Дмитрий Быков // «ФАС», №46(55), 7 декабря 2000 года
новые русские сказкиПримёрзший край
Страна была так велика, что знать о каждой её территории что-нибудь основательное было попросту невозможно: подробности не удерживались в памяти. Краёв у этой огромной державы было не один и не два, как у всего на свете, а страшное количество, и каждый край казался последним, окончательным, за которым, казалось бы, уже ничего быть не может,— но и за ним обнаруживался другой, и всякое дно оказывалось двойным. Области потому и назывались краями, что в каждой что-нибудь одно было крайним, доведённым до предела, но с каждым годом продолжало усугубляться. По этой же причине патриотическая наука в стране называлась краеведением, то есть учением о пределах допустимого, а сама страна — отчим краем, то есть местом, где отцам пришёл конец, а со временем и нам не поздоровится.
В Краснодарском крае был крайне своеобычный губернатор по кличке батька Кондрат, в Красноярском — крайне непримиримый конфликт между главным генералом и основным бандитом, в Алтайском крае было крайне красиво, плодородно и при этом почему-то голодно. На Чукотке сотней тысяч крайне бедных представителей одного малого народа руководил крайне богатый представитель другой малой народности, тоже всегда крайней. В Петропавловске-Камчатском всегда была полночь. А Приморье мёрзло.
Проблема заключалась в том, что Приморье находилось очень далеко от центра страны, и потому основные сведения о нём принадлежали к области легенд. Так, всем в принципе было известно, что территория это не самая холодная и даже не заполярная, с относительно мягким климатом (по причине соседствующего океана), но вот поди ж ты — каждую зиму жители начинали сначала замерзать, потом вмерзать (в транспорт, в жилища), а к весне помаленьку вымерзать, но не из жилищ или транспорта, а совсем.
На их стоны стали было откликаться сердобольные японцы, до которых из Приморья было гораздо ближе, чем до центра; чтобы разобраться в ситуации и попросту рассмотреть её поближе, японцам требовался форпост, наблюдательный пункт с эвакобазой, и просили они под это дело всего-то два каменистых острова,— но отдавать их кому попало стране не позволяла национальная гордость, тоже развитая до крайней степени, и японцы отступились от своих гуманитарных устремлений.
— Сосите-ка,— сказал им по-японски министр иностранных дел.
— Асами сапасайтеся,— сказали японцы по-своему,— не хатити, как хатити.
Самое интересное, что политическая жизнь в Приморье, невзирая на странные причуды климата, не замерзала ни на минуту. Схватка между видным политиком по кличке Черепок и его злонамеренными оппонентами длилась вот уже который год. Главным оппонентом считался хан Наздрат. В результате выборы в Приморье случались каждый понедельник, а каждый вторник их результат опротестовывался. Эта кипящая политическая жизнь не прекращалась и тогда, когда большая часть горожан намертво вмерзали в квартиры: несколько активистов с чрезвычайно горячими сердцами растапливала лёд своим жаром и шли на избирательные участки. Правда, активистов было мало, и переголосовывать приходилось вновь и вновь. Зимой набрать кворум было невозможно по причине вечного холода, а летом население трудилось на грядках, обеспечивая хотя бы минимальный жировой запас на суровую зиму, наступавшую уже в сентябре и продолжавшуюся до мая.
Версии по поводу Приморья высказывались разные. Одно время считалось, что именно там обитает Дед Мороз, таинственный и воинственный русский святой, который помогал русским во всех войнах, кроме гражданских, а на Новый год являлся с подарками — то с бенгальскими огнями, то с подорожанием, а один раз даже с новым президентом. В пользу версии о приморской прописке Мороза косвенно свидетельствовали строки из народной песни — «Чтобы с боем взять Приморье, белой армии оплот»; под «белой армией» несомненно понималась армия генерала Мороза, называемого в фольклоре также воеводою. В конце девяностых годов, впрочем, мэр столицы с помощью нескольких советников открыл, что Дед Мороз на самом деле обитает в Великом Устюге, куда загадочный белый генерал переселился из гуманитарных соображений — чтобы в городе была хоть одна достопримечательность. Поиски же Деда Мороза в Приморье ни к чему не привели: дедов там было хоть отбавляй — в каждой воинской части по сотне,— но сморозить они могли разве что чушь, а этого добра хватало и вне Приморья.
Впоследствии популярна стала версия о том, что в Приморье расположена резиденция Снежной королевы — не той, что на Войковской, а той, которая долгими зимними вечерами облетает тихие улицы уютных скандинавских городков, заглядывает в окна и замораживает их ледяным дыханием, нажевавшись, по всей видимости, «Айс вайт». Теоретически эта догадка обосновывалась легко — северных оленей в стране было навалом, а что касается легендарной Лапландии, рядом с которой стоял ледяной замок, так ведь это ещё бабушка надвое сказала, на Западе эта Лапландия или на Востоке. Несколько придворных лингвистов, срочно вызванных для обоснования приморских вечных холодов, легко доказали, что Лапландия переводится как «страна лап», а лап в Приморье достаточно; если же прочесть название как «Ляпландия», на французский манер, то понимать его следует как «страна ляпов», и с этим делом у приморских властей всё обстояло изумительно.
Концепция насчёт Снежной королевы держалась дольше всех. Ходили даже слухи, что приморский губернатор хан Наздрат по кличке Кай продался Снежной королеве, отдав ей в полное владение свой край и пообещав выложить из льдинок страшное слово «Вечность», за что должен был получить весь мир и пару счетов в швейцарском банке в придачу. Погубила губернатора роковая неспособность написать слово «Вечность» без грамматических ошибок, и только это, как гласила древняя местная легенда, до сих пор хранило Приморье от полного вымерзания. Так ли это было, не так ли — сказать теперь трудно, фактом остаётся то, что родным языком губернатор действительно владел не ахти, ибо на все вопросы о причинах приморского вымерзания мог только разводить руками. Но не знаем, как там насчёт вечности и счетов, а осколок волшебного зеркала в глазу у него сидел прочно: глаза были ледяные, слегка подёрнутые плёнкой, как прорубь. За это его и прозвали Каем. С ледяным спокойствием взирал губернатор на вмёрзших в классы учащихся и на стетоскопы, примёрзшие к больным (которых, чтобы не усугублять простуды, слушали теперь сквозь шубы).
— Но ведь живые вы?— спрашивал губернатор бодро.
— Живые покуда!— бодро стонало население.
— Так и чего ж вы хотите? Закаляться полезно. Скажите спасибо, что летом тепло.
— Спасибо, Кай!
— Ну ладно, мне пора в Госсовет. Пока!
— Пока, Кай!— радостно кричали приморцы. На разведку и, в случае обнаружения Снежной королевы, на борьбу с этим проклятием края был брошен главный энергетик страны — человек, от чьей бешеной энергии крутились все роторы, статоры и администраторы. Сама фамилия этого человека — Чубайс — происходила от искаженного «chew ice», то есть «жевать лед», уничтожать, растапливать его своей энергией. Но и могучий ледожуй Чубайс вернулся ни с чем.
— Нет там никакой Снежной королевы,— докладывал он по возвращении.— Всё сказки.
— Кто ж их морозит?— требовательно спрашивал президент.
— Холод вырабатывается неизвестным науке способом… Так возникла было версия о том, что Приморье является стратегическим холодильником, построенным ещё при Сталине хранилищем запасов для страны,— и в Приморье вылетела целая группа экспертов, но эта версия рухнула быстрее прочих, потому что никаких продуктов — во всяком случае, таких, которые стоило бы долго хранить,— на всём Дальнем Востоке не нашлось, и холодильник отпал. Оставалось предположить сверхъестественное явление. Приморье сделалось пристанищем бесчисленных уфологов и прочих одержимых. С осени заезжали они в таинственный край, запасались дровами, мазутом, соляркой и шубами — ничто не спасало: с первым же дуновением холодов в квартирах переставали топить, хотя главный энергетик-администратор лично отправлял в Приморье цистерны топлива. Стены покрывались инеем, окна заплетались морозными узорами, над городами и посёлками повисали облака дыхательного пара, транспорт замирал, и прекращалась всякая жизнь, кроме уже упомянутой политической.
— Ну-ка, мой верный Медведь!— крикнул президент страны, обращаясь так к своему любимцу — лидеру политической партии «Медведь» и одновременно министру по всяким необъяснимым ситуациям. Министр этот был жуковатый малый на все руки, поскольку под понятие необъяснимой ситуации в стране подходило всё. Большинство дееспособных мужчин, прошедших армию, вербовались в его спасательные отряды и спасали кого попало: старик, заблудившийся в собственной квартире, ребёнок, запёршийся в чулане, молодая девушка, ставшая жертвой насильника, но не удовлетворённая и хотевшая ещё,— все были потенциальными клиентами Службы Спасения (сокращённо СС). Если уж чрезвычайный министр не сможет ничего сделать в Приморье — стало быть, регион безнадёжен и остаётся только официально переместить туда административный полюс холода, а остатки населения эвакуировать на Чукотку — народ закалённый, привыкший.
Министр-чрезвычайщик со своим верным Медведем, который служил знаком его партии и сопровождал хозяина во всех поездках, срочно вылетел в Приморье. Самолёт его тут же примёрз к посадочной полосе. Чрезвычайщик обошёл дозором владения вечной зимы, постучался в некоторые дома, в которых, судя по пару над крышами, ещё теплилась жизнь, попробовал лично растопить пару печей,— но дрова в них мгновенно становились ледяными, а пламя холодным. Твёрдый, верный долгу постовой торчал на пересечении улиц Карла Либкнехта и Розы Люксембург, указывая всё в одну и ту же сторону заиндевевшим полосатым жезлом, но трудностей в движении это не создавало, поскольку движения не было. Увидев единственного пешехода, министр бросился к нему:
— Отчего вы не дома, куда спешите в такую погоду?
— Политическая жизнь,— просипел тот.— Голосовать за городскую думу…
— И много вас таких?
— Всякую неделю голосуем, всё кворума не наберём…
— Понятно,— кивнул министр-чрезвычайщик своим мыслям, но вслух ничего не сказал. Верный Медведь провёл пару семинаров с уцелевшими жителями, обучая их на случай крайнего холода впадать в спячку: показал, как сосать лапу, на каком боку лучше лежать и как постепенно выходить из анабиоза. Министр осмотрел коммуникации, что-то помечая в блокноте, похлопал постового по заснеженному плечу (тот не отреагировал) и собрался восвояси. Десяток чиновников городской администрации своим дыханием отогрели аэродромную полосу, самолёт чрезвычайного министерства с трудом оторвался от неё и тяжело взял курс на Москву.
— Ну?— с надеждой спросил президент.
— Кое-какие соображения есть,— уклончиво отвечал министр,— но надо проверить.
— Проверяй,— разрешил президент.— Но помни, времени у тебя мало, НТВ меня уже совершенно допекло…
Надо заметить, что самый оппозиционный телеканал страны, занятый исключительно вынюхиванием катастрофических ситуаций с их последующей раскруткой и усугублением, давно уже облюбовал Приморье как зону перманентной чрезвычайной ситуации. Поскольку жизнь в стране мало-помалу из цепочки непрерывных катастроф превращалась в довольно-таки рутинное выживание, сюжетов вокруг не наблюдалось — разве что, допустим, вскочит у кого прыщ на попе: тут же корреспондент с оператором летят расчёсывать этот прыщ, чтобы не зажил в ближайшую неделю, и если дочешутся до гангрены, тут же снимают «Независимое расследование». Но чаще заживало.
Так вот, в Приморье у НТВ был уже разбит постоянный лагерь, состоявший из одной снеговой хижины иглу, двух американских железных печей и одного чрезвычайно морозоустойчивого корреспондента. Каждый день корреспондент обходил те немногие дома, в которых теплилась жизнь, и спрашивал сквозь замочную скважину:
— Живы ещё?
— Живы, милок… Терпим покуда…
— Тепло ль вам, приморцы?
— Холодно, странничек…
— Совсем, значит, приморило вас?
— Так на то оно и Приморье, мил человек…
— А согласны вы, что это Путин во всём виноват?
На этот вопрос корреспонденту обычно уже не отвечали, поскольку сил у приморцев хватало на три-четыре ответа. Интерпретировав молчание как знак согласия, корреспондент спешил к себе в иглу монтировать очередной репортаж.
Министр-чрезвычайщик, насмотревшись на эти ужасы, решительно взялся за дело. Для начала он проверил, исправно ли в Приморье отгружается топливо: отгружалось исправно. Перепуганные нефтяные олигархи, молясь, чтобы и их не отправили в Сибирь — и хорошо ещё, если губернаторами,— отстёгивали лучшее топливо на примёрзший край, энергетики исправно снабжали его электричеством, и даже ледожуй опасался прибегать к своей любимой тактике веерных отключений. По идее, в Приморье должно было быть жарко, как в аду, но из всего, что могло кипеть, кипела там только политическая жизнь. Это и понял чрезвычайный министр, вообще чрезвычайно сметливый, как ему и полагалось по должности.
— Я готов вам доложить обстановку,— сказал он президенту по очень мобильному телефону.
— Ну так жду!— воскликнул глава.
— Обратите внимание,— начал министр,— в последнее время трудности с теплом и электричеством в стране отошли на второй план.
Большинство районов успешно отапливаются и на замерзание не жалуются.
— Так точно,— кивнул президент.
— Между тем в политической жизни страны намечается известное охлаждение, замерзание и местами полное её прекращение,— продолжал чрезвычайщик.
— Допустим,— согласился лидер.— Но что-то я не пойму, куда ты клонишь.
— Вас интересует, куда девается всё приморское топливо?— торжественно воскликнул министр,— Так я вам скажу: ОНО ИДЁТ НА РАЗОГРЕВ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ!
— А что,— спросил президент после небольшой паузы,— тут есть прямая зависимость?
— Ну естественно!— пожал плечами министр.— Везде это уже поняли и только в Приморье продолжают играть по правилам девяносто третьего года. Тамошние власти полагают, что чем бурнее политическая жизнь, тем лучше. Весь мазут уходит на разогрев страстей. Вы знаете, сколько там было выборов губернатора?
— Что-то около пятидесяти,— кивнул президент.— Черепок под конец настолько распалился, что начал исцелять страждущих наложением рук…
— Это потому, что его наэлектризовало,— пояснил министр.— Что там исцелять — я думаю, от него электростанция могла бы работать!
— Ах же ты мой спаситель,— растроганно сказал президент и обнял любимца.— Ну же я тебя награжу! Наздрата ко мне, да поживее!
На следующий день на каждом столбе в Приморье и почти на всех столбах в прочих краях висел президентский указ:
«1. С 30 ноября политическая жизнь в Приморье прекращается раз и навсегда. Область переходит под прямое президентское правление. Местная дума и выборы в неё упраздняются, Любая попытка вести в Приморском крае партийную жизнь или предвыборную агитацию карается полной конфискацией имущества, включая внутренности.
2. В связи с переходом страны на зимнее время и зимнюю форму одежды запретить на её территории любые формы политической жизни вплоть до перехода на летнее время и летнюю форму одежды соответственно. Летнее время наступит, когда я скажу.
3. Все, кто предпримет попытку возобновить политическую, общественную и иную энергозатратную жизнь в стране в суровое зимнее время, караются безжалостной высылкой за полярный круг, где они и могут вести политическую дебаты сколько им угодно».
Так и произошла великая климатическая реформа, о последствиях которой так долго судачили метеорологи всех стран. В Приморье, как только там прекратилась всякая политика и кончились выборы, стало так жарко, что жители ходят без шапок даже в декабре — избыток мазута пошёл наконец в дело. На берегах Тихого океана расцвели орхидеи, на огородах выросли бананы, во взгляде губернатора появилось приятное тепло — особенно оно заметно при упоминании президента.
В целом по стране средняя температура в жилищах выросла на десять градусов, избытки мазута стали продавать за границу, а конца политической жизни так никто и не заметил, поскольку она давно всем надоела. Правда, льды Заполярья наконец растаяли, потому что высланные туда пассионарии Новодворская, Павловский, Березовский и прочие разагитировали всех чукчей и устроили бурные дебаты на тему «Кто виноват». Никто не предполагал, что от них в Арктике сделается так жарко. Их высылка вызвала бурное таяние арктических льдов, под ними оказалась прорва полезных ископаемых, губернатор Чукотки Абрамович разбогател вчетверо и подумывает о том, чтобы стать начальником пингвинов,— но это уже совсем другая история.
В Краснодарском крае был крайне своеобычный губернатор по кличке батька Кондрат, в Красноярском — крайне непримиримый конфликт между главным генералом и основным бандитом, в Алтайском крае было крайне красиво, плодородно и при этом почему-то голодно. На Чукотке сотней тысяч крайне бедных представителей одного малого народа руководил крайне богатый представитель другой малой народности, тоже всегда крайней. В Петропавловске-Камчатском всегда была полночь. А Приморье мёрзло.
Проблема заключалась в том, что Приморье находилось очень далеко от центра страны, и потому основные сведения о нём принадлежали к области легенд. Так, всем в принципе было известно, что территория это не самая холодная и даже не заполярная, с относительно мягким климатом (по причине соседствующего океана), но вот поди ж ты — каждую зиму жители начинали сначала замерзать, потом вмерзать (в транспорт, в жилища), а к весне помаленьку вымерзать, но не из жилищ или транспорта, а совсем.
На их стоны стали было откликаться сердобольные японцы, до которых из Приморья было гораздо ближе, чем до центра; чтобы разобраться в ситуации и попросту рассмотреть её поближе, японцам требовался форпост, наблюдательный пункт с эвакобазой, и просили они под это дело всего-то два каменистых острова,— но отдавать их кому попало стране не позволяла национальная гордость, тоже развитая до крайней степени, и японцы отступились от своих гуманитарных устремлений.
— Сосите-ка,— сказал им по-японски министр иностранных дел.
— Асами сапасайтеся,— сказали японцы по-своему,— не хатити, как хатити.
Самое интересное, что политическая жизнь в Приморье, невзирая на странные причуды климата, не замерзала ни на минуту. Схватка между видным политиком по кличке Черепок и его злонамеренными оппонентами длилась вот уже который год. Главным оппонентом считался хан Наздрат. В результате выборы в Приморье случались каждый понедельник, а каждый вторник их результат опротестовывался. Эта кипящая политическая жизнь не прекращалась и тогда, когда большая часть горожан намертво вмерзали в квартиры: несколько активистов с чрезвычайно горячими сердцами растапливала лёд своим жаром и шли на избирательные участки. Правда, активистов было мало, и переголосовывать приходилось вновь и вновь. Зимой набрать кворум было невозможно по причине вечного холода, а летом население трудилось на грядках, обеспечивая хотя бы минимальный жировой запас на суровую зиму, наступавшую уже в сентябре и продолжавшуюся до мая.
Версии по поводу Приморья высказывались разные. Одно время считалось, что именно там обитает Дед Мороз, таинственный и воинственный русский святой, который помогал русским во всех войнах, кроме гражданских, а на Новый год являлся с подарками — то с бенгальскими огнями, то с подорожанием, а один раз даже с новым президентом. В пользу версии о приморской прописке Мороза косвенно свидетельствовали строки из народной песни — «Чтобы с боем взять Приморье, белой армии оплот»; под «белой армией» несомненно понималась армия генерала Мороза, называемого в фольклоре также воеводою. В конце девяностых годов, впрочем, мэр столицы с помощью нескольких советников открыл, что Дед Мороз на самом деле обитает в Великом Устюге, куда загадочный белый генерал переселился из гуманитарных соображений — чтобы в городе была хоть одна достопримечательность. Поиски же Деда Мороза в Приморье ни к чему не привели: дедов там было хоть отбавляй — в каждой воинской части по сотне,— но сморозить они могли разве что чушь, а этого добра хватало и вне Приморья.
Впоследствии популярна стала версия о том, что в Приморье расположена резиденция Снежной королевы — не той, что на Войковской, а той, которая долгими зимними вечерами облетает тихие улицы уютных скандинавских городков, заглядывает в окна и замораживает их ледяным дыханием, нажевавшись, по всей видимости, «Айс вайт». Теоретически эта догадка обосновывалась легко — северных оленей в стране было навалом, а что касается легендарной Лапландии, рядом с которой стоял ледяной замок, так ведь это ещё бабушка надвое сказала, на Западе эта Лапландия или на Востоке. Несколько придворных лингвистов, срочно вызванных для обоснования приморских вечных холодов, легко доказали, что Лапландия переводится как «страна лап», а лап в Приморье достаточно; если же прочесть название как «Ляпландия», на французский манер, то понимать его следует как «страна ляпов», и с этим делом у приморских властей всё обстояло изумительно.
Концепция насчёт Снежной королевы держалась дольше всех. Ходили даже слухи, что приморский губернатор хан Наздрат по кличке Кай продался Снежной королеве, отдав ей в полное владение свой край и пообещав выложить из льдинок страшное слово «Вечность», за что должен был получить весь мир и пару счетов в швейцарском банке в придачу. Погубила губернатора роковая неспособность написать слово «Вечность» без грамматических ошибок, и только это, как гласила древняя местная легенда, до сих пор хранило Приморье от полного вымерзания. Так ли это было, не так ли — сказать теперь трудно, фактом остаётся то, что родным языком губернатор действительно владел не ахти, ибо на все вопросы о причинах приморского вымерзания мог только разводить руками. Но не знаем, как там насчёт вечности и счетов, а осколок волшебного зеркала в глазу у него сидел прочно: глаза были ледяные, слегка подёрнутые плёнкой, как прорубь. За это его и прозвали Каем. С ледяным спокойствием взирал губернатор на вмёрзших в классы учащихся и на стетоскопы, примёрзшие к больным (которых, чтобы не усугублять простуды, слушали теперь сквозь шубы).
— Но ведь живые вы?— спрашивал губернатор бодро.
— Живые покуда!— бодро стонало население.
— Так и чего ж вы хотите? Закаляться полезно. Скажите спасибо, что летом тепло.
— Спасибо, Кай!
— Ну ладно, мне пора в Госсовет. Пока!
— Пока, Кай!— радостно кричали приморцы. На разведку и, в случае обнаружения Снежной королевы, на борьбу с этим проклятием края был брошен главный энергетик страны — человек, от чьей бешеной энергии крутились все роторы, статоры и администраторы. Сама фамилия этого человека — Чубайс — происходила от искаженного «chew ice», то есть «жевать лед», уничтожать, растапливать его своей энергией. Но и могучий ледожуй Чубайс вернулся ни с чем.
— Нет там никакой Снежной королевы,— докладывал он по возвращении.— Всё сказки.
— Кто ж их морозит?— требовательно спрашивал президент.
— Холод вырабатывается неизвестным науке способом… Так возникла было версия о том, что Приморье является стратегическим холодильником, построенным ещё при Сталине хранилищем запасов для страны,— и в Приморье вылетела целая группа экспертов, но эта версия рухнула быстрее прочих, потому что никаких продуктов — во всяком случае, таких, которые стоило бы долго хранить,— на всём Дальнем Востоке не нашлось, и холодильник отпал. Оставалось предположить сверхъестественное явление. Приморье сделалось пристанищем бесчисленных уфологов и прочих одержимых. С осени заезжали они в таинственный край, запасались дровами, мазутом, соляркой и шубами — ничто не спасало: с первым же дуновением холодов в квартирах переставали топить, хотя главный энергетик-администратор лично отправлял в Приморье цистерны топлива. Стены покрывались инеем, окна заплетались морозными узорами, над городами и посёлками повисали облака дыхательного пара, транспорт замирал, и прекращалась всякая жизнь, кроме уже упомянутой политической.
— Ну-ка, мой верный Медведь!— крикнул президент страны, обращаясь так к своему любимцу — лидеру политической партии «Медведь» и одновременно министру по всяким необъяснимым ситуациям. Министр этот был жуковатый малый на все руки, поскольку под понятие необъяснимой ситуации в стране подходило всё. Большинство дееспособных мужчин, прошедших армию, вербовались в его спасательные отряды и спасали кого попало: старик, заблудившийся в собственной квартире, ребёнок, запёршийся в чулане, молодая девушка, ставшая жертвой насильника, но не удовлетворённая и хотевшая ещё,— все были потенциальными клиентами Службы Спасения (сокращённо СС). Если уж чрезвычайный министр не сможет ничего сделать в Приморье — стало быть, регион безнадёжен и остаётся только официально переместить туда административный полюс холода, а остатки населения эвакуировать на Чукотку — народ закалённый, привыкший.
Министр-чрезвычайщик со своим верным Медведем, который служил знаком его партии и сопровождал хозяина во всех поездках, срочно вылетел в Приморье. Самолёт его тут же примёрз к посадочной полосе. Чрезвычайщик обошёл дозором владения вечной зимы, постучался в некоторые дома, в которых, судя по пару над крышами, ещё теплилась жизнь, попробовал лично растопить пару печей,— но дрова в них мгновенно становились ледяными, а пламя холодным. Твёрдый, верный долгу постовой торчал на пересечении улиц Карла Либкнехта и Розы Люксембург, указывая всё в одну и ту же сторону заиндевевшим полосатым жезлом, но трудностей в движении это не создавало, поскольку движения не было. Увидев единственного пешехода, министр бросился к нему:
— Отчего вы не дома, куда спешите в такую погоду?
— Политическая жизнь,— просипел тот.— Голосовать за городскую думу…
— И много вас таких?
— Всякую неделю голосуем, всё кворума не наберём…
— Понятно,— кивнул министр-чрезвычайщик своим мыслям, но вслух ничего не сказал. Верный Медведь провёл пару семинаров с уцелевшими жителями, обучая их на случай крайнего холода впадать в спячку: показал, как сосать лапу, на каком боку лучше лежать и как постепенно выходить из анабиоза. Министр осмотрел коммуникации, что-то помечая в блокноте, похлопал постового по заснеженному плечу (тот не отреагировал) и собрался восвояси. Десяток чиновников городской администрации своим дыханием отогрели аэродромную полосу, самолёт чрезвычайного министерства с трудом оторвался от неё и тяжело взял курс на Москву.
— Ну?— с надеждой спросил президент.
— Кое-какие соображения есть,— уклончиво отвечал министр,— но надо проверить.
— Проверяй,— разрешил президент.— Но помни, времени у тебя мало, НТВ меня уже совершенно допекло…
Надо заметить, что самый оппозиционный телеканал страны, занятый исключительно вынюхиванием катастрофических ситуаций с их последующей раскруткой и усугублением, давно уже облюбовал Приморье как зону перманентной чрезвычайной ситуации. Поскольку жизнь в стране мало-помалу из цепочки непрерывных катастроф превращалась в довольно-таки рутинное выживание, сюжетов вокруг не наблюдалось — разве что, допустим, вскочит у кого прыщ на попе: тут же корреспондент с оператором летят расчёсывать этот прыщ, чтобы не зажил в ближайшую неделю, и если дочешутся до гангрены, тут же снимают «Независимое расследование». Но чаще заживало.
Так вот, в Приморье у НТВ был уже разбит постоянный лагерь, состоявший из одной снеговой хижины иглу, двух американских железных печей и одного чрезвычайно морозоустойчивого корреспондента. Каждый день корреспондент обходил те немногие дома, в которых теплилась жизнь, и спрашивал сквозь замочную скважину:
— Живы ещё?
— Живы, милок… Терпим покуда…
— Тепло ль вам, приморцы?
— Холодно, странничек…
— Совсем, значит, приморило вас?
— Так на то оно и Приморье, мил человек…
— А согласны вы, что это Путин во всём виноват?
На этот вопрос корреспонденту обычно уже не отвечали, поскольку сил у приморцев хватало на три-четыре ответа. Интерпретировав молчание как знак согласия, корреспондент спешил к себе в иглу монтировать очередной репортаж.
Министр-чрезвычайщик, насмотревшись на эти ужасы, решительно взялся за дело. Для начала он проверил, исправно ли в Приморье отгружается топливо: отгружалось исправно. Перепуганные нефтяные олигархи, молясь, чтобы и их не отправили в Сибирь — и хорошо ещё, если губернаторами,— отстёгивали лучшее топливо на примёрзший край, энергетики исправно снабжали его электричеством, и даже ледожуй опасался прибегать к своей любимой тактике веерных отключений. По идее, в Приморье должно было быть жарко, как в аду, но из всего, что могло кипеть, кипела там только политическая жизнь. Это и понял чрезвычайный министр, вообще чрезвычайно сметливый, как ему и полагалось по должности.
— Я готов вам доложить обстановку,— сказал он президенту по очень мобильному телефону.
— Ну так жду!— воскликнул глава.
— Обратите внимание,— начал министр,— в последнее время трудности с теплом и электричеством в стране отошли на второй план.
Большинство районов успешно отапливаются и на замерзание не жалуются.
— Так точно,— кивнул президент.
— Между тем в политической жизни страны намечается известное охлаждение, замерзание и местами полное её прекращение,— продолжал чрезвычайщик.
— Допустим,— согласился лидер.— Но что-то я не пойму, куда ты клонишь.
— Вас интересует, куда девается всё приморское топливо?— торжественно воскликнул министр,— Так я вам скажу: ОНО ИДЁТ НА РАЗОГРЕВ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ!
— А что,— спросил президент после небольшой паузы,— тут есть прямая зависимость?
— Ну естественно!— пожал плечами министр.— Везде это уже поняли и только в Приморье продолжают играть по правилам девяносто третьего года. Тамошние власти полагают, что чем бурнее политическая жизнь, тем лучше. Весь мазут уходит на разогрев страстей. Вы знаете, сколько там было выборов губернатора?
— Что-то около пятидесяти,— кивнул президент.— Черепок под конец настолько распалился, что начал исцелять страждущих наложением рук…
— Это потому, что его наэлектризовало,— пояснил министр.— Что там исцелять — я думаю, от него электростанция могла бы работать!
— Ах же ты мой спаситель,— растроганно сказал президент и обнял любимца.— Ну же я тебя награжу! Наздрата ко мне, да поживее!
На следующий день на каждом столбе в Приморье и почти на всех столбах в прочих краях висел президентский указ:
«1. С 30 ноября политическая жизнь в Приморье прекращается раз и навсегда. Область переходит под прямое президентское правление. Местная дума и выборы в неё упраздняются, Любая попытка вести в Приморском крае партийную жизнь или предвыборную агитацию карается полной конфискацией имущества, включая внутренности.
2. В связи с переходом страны на зимнее время и зимнюю форму одежды запретить на её территории любые формы политической жизни вплоть до перехода на летнее время и летнюю форму одежды соответственно. Летнее время наступит, когда я скажу.
3. Все, кто предпримет попытку возобновить политическую, общественную и иную энергозатратную жизнь в стране в суровое зимнее время, караются безжалостной высылкой за полярный круг, где они и могут вести политическую дебаты сколько им угодно».
Так и произошла великая климатическая реформа, о последствиях которой так долго судачили метеорологи всех стран. В Приморье, как только там прекратилась всякая политика и кончились выборы, стало так жарко, что жители ходят без шапок даже в декабре — избыток мазута пошёл наконец в дело. На берегах Тихого океана расцвели орхидеи, на огородах выросли бананы, во взгляде губернатора появилось приятное тепло — особенно оно заметно при упоминании президента.
В целом по стране средняя температура в жилищах выросла на десять градусов, избытки мазута стали продавать за границу, а конца политической жизни так никто и не заметил, поскольку она давно всем надоела. Правда, льды Заполярья наконец растаяли, потому что высланные туда пассионарии Новодворская, Павловский, Березовский и прочие разагитировали всех чукчей и устроили бурные дебаты на тему «Кто виноват». Никто не предполагал, что от них в Арктике сделается так жарко. Их высылка вызвала бурное таяние арктических льдов, под ними оказалась прорва полезных ископаемых, губернатор Чукотки Абрамович разбогател вчетверо и подумывает о том, чтобы стать начальником пингвинов,— но это уже совсем другая история.