Небывалый приток фантазии

О романтической лексике
в романе Гончарова «Обрыв»
Необычная страстность и романтическая патетичность характеризуют лексику романа И. А. Гончарова «Обрыв». «Резкие контрасты романтические преувеличения, напыщенность лирических
отступлений все сильнее и чаще вплетаются в художественную ткань романа, заволакивая его реальную основу» (О. Чемена. Создание двух романов. М., 1966).

Сам писатель, этот трезвый и «бесстрастный», по выражению Добролюбова, реалист, с тревогой отмечал: «Я боюсь, боюсь этого небывалого у меня притока фантазии, боюсь, что малое перо мое не выдержит, не поднимется на высоту моих идеалов» (цитируется по изданию: Собрание сочинений в 8 томах. М., 1955).
Чем же объяснить этот «небывалый приток фантазии» у спокойного, уравновешенного Гончарова, как согласуется все это с его общественно-политическими и эстетическими взглядами? Роман «Обрыв» появился в пореформенную эпоху, когда, по выражению Тургенева, «весь поколебленный быт ходил ходуном, как трясина болотная» (И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах). Гончарову, привыкшему изображать устоявшуюся предреформенную жизнь, трудно было проникнуть в закономерности новой эпохи. К тому же в его мировоззрении усиливаются консервативные тенденции.

Так появляются недосказанность и даже таинственность при изображении некоторых персонажей, особенно Веры и бабушки. Все это во многом сближает «Обрыв» с романтическими произведениями. По словам М. Горького, главное в романтизме — «сложное и всегда более или менее неясное отражение всех оттенков, чувствований и настроений, охватывающих общество в переходные эпохи…» (М. Горький. История русской литературы. М., 1939). Растерянность перед быстро меняющейся пореформенной жизнью, ослабление контактов с прогрессивными демократическими силами — все это обострило интерес Гончарова к «вечным», общечеловеческим проблемам. Внимание писателя привлекают страсти, любимая тема романтиков: «Вообще меня всюду поражал процесс разнообразного проявления страсти, то есть любви, которая, что бы ни говорили, имеет громадное влияние на судьбу — и людей и людских дел. Я наблюдал игру этой страсти всюду, где видел ее признаки, и всегда порывался изобразить их, может быть, потому, что игра страстей дает художнику богатый материал живых эффектов, драматических положений, и сообщает больше жизни его созданиям». В ряде случаев позиция романтика Райского, одного из героев «Обрыва», сближается с позицией Гончарова.

Райский тоже мечтает о страсти, одухотворяющей жизнь. Не случайно сквозь призму его романтической фантазии, разбуженной страстью к Вере, рисуются многие картины действительности в романе. По меткому выражению Н. Пруцкова, «Райскому романист назначил роль наблюдателя и судьи жизни, передал свое понимание событий и лиц» (Мастерство Гончарова-романиста. М., 1962). В языке романа наблюдается своеобразный «словесный маскарад», повествование «с чужого голоса». В авторскую речь широко включается речь Райского, особенно при описании близких писателю персонажей — бабушки, Веры и Марфиньки. Однако между авторским реалистическим стилем и романтическим стилем Райского хотя и существует в ряде случаев взаимопроникновение, все же сохраняется дистанция, особенно в тех случаях, когда Гончаров иронизирует над пассивностью и барским дилетантизмом своего героя. У Райского своя эстетика слова: она отражает его стремление уйти от противоречий действительности в абстрактный мир красоты. Для его речи характерны формы романтико-риторического стиля с абстрактной лексикой, патетической декламацией, резкими контрастами, преувеличениями и заострениями.

Это своеобразие речи героя «переносится» на авторские психологические характеристики его чувств, отражается на своеобразии эпитетов, метафор и других лексических средств. Для Райского мир, если он освещен страстью,— это гроза, буря; если нет — пустыня. ‘ Многочисленные эпитеты и метафоры варьируют данную тему, внося в нее новые эмоционально-изобразительные оттенки. Вот как выглядит описание душевного состояния Райского, томящегося в предчувствии страсти: «…он вздрагивал от роскоши грядущих ощущений, с любовью прислушивался к отдаленному рокотанию грома и все думал, как бы хорошо разыгралась страсть в душе, каким бы огнем очистила застой жизни и каким благотворным дождем напоила бы это засохшее поле, все это былие, которым поросло все его существование». Или характеристика чувств героя после отъезда Веры: «С отъездом Веры Райского охватил ужас одиночества. Он чувствовал себя сиротой, как будто целый мир опустел, и он очутился в бесплодной пустыне». Как и у романтиков, в стиле Гончарова иногда нарушаются реальные связи между словами. Эти связи прежде всего определяются «отношением души к предмету или понятию». Поэтому прикрепленность эпитетов к определяемому слову бывает чисто внешней: лексически они чужды друг другу. Появляются непривычные (окказиональные) словосочетания. Вот, например, одно из переживаний Веры, данное сквозь призму восприятия Райского. «Ему любопытно было наблюдать, как она скажется: трепетом, мерцанием взгляда или окаменелым безмолвием».

Экспрессивные эпитеты (трепетом, мерцанием, окаменелым) характеризуют прежде всего контрастное мировосприятие романтика Райского, а не переживания Веры: лексическая связь в словосочетании «трескучий пламень сомнений» обоснована причудливостью переживаний Райского. «Он мучился в трескучем пламени этих сомнений, этой созданной себе пытки, и иногда рыдал, не спал ночей…». Причудливость переживания часто усиливается присоединением неопределенного местоимения какой-то: «Он чувствовал, что связан с нею не теплыми и многообещающими надеждами, не трепетом нерв, а какою-то враждебною, разжигающей мозг болью…».

Ясно, что присоединение слова враждебною к слову болью необычно, но оно оправдывается противоречивостью переживаний Райского. Реалист Гончаров стремится снять с переживаний личности покров таинственности. «Какая-то чужая улыбка на губах Веры», «Какое-то ликование», «Какой-то хмель порывистого веселья» в ее поведении — все это объясняется, когда читатель вместе с Райским узнает о ее любви к Марку. Точно так же «Какой-то русалочный, фальшивый взгляд» Ульяны Андреевны объясняется потом ее нелюбовью к мужу. И все-таки многое в характере Веры и даже бабушки так и остается тайной для Райского и для самого Гончарова. Загадочной сходит Вера с последних страниц романа. Остается «что-то» в ее характере: «какой-то луч» в ее взгляде, «какаято спящая сила» в ее лице. Гончаров вынужден был признать, что будущее Веры для него неясно: «Будущий художник когда-нибудь скажет, как встали после горьких опытов и до чего возросли русские Веры на пути разумной, сознательной жизни». Романтическая фантазия Райского часто используется в романе для поэтизации идеалов самого Гончарова.

При этом автор отнюдь не «прячется за спину» своего героя. Писатель хочет подчеркнуть, что романтически .восторженное отношение Райского ко многим сторонам жизни разделяется им, особенно когйа речь идет о поэтизации искусства, красоты природы и человека. «У меня мечты, желания и молитвы Райского кончаются, как торжественным аккордом в музыке, апофеозом женщин, потом родины России, наконец, Божества и любви…»,— писал Гончаров. Разумеется, образная сила романтических картин «Обрыва» шире субъективных намерений автора. В этих картинах воспеваются светлые общечеловеческие идеалы красоты и нравственности: чувство Родины, сила характера русской женщины, красота искусства и природы и т. Д. Например, с помощью романтических средств автор поэтизирует волшебную силу искусства в игре виолончелиста «Сильная рука водила смычком, будто по нервам сердца: звуки послушно плакали и хохотали, обдавали слушателя точно морской волной, бросали в пучину и вдруг выкидывали на высоту и несли в воздушное пространство. Целые миры отверзались перед ним, понеслись видения, открылись волшебные страны».

Типично романтическая «высокая» лексика миры отверзались, волшебные страны, яркие сравнения обдавали слушателя точно морской волной, бросали в пучину, метафорические контрастные глаголы звуки плакали и хохотали — все это придает авторскому описанию экспрессивное звучание. Поэтизация красоты Веры также иногда дается романтическими средствами. «В глазах его совершилось пробуждение Веры, его статуи, от девического сна. Лед и огонь холодили и жгли его грудь, он надрывался от мук и — все не мог оторвать глаз от этого неотступного образа красоты, сияющего гордостью, смотрящего с любовью на весь мир и с дружеской улыбкой протягивающего руку и ему…». Экспрессивные глаголы и определения, обозначающие максимальность действия или признака надрыва:лся от мук, неотступный образ красоты, яркие контрасты лед и огонъ холодили и жгли его грудъ, возвеличивают красоту Веры. Особенно часто романтическая лексика используется в конце романа при описании бабушки, переживающей «падение» Веры.

Пожалуй, в образе бабушки больше всего стремления открыто противопоставить новой правде старые моральные устои. «Вот что отразилось… в моей старухе, как отражается солнце в капле воды: старая, консервативная русская жизнь!» — писал Гончаров. Вместе с тем в этом образе писатель стремится дать обобщенный тип русской женщины с ее моральной стойкостью и величием души. Недаром Татьяна Марковна сравнивается с рядом героических женщин, которых выдвинула русская история,— «Новгородской Марфой, ссыльными русскими царицами, женами декабристов и другими жертвами рока, которыми не бедна и старая, и новая летопись русской ЖИЗНИ». С помощью романтического пафоса Гончаров (вместе с Райским) стремится придать чувствам бабушки наиболее экспрессивное звучание, поэтизирует величие ее страданий. «С таким же немым, окаменелым ужасом, как бабушка, как новгородская Марфа, как те царицы и княгини — уходит она прочь, глядя неподвижно на небо, и, не оглянувшись на столп огня и дыма, идет сильными шагами, неся захваченного из пламени ребенка, ведя дряхлую мать и взглядом и ногой толкая вперед малодушного мужа, когда он, упав, грызя землю, смотрит назад и проклинает пламя…».

Торжественное повествование, насыщенное деепричастными и причастными оборотами, яркими эпитетами и метафорами, обозначающими максимальность качества немым, окаменелым ужасом, столп огня и дыма, контрастами пламя пожара, грызя землю, наконец, приподнятая интонация — все это создает прекрасный образ русской женщины. В перечисленных’ выше примерах действительность рисуется сквозь призму восприятия Райского.

Однако романтическая лексика включается в авторское повествование и в «отсутствие» Райского, особенно при описании разгула страстей. Тогда’ проявляется в «чистом», непосредственном виде связь мировосприятия Гончарова с романтическим искусством. Писатель иногда использует типично романтическую, «свирепую» лексику. «— Дальше, Вера, от меня!..— сказал он [Марк], вырывая руку и тряся головой, как косматый зверь». «— То же будет и с ним! — прорычал он [Тушин]…, трясясь и ощетинясь, как зверь, готовый скакнуть на врага». И все-таки по принципу типизации жизни Гончаров оставался реалистом. Это, в частности, проявляется в отношении писателя к романтику Райскому.

При всей близости мировосприятия Райского и Гончарова их нельзя отождествлять. В уста Веры, бабушки, Марка и других Гончаров вкладывает свои критические оценки барского эгоизма, дилетантства и романтического фразерства Райского. Лексической формой иронического отношения писателя к напыщенной романтике Райского является частое смешение в авторском стиле «высоких» слов с низменно бытовыми. Например, описание чувств Райского к Вере. «Закипит ярость в сердце Райского, хочет он мысленно обратить проклятие к этому неотступному образу Веры, а губы не повинуются, язык шепчет страстно ее имя, колена гнутся… он взял фуражку и побежал по всему дому, хлопая дверями, заглядывая во все углы…

Он даже поглядел на задний двор, но там только Улита мыла какую-то кадку, да в сарае Прохор лежал на спине плашмя и спал под тулупом, с наивным лицом и открытым ртом». Умение подмечать сметное в возвышенном, низводить «высокое» чувство на «землю», в будничную обстановку, является характерной, особенностью художественного мышления реалиста Гончарова. «…у меня шутка врывается везде: и это живет в моей натуре»,— отмечал писатель. Даже при описании «высоких» чувств любимых персонажей Гончаров не изменяет своему методу.

С одной стороны, горе бабушки, переживающей «падение» Веры, становится достоянием поэзии. Автор сравнивает ее с мученицей, поэтизирует величие ее страданий, привлекая экспрессивные эпитеты и метафоры. С другой стороны, в высокую патетику вносится нарочито заземленная бытовая лексика. Автор показывает отношение дворовых к страданиям бабушки: «…Пашутка, завидя идущую барыню, с испуга залезла в веники и метлы, хранившиеся в чулане, да там и заснула. Прочие люди разбежались в разные стороны». Торжественный пафос превращается в юмор.

Так, освещая одни и те же события с разных точек зрения, Гончаров реалистически беспристрастно рисует жизнь. «Небывалый приток фантазии», связанный с широким использованием Гончаровым романтических изобразительных средств, резко выделяет роман «Обрыв» из ряда других реалистических произведений писателя.

В. Я. ТИХОМИРОВ