Почему дятлы не в горошек?

Майя Савчук — художник, экскурсовод, автор и создатель детской художественной мастерской в Городском выставочном зале. Майя не учит детей академическому рисунку, и у нее нет занятий по композиции и светотени, но она помогает им весело творить, знакомит с миром и придумывает неожиданные способы взаимодействия с ним.

— С чем связана ваша потребность все упорядочивать?

— У меня нет потребности навести порядок в местах, не связанных с моим личным пространством. Если я прихожу в гости к кому-то, а у них там беспорядок — вообще наплевать. Но дома мне нужен полный порядок. В детстве у меня была возможность наводить порядок только в моей комнате. Весь остальной порядок быстро превращался в беспорядок. У нас не было заведено класть вещи на свои места, и я брала все, что мне не нравилось в моей комнате (например, банки со шкафа для солений) и говорила: мама, банки не мои, за дверь выставляем. Кресло мне тоже уже не нравится.

Я испытываю небольшую ненависть к бестолковому хранению. Если вещь не нужна мне месяц, я ее выкидываю. Это не касается, конечно, зимней одежды, но я склонна к тотальному очищению места. Те, кто был у меня дома, знают, что я могу сидеть на диване, и когда зайдет разговор о том, что мы где-то там были, я протяну руку и покажу фотографию. Я знаю точно, где у меня лежит какая бумажка, я знаю, что у меня дома в коробке со счетами лежат квитанции с 2018 года, начиная с октября. Я не люблю, когда у меня в кармане лежит какая-нибудь вещь — номерок к врачу просроченный, например. Я люблю, когда все выкладывают из сумки, когда пришел. Выкладывают и раскладывают по местам. А на следующий день собирают сумку заново.

— Дети разделяют вашу идею порядка?

— Дети вообще не понимают, зачем это надо. Дети у меня разные. У одного на полочке все вещи разложены. Он четко знает, чего хочет. А второй находится в шоке каком-то от мира окружающего. Он философ — чтобы взять с собой какую-то одежду, это же надо понять, что с тобой будет дальше. А второй — шорты так шорты. Нет их — пофиг.

— Есть ли у вас личная методика воспитания детей?

— Плохой я воспитатель. Мне стоит невероятных усилий что-то методично делать. Мне надо было маленького научить кататься на велосипеде, и я пошла искать помощь. Для меня обучение это: а давай мы сейчас с тобой что-нибудь закрутим эдакое! Если мне сказать: научи кого-нибудь чему-нибудь, я научу за 5 минут, лишь бы долго это не мусолить.

Единственный совет, который я могу дать родителям — смотрите на то, как с вашими детьми общаются уважаемые вами взрослые люди и делайте так же. Люди все время возвращают тебя к новым взаимоотношениям с ребенком. Показывают, как ты мог бы общаться с ребенком, если бы не забыл. Я поняла за несколько встреч, что мой ребенок преображается, когда с ним разговариваешь не по накатанной.

В других детях я сразу вижу личностей. Поскольку в них нет никаких моих недостатков, я в них вижу только хорошее. Недавно на даче был случай. У нас на даче тоже есть своя рисовальня, постоянно тусуются какие-то дети соседские. И они все нарисовали работы. И один мальчик сказал, что хотел бы продать свою работу. А мама его сказала, что это фу и никому не нужно. Да вы что, это нужно всем. Обязательно нужно. И я ему говорю: да, я у тебя хочу купить работу. У меня там есть настенная галерея, я ее регулярно обновляю. Мальчик тут же продал мне свою работу. Я понимаю, что моя позиция вернее. Мне действительно нравилась его работа. И это методика — посмотри, как говорят с твоим ребенком нормальные взрослые — работает. Если ты сам уже не можешь, отводи его чаще к ним.

— Ваши мастер-классы для детей — это свободное и веселое творчество. Кажется, что у вас даже нет задачи кого-то чему-то научить. Это так?

— К сожалению, да, но мне кажется, что существует очень много хороших педагогов, которые могут научить ребенка правильно держать ножницы, методике изготовления могут научить, а я ориентируюсь на то, что мне нужно показать человеку, что из ничего можно сделать что-то. Для ребенка важно наблюдать рядом творческого взрослого. Чем чаще дети наблюдают рядом творческих людей, которые делают адекватный продукт, тем больше у них будут развиты воображение, творческие качества.

Раньше боялась: сделаю модель, а они потом не смогут ее повторить просто потому, что у них нет художественной базы, ножницами кто-то не так хорошо режет. А потом я расслабилась, потому что поняла, что 10% детей делает все равно лучше, чем я. А, во-вторых, у них же нет такого: ой, Майя сделала, я так не смогу. У них: я по-другому сделаю, мне что-то не очень нравится, как сделано у Майи. О, да отлично вообще. Конечно, методикой, педагогикой с четко обоснованными вещами, к сожалению, тут не пахнет.

— Что главное в детском рисовании?

— Для детей главное — просто прийти посмеяться. Они приходят, и им весело, комфортно, иногда они переходят границы — и мне становится некомфортно. Я об этом сразу заявляю. Для меня важно, что я вижу, как работа как бы идет вне меня, что я как будто освободилась от контроля, стояния над душой, необходимости обучения катания на велосипеде. Они сами отвечают на вопросы, которые перед ними возникают. Путем крика, нытья, обращения к соседям и ко мне.

Многие, правда, переходят к обращению «мама». Меня от этого начинает потряхивать — я не настолько эмоционально устойчивый человек. Тяжело, когда 20 человек несколько раз в день тебе говорят: мама-мама-мама… Да еще и «Майя» не сильно отличается от «мама», поэтому я ограничиваю количество детей на занятии. Моя рабочая группа — это 8-12 человек. Если меньше — скучно, если больше — тяжеловато. Есть вещи, которые с большим количеством людей не получаются. Поэтому школа априори не может быть полноценной, потому что там в классе по 30 человек. Нужно 12. Ну, хорошо, 14.

— И что с этим делать?

— В школе я не знаю, что делать, а у себя знаю. Я четко ограничила количество человек, потому что когда стало собираться 17-20 плюс родители, они начинают реветь. Я понимаю, что они ревут оттого, что им некомфортно. Они не могут существовать в таком аду.

— Какие у вас отношения с родителями ваших подопечных?

— Вы знаете, я сейчас уже дошла до того, что не угождаю родителям. Когда я не угождаю родителям, у меня с ними взаимоотношения нормальные. Раньше я им пыталась угодить. Это очень сложно: нужно угодить этому и этому, а у них вообще разные цели. Получается, для этого ты вырастил свеклу, а для этого — морковку. Тебе надо две грядки вырастить вместо одной. Тут надо определяться для себя. Скорее всего, сначала нужно угождать родителям, исподтишка угождая детям. Иначе они их к тебе просто не будут водить. Когда они к тебе уже водят своих детей, можно начинать с детьми нормально работать. Но все равно не все родители на это согласны. Многим родителям нужны подтверждения, какие-то такие вещи… Они и сами в них не очень разбираются, чаще всего, хотя есть и те, кто разбирается. У меня была знакомая, которая удивилась, почему мы не пишем натюрмортов с 6-летними детьми. И почему мы не обсуждаем с ними светотень… Пожалуйста, обсуждайте. Да они вообще не тут. Им Хаги Ваги интереснее… Это другое. Это все равно, что прийти и поливать грядку уксусом — бесполезно.

— Какие вы используете приемы, чтобы маленькие дети вас слушали на занятиях?

— Сейчас для детей очень много значит, чтобы их работу сфотографировали и фото выложили в нашу группу ВКонтакте. Обещание послать работу на конкурс, если она выйдет хорошо, на них не действует вообще: на фиг мне нужен ваш конкурс. Отберу я работу или не отберу — вот, что важно. У меня в детстве такого никогда не было. Они приходят, час делают, а потом говорят: скажите, а это можно будет взять домой? Меня это так удивляет: где у них все отбирали, в какие эрмитажи, что они так боятся? Этим всем можно рулить. Да, это обман, но и когда звенят колокольчиком, привлекая внимание, это тоже педагогический прием. Я колокольчиком не звеню, я все же стараюсь перейти на следующий уровень. В нашем Державинском лицее директором был Анатолий Федорович Ганжиков. Он, когда приходил в класс, начинал говорить шепотом. Стоял в углу и шепотом говорил. Тишина была полная. Я таким методом стараюсь пользоваться.

— Как вы вообще попали в Городской выставочный зал?

— Шла по дороге, а навстречу мне шел Игорь Котуков, с которым мы вместе занимались в Графической мастерской у Аркадия Морозова. В момент встречи я нигде не работала, а до этого работала ветеринарным врачом в лаборатории в Санкт-Петербурге. В городе Песочном я разрабатывала тест-систему для иммуноферментного анализа крови. Я разработала набор, который позволял диагностировать, на что именно может возникать аллергия у домашних животных. Я не знаю, сделали они на его основе производство или нет, но его зарегистрировали в Москве, проверили технические условия и все такое. Это был нормальный набор.

После этого я приехала в Петрозаводск и хотела устроиться в нашу ветеринарную службу… Мне два раза позвонили, но или у человека был «фефект фикции», или у меня было что-то с ушами. Я никак не могла понять, в какой отдел меня зовут. «У нас есть место в …. логии». Я: а в паразитологии нет? Нет, но есть в …логии. Понимаете, а это для меня ключевое: если это в бактериологии, то я вообще туда не хочу. Если это радиобиология, то там тоже ничего интересного, потому что уже везде есть измерительные приборы. И в итоге я такая: нет, знаете, я не пойду. Это ж надо так себя обманывать! В реальности мне действительно была интересна паразитология. Если была бы там тогда вакансия, я сейчас работала бы в ветеринарной службе паразитологом или, может, эпизоотологом. Все-таки ветеринарные врачи спасают человечество.

Некоторое время я поработала в лаборатории «Славмо», потом ушла. Родила детей. А потом пошла в Графическую мастерскую к Аркадию Ивановичу Морозову, возомнила себя начинающим художником. В конце концов, я встретила на Калинина Игоря Котукова. И он сказал: Мария Михайловна (Юфа) ищет кого-то в Выставочный зал на место экскурсовода. Для меня Мария Михайловна — бог, а выставочный зал — храм. И я понимаю, что художник я, может, и никакой, но могу быть нормальным экскурсоводом. Так я попала в Городской выставочный зал. Я уж не знаю, с чего Мария Михайловна меня взяла? Странно, к ней же пришел ветеринарный врач…

Я могу сказать, что до этого я пыталась еще устроиться в садики, где была должность педагога эстетического воспитания. Меня не взяли, естественно, ни в один сад. Вы же ветеринарный врач! И из-за этого я потом пошла учиться в педагогический университет имени Герцена. На всякий случай решила отучиться, а потом издали закон, по которому педагоги обязательно должны быть педагогами. И я там, действительно, научилась. Я считаю, что я научилась. Во всяком случае, я для себя определила границы, из-за чего мне не стоит переживать.

— Я читала про вашу лояльность к паукам. Правда?

— Люди боятся пауков из-за того, что они, как всякие маленькие, юркие и вертлявые существа, вызывают у нас древнее ощущение страха из-за того, что переносят много вредных бактерий. Мы их не любим не потому, что нам неприятны их внешность или размер, а потому что в нас осталось это реликтовое ощущение. Я же знаю, что этот паук безопасный. Опасных я, наверное, трогать не буду. Хотя я ходила на выставку экзотических пауков, где были и птицееды. И там мужчина мне сразу посадил на маску большого паука и предложил сделать фото. Ради бога, но зачем на лицо-то сразу сажать?

— Нет у вас страха родового, как у всех?

— У меня есть родовая любовь к ним. Они такие хорошенькие, у них такие глазки. Мне на даче однажды соседка призналась с ужасом, что видела змею два раза. Я не люблю змей, но я же понимаю, что она здесь живет. Это свиньей надо быть полной, чтобы ее ненавидеть. И так же с пауками. При этом мне очень неприятны маленькие птицы. Мне кажется, со мной какая-то психологическая ерунда случилась в детстве. Я не могу, когда вокруг меня порхают маленькие птички. Больше курицы — я это выношу, но малиновки в малине… Я знаю их названия, люблю наблюдать за ними, но когда они вспархивают рядом… Моя родовая память связана исключительно с пернатыми. Может, она настолько глубокая, что я помню себя еще обезьяной. Если я вижу птицу в теплице — все, меня можно закапывать. Знакомая как-то попросила закрыть теплицу, а я ей: не могу, у тебя там горихвостка и трясогузка, все. Я не могу туда даже зайти. Возможно, это связано с тем, что дедушка в детстве меня пугал перышками. Он говорил «пердышки».

К перьям у меня, кстати, есть большой интерес. Я их коллекционирую, специально ищу их в лесу, у меня есть альбом, который я показываю на занятиях детям. У дятла, например, перо в горошек. Горошек формирует эти полоски на крыле и хвосте у пестрого дятла. Но само перо в горошек. Здорово, когда на части ты видишь одно, а в целом получается вообще другое. Дятлы же не в горошек.

— Почему вам захотелось стать ветеринаром?

— Когда я сейчас прихожу к детям с мастер-классом «Ветеринарный врач», выясняется, что хотя бы два человека всегда хотят стать ветеринаром. Ну, типа, Айболитом. Им нравится эта профессия. Мне тоже нравилась. Я не видела никогда коров-то. Я беру большой лист и кладу на него маленький кусочек бумажки: вот это животные, которых лечат ветеринарные врачи. Потом отрываю и кладу на лист милипусенькую бумажку — это дикие животные, которых лечат ветеринарные врачи. А вот это что за животные, все остальные? Они даже не подозревают о существовании коров, мелкого рогатого скота, свиней и лошадей. А главная работа — эта. И главная работа ветеринара связана с профилактикой, вакцинацией, осеменением, а не с лечением.

У меня в семье есть врачи, но я понимала, что людей я лечить не смогу, потому что боюсь (сейчас, глядя на врачей, думаю, что так и я смогла бы), и мне очень нравились дикие животные. Меня постоянно с ними сталкивала судьба. Книга «Анни Манинен» — это про меня в детстве. Мне нравилась биология, но в 2002 году пойти учиться на биофак было странно: кем ты потом будешь работать?

Если бы я могла вернуться назад, я бы все поменяла. Я бы вообще так не делала ничего. Я бы пошла учиться на биофак. А тогда казалось: что я буду жучков изучать на Белом море? Да это нормально. Я бы сейчас изучала, да меня уже не берет никто.

Виктория Зорина когда-то говорила моей маме: Майя могла бы стать дизайнером. Кто такие дизайнеры? Мы таких профессий в 2002 году не знали, поэтому я поехала учиться на ветеринарного врача.

— Может так случиться, что вы перестанете быть художником, педагогом и ветврачом?

— Недавно мне предложили работу в сфере человеческой красоты. Я отказалась, потому что мне важно, что я оставляю после себя? То, что я оставила после себя в лаборатории, мне понравилось. Я считаю, что за короткое время я создала эффективную хорошую методику, не с нуля, но все равно. Здесь я тоже считаю, что все нормально. А что останется от моей работы в сфере эстетики, непонятно.

— Трудно ли оставаться таким свободным человеком?

— Были некоторые проекты у нас, про которые художники говорили: ты в своем уме? Почему вы рисуете «Дивный гудочек», где сестра убивает брата. Сегодняшнее ужасное отношение некоторых людей к сказкам меня расстраивает. Это как к паукам. Типа, этого не должно быть. Не должно быть смерти, ужасов. Чувак, но ты себя обманываешь. И, обманывая себя, ты еще сильнее ухудшаешь эту ситуацию. Как говорит Владимир Зорин: все заболеем, все умрем. Говорить об этом детям ужасно, но когда я показываю детям какой-то бумажный фокус, а они говорят «вау», я сразу говорю им: чудес не бывает! Хуже всего было, когда мы делали книжку по «Гарри Поттеру», и я раз пять сказала, что чудес не бывает. А там была такая книжка, на основе pop-up выкладок, когда что-то высовывается, выпрыгивает, перемещается. И мое «чудес не бывает» уже не соответствует даже чисто номинально. Но я все время им стараюсь сказать, что в жизни могут случиться такие чудеса, которые и вообразить трудно.

— Можете рассказать что-нибудь чудесное?

— Самое простое — это то, что я встречала людей, которых я не могла встретить вообще, но очень этого хотела. Их не очень много было чудес, около десятка за всю жизнь, но это чудеса самого высокого уровня.

— Из-за чего происходит чудо?

— Я не знаю. Мне кажется, что здесь сила желания играет какую-то роль. Года три назад мы застряли на машине у трассы Фонтаны около моста. Мы стояли, было уже очень темно, и я говорю мужу: «Ты знаешь, сейчас бы нам не помешали три богатыря, которые вытащили бы нас отсюда, и мы поехали бы дальше». И в этот момент из-под моста выходят три мужичка, направляются к нам, толкают машину, и мы выезжаем. И муж говорит мне: пожелай мне, пожалуйста, денег, хорошей работы, и никаких больше вопросов у меня к тебе не будет.

А иногда случается вещи, равные греческой трагедии. У меня долгое время не было детей, и вдруг это случилось. Я работала в лаборатории, я знаю, что такое хорианический гонадотропин человека, ХГЧ, тест на который сдают все беременные женщины. Он должен пропорционально возрастать, и по его количеству определяют срок беременности. И когда я в Петрозаводске поступила в медучреждение, у меня померили ХГЧ и сказали: все, беда бедой… Они даже ничего не сказали, но я-то не дурочка, я же понимаю, на каком сроке какой должен быть ХГЧ. И мне вся палата говорит: да плюнь ты на этот анализ, все будет хорошо. Вы что, ребята? Ничего хорошо не будет. Когда я пошла на УЗИ, у меня было ощущение перспективы, как в географических картах, где масштаб пишут через двоеточие. У меня было ощущение, что передо мной такой масштаб: один шанс на миллион. И вот меня в эту единицу засосало как хорошим пылесосом. Я сходила на УЗИ, нет, говорят, все нормально. Мы не знаем, в чем причина этого анализа, у вас большой ребенок, все нормально, идите, короче.

Оказалось, что они забыли пропечатать две цифры, два нуля. Все дело было в этих двух нулях сбоку листа. Чернил что ли не хватило… Тогда я поняла, что ты можешь быть каким угодно умным, но вот что будет, то и будет. И все это меня немножко прижало — я стала свободнее относиться к жизни, потому что две последние цифры могут не пропечататься, возможно все.