История моей жизни. Ещё о свекрови. Продолжение
Я ещё не рассказала, что моя свекровь была изумительная рукодельница. Она умела шить и делала это прекрасно, прямо-таки творила чудеса. Она полностью обшивала Валю и ухитрялась ей угодить, хотя Валя была требовательной и капризной. Она даже пальто Вале сшила. Когда появилась Лена, Александра Ивановна стала шить для неё прямо-таки роскошные туалеты. Помню такой костюмчик: блуза из красной шерсти (из моего старого платья), а юбка из шерсти в мелкую чёрно-белую клеточку и на блузе бант из ткани юбки. Мои подруги говорили, что завидуют Лене. Что сами бы охотно носили такие туалеты. Александра Ивановна и вязала прекрасно. Для лениной большой куклы-пупса крючком связала шерстяные ползунки и кофточку. Когда мы в 1958 году с мамой и Леной жили летом на даче в Пущей-Водице под Киевом, у нас в гостях бывала тётя Женя, мамина киевская двоюродная сестра. Тётя Женя умела шить, училась этому, хотя по профессии была медработник. Она рассматривала платье Лены, сшитое Александрой Ивановной, с восхищением. Говорила маме: «Нехамочка, ты посмотри, какая петелечка, какой шовчик. Это просто ювелирная работа. Где твоя свекровь училась шить?» Я отвечала, что, насколько мне известно, она нигде не училась. Тётя Женя говорила, что этого не может быть. Самоучкой такого совершенства достигнуть невозможно. Она, конечно же, училась, и у неё были очень хорошие учителя. Я сообразила, что, вероятно, Александру Ивановну учили жить в воспитательном доме, куда отдала её мама после смерти её отца. Александра Ивановна была человеком способным и прилежным, старательным, вот и «достигла совершенства». К тому же, у неё был прекрасный, безупречный вкус. Как-то мы купили Игорю в комиссионке кожаное американское пальто. Это вроде было форменное пальто офицера американской армии, армии союзников. Оно было на подкладке из тонкого сукна. Подкладка немного поистрепалась, и Александра Ивановна её спорола и починила. Это пальто мы с Игорем отнесли в мастерскую, его нужно было слегка перешить. Когда мы пришли за пальто, мастер сказал, что его поражает, как я замечательно реставрировала суконную подкладку. Я ему объяснила, что это сделала не я, а моя свекровь. Он сказал: «Тогда всё понятно, современные женщины так не умеют».
В 1963 году Зарядье стали сносить и жильцов переселять. Незадолго до этого Валя вышла замуж за Славу. Стало известно о переселении, и они поторопились пожениться, чтобы в новой квартире получить площадь и на Славу. Было очевидно, что мы с Игорем и Леной поедем в одну квартиру, а Валя со своим мужем Славой в другую. Вроде бы само собой разумелось, что Александра Ивановна поедет с дочерью. Валю она любила, всё для неё делала и всячески старалась ей угодить. Ссор между ними никогда не было. Я бы даже сказала, что Александра Ивановна боялась Валю. Но Александра Ивановна вдруг сказала: «Почему все уверены, что я поеду с дочерью? А я, может быть, хочу поехать с сыном. Ну и что, что она мне невестка! Она мне за 8 лет ни одного грубого слова не сказала». У меня сердце оборвалось. Захочет поехать с нами, ведь не откажешься. Я спросила Валю, что она об этом думает. Валя сказала, что, конечно, мама поедет с ней. Сказала: «Вам с ней не справиться. Она вам отравит жизнь и сама не будет счастлива. А я хочу ребёнка и, надеюсь, скоро рожу. Мама будет любить этого ребёнка и будет при деле». На том и порешили.
При переселении соблюдалась тогдашняя норма – 9 квадратных метров на человека, а задача расселить коммуналки не ставилась. Весь наш дом и почти всё Зарядье переселили в Свиблово, и там Александра Ивановна впервые оказалась в коммуналке. Тареевы получили в 3-комнатной квартире 2 смежные комнаты площадью 32 метра, а в третью комнату вселили одинокую женщину. В Зарядье была плохая квартира, но всё-таки отдельная, а здесь коммуналка. Нужно сказать, что в этой непривычной для неё ситуации Александра Ивановна вела себя очень достойно, правда, продолжалось это недолго. В то время уже вовсю шло кооперативное строительство. Валя купила однокомнатную кооперативную квартиру и обменяла её на комнату соседки. Обмен был неравноценный, но зато Тареевы оказались в отдельной 3-комнатной квартире.
А мы с Игорем получили отдельную квартиру. И не в Свиблово, куда переехало всё Зарядье, а возле северного Речного вокзала. По тогдашним жилищным законам были категории граждан, которых нельзя было вселять в коммунальные квартиры. К ним относились, в частности, люди с психиатрическими диагнозами. И тут нам повезло, переселяли нас осенью, а весной этого года Игорь обратился к психиатру и пожаловался на депрессию и на трудности в отношениях с людьми. Сказал, что вот сейчас, как и каждую весну, его состояние обострилось, ему сложно ходить на работу. Собственно, работу он бы легко выполнял, но сложно находиться в коллективе. Психиатр была молодая милая женщина, внимательная и чуткая. Она поставила Игорю диагноз «циклокимия» и направила его в санаторное отделение больницы имени Ганнушкина. Я уже писала, что циклотимия, по словам моего брата Феликса,- это диагноз, который ставят, когда не могут понять, что с больным. Ясно только, что обострения повторяются регулярно, есть какой-то цикл. Типичным циклотимиком был Пушкин. Он писал: «Я не люблю весны, весной я болен, кровь бродит, сердце, ум тоскою стеснены…». И ещё писал: «И с каждой осенью я расцветаю вновь; Здоровью моему полезен русский холод; К привычкам бытия вновь чувствую любовь: Чредой слетает сон, чредой находит голод; Легко и радостно играет в сердце кровь, Желания кипят — я снова счастлив, молод, Я снова жизни полн — таков мой организм». Вот полная картина циклотимии. То, что Игорь сказал психиатру, было правдой, но правдой было также и то, что он хотел получить психиатрический диагноз. Тогда многие хотели получить, как писал Галич, «бумажку из диспансера нервного». В сильно несвободные советские времена человек с такой «бумажкой» чувствовал себя более комфортно. И при переселении из Зарядья эта бумажка нам очень пригодилась. Мы получили малогабаритную двухкомнатную квартиру, в двух комнатах было 23 квадратных метра (8,5 и 14,5), санузел совмещённый, ванная сидячая, крошечная прихожая, никаких подсобных помещений, пылесос негде поставить… Но всё же это была отдельная квартира.
Как только мы со свекровью разъехались, отношения сразу наладились. Мы часто приезжали в гости в Свиблово, иногда вдвоём с Игорем, иногда вчетвером с мамой и Леной. Мама с Леной, бывало, ездили в гости в Свиблово вдвоём. Мама считала, что Лена должна общаться со своей второй бабушкой и с тётей, придавала этому большое значение. Александра Ивановна всегда радовалась нашему приходу, готовилась, пироги пекла. Помню, как-то мы приехали в Свиблово с Игорем вдвоём, и когда мы там были, позвонила Инна, наша соседка по Зарядью, я о ней рассказывала в предыдущем посте. Я услышала, что Александра Ивановна говорит Инне: «У нас сейчас Игорь с Линой… Ну, Игорь как Игорь, а Лина пощебетала, и стало легче на душе». Случалось, мы с Игорем оставались там ночевать, а вот один, без меня, Игорь избегал туда ездить. Ему сложно было с мамой. Как-то мы с ним договорились, что после работы поедем в Свиблово. Он освободился раньше и из Свиблово позвонил мне на работу, спросил, скоро ли я приеду. Я сказала, что отпрашиваться не стану, а как только кончится рабочий день, постараюсь добраться побыстрее. Сказала, что ничего страшного не случится, если он со своей родной мамой побудет часок наедине. Он умолял поторопиться. Мои сослуживцы слышали наш разговор, и Татьяна Семёновна сказала: «Любит свою Лину, часу не может без неё прожить».
Как-то, дело было 30 декабря, мы вчетвером возвращались из Свиблово на Смольную. Новый год мы собирались встретить на Смольной, а 30-е, вроде бы канун Нового года, решили отметить в Свиблово. Игорь остановил проезжавшее такси, и тут к нам подошёл дяденька с ёлкой в руках и предложил купить эту ёлку. Мы обрадовались: завтра Новый год, а ёлки у нас нет. А тут ёлка, и очень хорошая. Игорь взял было ёлку, но тут откуда ни возьмись появился милиционер, сказал очень строго: «Ёлками торговать можно только на ёлочном базаре, а на улице торговать запрещается», и взялся за ёлку, хотел её забрать. Обидно было. В это время я открыла дверь машины и сказала: «Мама, ты куда хочешь сесть?». И от произнесённого слова «мама» ситуация мгновенно изменилась. Я такое замечала не раз. Милиционер отпустил ёлку, посмотрел, как я маму усаживаю в машину, и ушёл.
В 1966 году Валя родила сына, о котором мечтала. Мальчика назвали Юрой, и он сразу стал главным человеком в семье. Мы все его полюбили, а Игорь особенно. У него была обожаемая дочь, но ему не хватало сына. Мужчине нужен сын, чтобы воспитывать из него мужчину, научить всяким мужским делам. Игорь с Юрой постоянно что-то мастерили и предавались прочим, сугубо мужским занятиям.
Вскоре после рождения сына Валя разошлась с его отцом. Брака Вали и Славы я никогда не понимала. Они были чужие люди, у них были разные интересы, разные желания и цели. Мне казалось, что и физически между ними нет гармонии. Как-то в Свиблово мы вчетвером играли в карты. Сидели за ломберным столом, по одну сторону стола Валя со Славой, по другую я с Игорем. Ломберный стол маленький, стулья стояли вплотную, и сидеть было тесновато. Валя всё время просила Славу отодвинуться, хотя отодвинуться было некуда, и он просил её убрать руку. Потом Слава сказал: «Игорь и Лина сидят так же тесно, но совершенно друг другу не мешают». Мы не могли мешать друг другу, потому что мы были единым организмом, а они единым организмом не стали. После развода Слава вернулся к матери, а потом и вовсе уехал в Литву, где ему предложили хорошую работу. Литва тогда ещё не была заграницей. Юра общался с отцом и в Литву к нему ездил.
Я стала замечать, что Александра Ивановна, когда мы с Игорем к ней приходили, смотрит на меня как-то очень внимательно, каким-то прямо-таки стерегущим взглядом. Я не понимала, что она хочет разглядеть, какие у неё ко мне вопросы и сомнения. А потом поняла: она хотела убедиться, что я всё ещё люблю её сына, так же, как любила его, когда мы жили в Зарядье. Причина сомнений, я думаю, была всё та же: Игорь не дал мне красивой богатой жизни. Она как-то сказала мне, что Игорь и то делает не так, и это не эдак, что он мог бы сделать карьеру, а он и не пытается. Игорь был начальником издательского отдела НИИ ядерной геофизики и геохимии. Какую ещё карьеру мог сделать литературовед по образованию в те времена жестокой цензуры. Правду писать было нельзя даже о классиках ХIХ века, а врать не хотелось. И зарплата у Игоря в НИИ была вполне приличная, обычная зарплата старшего научного сотрудника без степени. В культуре вообще платили мало. Тогда шутили, что если хочешь хорошо зарабатывать, надо кончать не МГУ, а ПТУ. Я сказала свекрови, что у нас всё прекрасно. Мы понимаем и любим друг друга, нам хорошо вместе, у нас образцово-показательная дочь-отличница, а всё остальное – это суета. И я увидела на глазах моей свекрови слёзы.
В 1984 году не стало Игоря. У меня началась длительная депрессия, я ничего вокруг себя не видела, мне всё стало неинтересно. А когда депрессия закончилась, то годы депрессии стёрлись из памяти. Феликс сказал, что так всегда бывает, вот такая амнезия на годы депрессии. Я помню Александру Ивановну на похоронах Игоря, а её похорон я вспомнить не могу.
Свекровь сыграла роль в моей жизни, она научила меня терпению и терпимости. Она и её круг – это был мир, которого я прежде не знала и не узнала бы никогда. За этот опыт я должна быть благодарна судьбе.
Дорогие мои, берегите себя, не нарушайте режим самоизоляции и будьте здоровы.