нас не самый яркий вариант.
Дело в том, что Валерий Владимирович не ставил задачи сделать политический спектакль. Он говорил о том, что это импульсивное действие этого человека — Гамлета, он не думающий. Гамлет нашего времени — не думающий, он просто импульсивно поступает, потому что видит несправедливость этого мира. Он ее не осознает, не оценивает и не осмысляет, а просто протестует против несправедливости на уровне природы — как животное.
«Валерий Владимирович не ставил задачи сделать политический спектакль»
— Вы где-то в интервью сказали, что вам было тяжело работать именно над персонажем, потому что у вас с Фокиным были разные представления об этом герое.
— Да, говорил, повторюсь: просто он меня взял представителем не моего собственного поколения, а поколения младше все-таки, там человек младше, чем я сам, даже в момент исполнения этой роли, премьеры... Вышло, что он как режиссер отказывает моему поколению в способности мыслить. Вам бы это было обидно?
Мне тоже было обидно. Но, в общем, это просто трактовка режиссера. Я бы, конечно, наверное, хотел что-то другое, но мы имеем то, что имеем, и в результате я сросся с этим спектаклем, и уже никаких отторжений по этому поводу нет. Прошло около 7 лет — уже довольно много времени. Я тоже поменялся, наверное. И потом все успокаивается.
— Вы приняли это или все-таки решили, что то самое молодое поколение тоже имеет право на высказывание вашими устами?
— Нет... Спектакль ведь не стабильная субстанция, он все равно видоизменяется, актеры его не то что бы подминают по себя, но все равно он не одинаковый. Премьера и сейчас — это какие-то разные вещи. Просто я освоил ту партитуру. Нельзя сказать, что я ее на премьере не освоил, но более собственно для себя самого ее обжил и принял.
«Театр существует только в своем собственном времени, он современном мире, просто он может быть плохим или хорошим, классический, современный он — этих споров я не понимаю»Фото: alexandrinsky.ru
«Я НЕ ПОНИМАЮ, ЧТО ЗНАЧИТ КЛАССИЧЕСКИЙ ТЕАТР»
— В спектакле «Маскарад. Воспоминания будущего» ваш Арбенин вдруг произносит монолог современного маньяка-убийцы, что это? Арбенин превращается на время в другого человека?
— Он не превращается. Просто Арбенин — убийца. Вот и все. Просто есть цитата с реальным случаем нашего времени — такой же убийца.
Есть 100 лет назад, а есть современность, и есть то, как человек совершает обдуманное, осмысленное преступление, то, что 100 лет назад, и есть совершенно безоценочное преступление нашего времени на автомате. В этом, мне кажется, и высекается, сшибка времен происходит — в разнице совершения преступлений и его оценке. Это не значит, что человек, совершивший сейчас преступление, не мучается. Он мучается, но все как-то по-другому, все иначе, со стеклянным глазом.
— Зрителя явно шокирует этот привет из настоящего в сюжете «Маскарада»...
— Да, просто они не ожидают этого, первый акт такой костюмированный, и вдруг начинается второй с того, что... Кто-то не принимает этого, не ожидает, кто-то наоборот. Вообще зрители весело реагируют на этот текст, потом, когда до расчленения доходит дело, перестают веселиться.
— Вообще, в этих дискуссиях — классический театр или современный, которые часто пытаются сталкивать лбами, — вы какую позицию занимаете?
— Не существует классического театра, я не понимаю, что значит классический театр. Театр существует только в своем собственном времени, он современном мире, просто он может быть плохим или хорошим, классический, современный он — этих споров я не понимаю. Театр бывает плохой или хороший. «Все жанры хороши, кроме скучного», — это еще Мольер сказал.
«КИНО СНИМАЕТСЯ В МОСКВЕ, А ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ИСПОЛЬЗУЕТСЯ КАК ПЛОЩАДКА»
— Возвращаясь к кинематографу. У вас уже приличная по объему фильмография, есть чем похвастаться?
— Мне нечем похвастаться в этом смысле, у меня нет каких-то больших ролей, ну есть крупные, но нельзя сказать, что это выдающиеся произведения в целом — не в смысле своей собственной работы, а в целом. Вообще кино находится в такой ситуации... три процента из всего того, что производится, могут быть хорошими фильмами. Но я в эти три процента пока еще ни разу не попал.
— В «Сталинграде» у вас была яркая роль, запоминающаяся — снайпер Чванов.
— Знаете, я по улице спокойно хожу, меня не мучают. Когда-то она была запоминающаяся — на момент выхода фильма, сейчас уже меня зовут поздравлять кадетов с последним звонком...
— Почему так получается, что в Питере бывает много блестящих театральных актеров, но при этом мало кто из них становится Данилой Козловским и Лизой Боярской? Любой человек, хорошо ориентирующийся в театральном процессе, знает вашего коллегу по нынешней труппе Александринского театра Петра Семака. И при этом спроси у кого-нибудь на улице, кто такой Петр Семак, и никто вам не ответит...
— Это понятно, потому что театр и кино — вещи совершенно разные, и то, как ты работаешь в театре, совершенно несовместимо с тем, как нужно работать в кино. Во-первых, нас этому не учат, нам выдают дипломы о том, что мы артисты театра и кино, но это неправда, работе в кино нас никто не учит, только на собственной практике ты постигаешь тайны профессии, и кино — это другая профессия, поэтому и большие театральные артисты иногда совершенно беспомощны в кино. Во-вторых, это проблема любого другого города нашей страны, кроме Москвы. Кино снимается в Москве, а все остальное используется как площадка. И да, наверное, поэтому мы исполняем второстепенные роли, потому что к нам приезжают на главные роли москвичи, дешевле снимать у нас, и снимают нас во второплановых ролях — расфокусное обрамление кадра (смеется), как и любых других артисты из провинции.
— А нет ли тут такого питерского высокомерия по отношению к кинематографу? Льва Додина как-то спросили: почему у главных актеров великой труппы МДТ, например, у того же Петра Семака или Сергея Курышева, нет достойных ролей в кино? На что тот ответил, дескать, кино не доросло до их уровня актерского мастерства.
— Это его мнение, ему удобно так считать. Я думаю, что, если артиста Курышева начать снимать в кино, это может и не получиться, потому что он очень театральный артист, его органика, которую мы видим на сцене, возможна только в театре. Я не говорю, что он не может быть другим, но мы его никогда таким не видели, поэтому его и не трогают, потому что боятся, что... Вообще у нас в кино отсутствуют режиссеры, кастинг-директора.
— Система так и не была выстроена?
— Она была советской, она развалилась, уничтожилась, теперь есть продюсер, который диктует то, что ему интересно: ему интересно вложить и получить обратно больше или получить бюджетное, отрезать ломоть — и дальше будь что будет, какая разница. Главное, что он отпилил.
«Есть такой понятие — интеллектуальный артист. А спрос сейчас на других людей»Фото: alexandrinsky.ru
«КАК ТОЛЬКО ТЫ УМНЫЙ, ТЕБЯ НЕТ В СТРАНЕ»
— Ваша яркая внешность в профессии вам помогает или где-то ограничивает, в том числе в кинематографе?
— Если говорить о театре, то, думаю, что мы можем посмотреть мою биографию и понять, что вообще никаких препятствий моя внешность не чинит, даже то, что я никогда в жизни не смог бы играть, если говорить о каких-то клише. Никто бы не дал мне играть Петруччо в «Укрощении строптивой» и Свидригайлова в «Преступлении и наказании». Но для кино — я не знаю. Сейчас время такое — не время артиста Смоктуновского. Наверное, он бы не мог сейчас состояться как артист, потому что был бы не очень востребован. Есть такой понятие — интеллектуальный артист. А спрос сейчас на других людей.
— На каких?
— Если вы имеете в виду кино, то там нужны какие-то бруталы.
— Может, вам надо подкачаться?
— А зачем, мне это не нужно. Во-первых, подкачаться — я в хорошей физической форме, просто тощий, но дело не в этом — вот подкачаюсь я, а лицо-то у меня никуда не денется, главное же — внешность физиономии.
— Это такой приговор для российского кино: ему не нужны интеллектуальные артисты, это очень печальная история. Это может измениться? Что для этого нужно поменять? Публику?
— Публика тут ни при чем. Это вопрос образования, государство у нас нацелено на то, чтобы мы все были спортсменами, и чтобы мы хорошо воевали в окопах, а не на то, чтобы мы были умными, образованными и пригодились бы как-то своей стране. Потому что, как только ты умный, тебя нет в стране. Мои одноклассники, которые что-то из себя представляют, уже давно в других странах... Или воруют в «Единой России» — это другие, те, которые троечники.