мемуары супругов Рахлиных. «Сибирская сага. 16 лет возвращения» 3
Итак, нам нужно продержаться на Быковом Мысу еще шесть месяцев. Теперь мы вынуждены жить еще скромнее, чем раньше. Мы должны продавать оставшиеся вещи, ловить рыбу и принимать помощь от друзей и знакомых.
В Советском Союзе безработицы не существует. Это — прекрасное, но лживое утверждение, запущенное советской пропагандистской машиной. Тем не менее, оно являлось для населения неопровержимым доказательством главного преимущества социалистического общества по сравнению с капиталистическим, где люди живут под постоянной угрозой увольнения и неизбежной безработицы. Я это могу утверждать, ибо после нашего приезда в Якутск некоторое время являлся безработным.
Первые несколько дней я приходил в себя после длинной и утомительной поездки. А потом начал искать работу. Через несколько дней по рекомендации друзей получил место бухгалтера в организации, которая занималась поставкой оборудования и запасных частей для сельского хозяйства. Когда меня принимали на работу, мне пообещали не только дать квартиру, но и обеспечить водой и дровами. Однако, проработав немного, я понял, что вряд ли смогу привести там все счета в порядок. Длительное время этим никто не занимался, и одному человеку просто невозможно было хоть как-то систематизировать накопившиеся документы. Мне дали испытательный срок, но уже через две недели без каких-либо сожалений я оттуда ушел.
К тому времени я уже знал, что в Якутске много организаций, которым нужны экономисты, и что мне, возможно, удастся найти работу плановика.
В 1943 году в Советском Союзе слово «дискриминация» не употребляли. Слово по происхождению иностранное, а по сути имеет специфический запах капитализма. Больше того, по советским законам даже я вроде бы имел все гражданские права. Именно вроде бы. Поскольку официально нас ограничивали только в одном: в свободе передвижения. Мы не могли уезжать в другие места без особого разрешения. Но вскоре мне пришлось убедиться в том, что для спецпоселенцев это далеко не единственный вид не капиталистической, а советской дискриминации.
В первой же финансовой организации, куда я пришел наниматься на работу, директор сказал мне, что им как раз нужен специалист моей квалификации и что я немедленно буду принят. Мне только нужно выполнить некоторые формальности в отделе кадров.
Заведующий отделом кадров оказался очень приятным и любезным человеком примерно моих лет, и после короткой беседы попросил у меня паспорт. Я ответил ему, что паспорта у меня нет и что я спецпоселенец. Выражение его лица сразу изменилось. Он посмотрел на меня так, будто я специально пришел, чтобы обмануть его. Потом он отрицательно покачал головой. Что означало только одно: для таких, как я, вакансий в этой организации не существует.
Я несколько раз пытался устроиться в другие организации — результат тот же. В один из дней, получив еще один отказ, Я шел по улице в подавленном настроении, не представляя себе, что мы будем делать, если я не найду постоянную работу. Случайно на одном из зданий увидел вывеску «Министерство образования». Терять было нечего, и я решил зайти в министерство: а вдруг повезет?
Наученный горьким опытом, я сразу пошел в отдел кадров, где сказал заведующему, что я спецпоселенец и что у меня нет ни аттестата, ни паспорта, и что, несмотря на это, я надеюсь получить работу. Он спросил о моей квалификации. Я ответил, что имею степень бакалавра по специальности «немецкий язык» и что пять лет изучал экономику в Лейпцигском университете. Заметив, что его по-прежнему что-то смущает, я предложил ему протестировать меня, если в министерстве есть специалист по немецкому языку. Подумав, он согласился и сказал, что у них есть такой специалист: товарищ Рунд. Данный товарищ и определит степень моего знания немецкого языка, а также подтвердит (или не подтвердит) мою квалификацию.
Товарищем Рунд оказалась немецкая леди из Берлина. Она имела докторскую степень и читала лекции в Московском государственном университете. Она была членом коммунистической партии и приехала в Москву. Как и многие другие идеалисты, она хотела участвовать в строительстве социалистического общества. И ей была уготована та же судьба, как и многим ее товарищам. Ее арестовали, когда она читала лекцию в университете. Она поплатилась за свою неосмотрительность, делая критические замечания по поводу недостатков и ошибок, которые видела в существующей советской системе. Ее заставили переехать в Якутию. Однако ей повезло: тысячи иностранных коммунистов бесследно исчезли в тюрьмах и лагерях.
При нашей первой встрече фрейлин Рунд сказала, что она сделает все, чтобы меня приняли на работу в качестве преподавателя немецкого языка. Через некоторое время я получил письменное подтверждение, и дорога к моей учительской карьере была открыта.
Русская пословица гласит: чтобы узнать человека, с ним нужно пуд соли съесть. Эта русская мера равна сорока фунтам. Я не знаю, сколько фунтов соли я съел за годы, проведенные в Сибири, но, кажется, достаточно, чтобы сказать, что узнал русских очень хорошо.
Конечно, помню я и неприятные встречи, и даже унизительные. Были и конфронтации с официальными представителями системы, которые намеренно хотели сделать нашу жизнь еще труднее. Однако большинство людей мы сегодня вспоминаем с благодарностью за их доброту и теплое человеческое отношение к нам. Это были представители разных слоев общества — рабочие и ремесленники, директора и ученые, учителя и инженеры, и многие, многие другие. И что особенно запомнилось — это их чуткость, гостеприимство и готовность помочь людям, оказавшимся в бедственном положении. Если вы сближались с ними, и они принимали вас, то готовы были поделиться с вами последним куском хлеба, отдать последнюю рубашку. Русские очень сентиментальны, и это одна из черт их характера. В отличие от скандинавов, они не сдерживают себя, открыто выражая свои чувства.
Вскоре после сдачи «экзамена» меня назначили учителем немецкого языка именно в эту школу. Советским школам вместо названий присваивают номера: 16-я, 32-я и т. п. Кроме того, их в то время делили по половому признаку: одни для мальчиков, другие для девочек. В 16-й учились только мальчики. А большинство учителей — женщины. В Советском Союзе в учительской профессии традиционно доминировали женщины, а когда многих мужчин призвали в армию, «педагогический матриархат» стал еще заметнее.
Директор Севастьянов поначалу очень обрадовался, что у него появился учитель-мужчина. Он сказал, что учитель-мужчина быстро научит учеников уважать себя, и будет поддерживать строгую дисциплину. Директора и его жену, учительницу русского языка в этой же школе, эвакуировали в Якутию из Ленинграда. Вскоре у меня наладились хорошие отношения с коллегами, многие из них оказались дружелюбными и любезными, готовыми всегда дать совет и оказать помощь. И Севастьянов по-дружески улыбался, говорил мягким, спокойным голосом, но за этим скрывался расчетливый и злой нрав. Впрочем, прямых стычек у меня с ним не было. Просто я стал замечать, что он не испытывает ко мне симпатии. Он использовал любую возможность придраться ко мне, прекрасно понимая, что, будучи спецпоселенцем, я ничем не могу ответить.
Как и в большинстве советских организаций, в школах трудились завхозы. Они занимались всеми хозяйственными делами: следили за зданием, проверяли отопительную систему, водоснабжение и другие коммуникации. Кроме того, завхоз школы № 16 ходил за продовольственными карточками и раздавал их учителям. Наш завхоз Иванов, инвалид войны и алкоголик, терпеть не мог распределять продовольственные карточки. Многие жаловались на него директору, но тот не осмеливался уволить инвалида войны...Однажды Севастьянов вызвал меня к себе в кабинет и, как всегда, с льстивой улыбкой сказал, что школа находится в трудном положении. И с той же улыбкой попросил меня взять на себя почетную обязанность по получению и распределению продовольственных карточек, добавив, что учителя будут мне очень признательны за это, а он постарается найти нового завхоза. Но, как выяснилось позже, он и не собирался этого делать.
На несколько месяцев его поручение стало тяжелой ношей для меня. Надо было забирать карточки в конторе, которая находилась очень далеко от школы. Каждый раз я проходил это расстояние пешком. Что само по себе тяжело, а тем более зимой, когда температура опускалась до -40. К тому же распределение карточек и ведение отчетов — довольно трудоемкая работа, на которую я тратил много часов, но за которую мне не платили ни копейки.
Как и всем советским гражданам, при назначении на работу мне выдали трудовую книжку, которая находилась при мне на протяжении всей жизни в Сибири. В этой книжке содержалась вся информация об образовании и трудовой деятельности. В нее заносились данные о повышении в должности, информация о переходе с одной работы на другую, а также разного рода порицания. Когда работник увольнялся, все это фиксировалось в его трудовой книжке. Вписывали в нее и поощрения, и благодарности за активное участие в общественной жизни. На это обращали особое внимание при устройстве на новую работу.
Крепостное право отменили в России в девятнадцатом веке, но трудовые книжки, как своего рода реликт, остались. Несмотря на то, что сам факт их наличия не соответствовал заявлениям советской власти о привилегиях рабочих в рабочем государстве.
В Советском Союзе обучение иностранным языкам начинается с пятого класса. Моим пятиклассникам по двенадцать лет, самый трудный возраст. Но, может, особенно труден он для учителя немецкого языка. В 1943 году Германия, немцы и все, что связано с этим, вполне естественно, вызывало неприязненную реакцию у большинства русских. У многих родственники на фронте, многие потеряли близких в результате бомбежек городов в европейской части Союза. Некоторые ученики просто отказывались учить немецкий. «Мы не хотим учить язык фашистов!» — говорили они. Мне стоило больших трудов и терпения убедить их в важности изучения этого «фашистского языка» как в военное, так и в мирное время.
Я говорил им, что Красная Армия с фашизмом обязательно покончит, и после войны потребуются специалисты, хорошо владеющие немецким языком для работы в оккупированных районах Германии. Я тогда не осознавал, насколько я был прав, но к моим аргументам прислушивались не все. Несмотря на все мои доводы, многие упрямо отказывались учить немецкий язык.Но я упорно стоял на своем, и в конце концов мы пришли к джентльменскому соглашению. Мы договорились, что если ученики внимательны на уроках, хорошо работают в классе и выполняют домашнее задание, то им будет разрешено задавать мне вопросы о жизни в Европе. Большинство учеников, кроме Якутска, нигде не были и ничего не знали о жизни в больших городах, а тем более за границей. Им не терпелось об этом узнать.
Многие не видели домов выше двух этажей, трамваев, легковых машин. Они не представляли, как это в доме может быть водопровод и туалет. После моих рассказов меня однажды спросили: «Где же люди, живущие на пятом этаже, будут брать яйца, ведь кур там нельзя держать?»
Мои ученики знали, что я ссыльный, но за все время работы школьным учителем в Советском Союзе, я никогда не ощущал недоверия или настороженности. Кроме некоторых невинных проделок, проблем с учениками у меня никогда не было. Наоборот, они часто показывали мне, что я им и как человек, и как преподаватель очень нравлюсь, тем самым отвлекая меня от унылых мыслей о трудностях жизни. Я сравнительно легко приспособился к советской системе образования, хотя она очень сильно отличалась от принципов, принятых на Западе. Самое главное требование, предъявляемое к советскому учителю, состояло в том, что он должен воспитывать учеников в духе коммунистических идей, уважения и почитания руководителей страны, послушания и патриотизма. По всей стране использовались одни и те же учебники, изучаемые предметы также были одни и те же. В течение всего года большое внимание уделялось поведению, и все ученики с первого по десятый класс получали оценки за поведение: от единицы до пятерки.
«Anna und Marta baden» — самое первое предложение в учебнике немецкого языка, по которому учились в советских школах. Предложение может показаться странным, но, в действительности, оно было кстати. Дело в том, в русском языке нет коротких и длинных гласных, и, чтобы продемонстрировать разницу с немецким языком, в учебник включили это предложение. В слове «Anna» гласная «а» произносится кратко, а в слове «und» гласная «и» — долго, и так далее. «Baden» — первое немецкое слово, которое заучивали ученики. Как люди изобретательные, они, не долго думая, дали мне прозвище «Баден», которое приклеилось ко мне на все годы моей учительской деятельности. Когда после перемены я шел в класс, я слышал, как ученики кричали: «Баден идет!». Много позже, когда Шнеур учился уже в пятом классе и стал моим учеником, прозвище дали и ему. Ученики звали его «Баденуол» — единственное в своем роде слово на немецко-якутском языке. «Уол» — по-якутски мальчик...
Где-то в середине мая появились первые признаки весны, и сообщения с фронтов стали ободряющими. Советская Армия наступала. У нас появилась надежда, что с окончанием войны наша депортация закончится, нам разрешат уехать из Якутска в какое-нибудь другое место в Советском Союзе, где климат лучше и условия жизни более цивилизованные.
..Р.Я часто вспоминала о Дании и моих родственниках, которых так давно не видела. Что они думают обо мне и моей семье, ничего не зная о нас? Было так странно возвращаться мысленно в Данию. Моя жизнь в Копенгагене казалась теперь такой далекой и почти нереальной. Меня охватывала тоска при мысли о моей семье, потому что отсюда, из этой огромной неизвестной страны, раскинувшейся на тысячи километров, возможность оказаться дома и увидеть мою семью была такой же невероятной, как полет на другую планету.
С приходом весны жить стало немного легче. Нам уже не нужно было закупать дрова, мы наконец-то освободились от тяжелой зимней одежды и таких неудобных валенок. На рынках стали появляться овощи. Китайцы и корейцы на своем ломаном русском предлагали купить лук и редис — долгожданную добавку к нашей лишенной витаминов еде. После всех зимних несчастий и болезней мы не могли нарадоваться долгим теплым солнечным дням. Летом дети могли до самого позднего вечера играть на улице: наступали белые ночи. Но наша относительно спокойная жизнь длилась не долго.
Наше финансовое положение оставляло желать лучшего. Несмотря на то, что работу учителя хорошо оплачивали, денег не хватало. Хотя мы жили очень скромно, приходилось считать каждый рубль. Деньги уходили на продукты и дрова, которые стоили очень дорого, но покупать их меньше при таком суровом климате мы не могли.На зарплату Израэля мы жили десять-двенадцать дней, а потом снова продавали вещи.
...я решил пойти на прием к самому высокому начальнику НКВД, который занимался делами всех депортированных в Якутии. Но это оказалось не таким легким делом. Полковник Карелин был не из тех, к кому депортированные могли спокойно придти. Я поблагодарил его за предоставленную мне возможность встретиться с ним и попросил разъяснить ситуацию, в которой моя семья и я находимся. Более того, я сказал ему, что наша ссылка длится уже третий год, и еще никто не сказал нам, ни по какой причине мы депортированы, ни сколько нам еще оставаться здесь и что нам ждать в будущем. В заключение я добавил, что наказание без определения срока — самое жестокое наказание.
Карелин внимательно выслушал меня, и, когда я закончил, посмотрел на меня с обезоруживающей улыбкой и спокойным дружелюбным голосом сказал, чтобы я ни в коем случае не рассматривал депортацию как наказание. Сказав это, он продолжал: «Вы работаете учителем в советской школе, и уже это является подтверждением, что власть доверяет вам. Быть учителем в советской школе и участвовать в обучении юных граждан первого в мире государства рабочих и крестьян — большая честь».
После такого объяснения Карелин позвонил адъютанту и попросил его принести мое дело. Я был очень удивлен, увидев, какую толстую папку тот принес. Карелин начал перелистывать дело и торжествующим голосом зачитывать такие сведения обо мне и моей семье, которые я давно уже забыл. Там была информация о моих поездках из Литвы за границу, сведения о моих дядях и других родственниках, о покупке и продаже недвижимости, о финансовых операциях, связанных с торговлей лошадьми и текстилем, и о многом другом — вплоть до того далекого теперь вечера, когда я познакомился с Рахиль.
Я не мог понять, зачем он выдал мне всю эту информацию. Может быть, хотел показать, насколько эффективна и всеобъемлюща система НКВД по сбору подробнейших сведений о людях, с которыми эта система имеет дело? А может быть, он надеялся, что информация, которую он зачитал, откроет мне глаза на то, какой я негодяй, и что наша депортация является заслуженной? Я так этого и не смог понять. Когда же он закончил, я спросил его еще раз, не сможет ли он разъяснить, как долго продлится наша депортация. Карелин не ответил. Но, закрывая папку и таким образом давая мне понять, что аудиенция закончена, сказал, что пока идет война, говорить о чем-либо конкретном преждевременно и что я должен это понимать. По дороге домой в памяти всплыли строчки из Гете: Я здесь стою, я бедный глупец, Но я умен, как прежде."
Не знаю, мой ли визит к Карелину спровоцировал дальнейшие действия властей или еще чей-то, но в один из дней, как раз перед окончанием учебного года, к нам в дверь постучали.Мы открыли дверь. За дверью — офицер НКВД. Он стремительно вошел и без обиняков заявил, чтобы мы приготовились к отъезду в Покровск, который находится в девяноста километрах от Якутска. Офицер добавил, что уехать нужно через два дня. Я долго гадал, стал ли наш переезд результатом моего визита и разговора с Карелиным и не захотел ли главный якутский чин НКВД преподать мне урок за мою попытку добиться ответа на важнейший для нашей семьи вопрос. Однако вскоре понял, что мне лучше всего избавиться от всех моих предположений.
В тот же день, почти в тот же час тот же самый приказ получили еще несколько семей сосланных из Литвы.
По неофициальной версии, в НКВД вдруг выяснили, что депортированные не могут находиться в столице республики.Я понимал, что бесполезно искать какое-то рациональное объяснение в действиях и решениях советских властей, но не мог смириться с мыслью, что нас опять снимают с места и переселяют неизвестно куда. Почти год я проработал в школе, где учил около ста двадцати учеников, и все хорошо получалось. Сложились отличные отношения и с учениками, и с моими коллегами, и, очевидно, на мое место будет трудно найти учителя с такой же квалификацией. А вместо этого меня посылают на кирпичный завод, где нужен клерк для выполнения различных поручений, на что не требуется ни квалификации, ни опыта. Стало быть, вывод только один. Несмотря на заверения Карелина о том, что нас не наказывают и что советская власть относится к нам с почтением, мы остаемся рабами, у которых нет никаких прав, и государство может поступать с нами так, как ему заблагорассудится. И никто не может выступить в нашу защиту.
...Я продолжал искать работу, и мне сказали, что к северу от Покровска есть научно-исследовательская селекционная станция, и что я быстрее найду место там, чем где-либо еще в Покровске. Терять было нечего, и я отправился туда на встречу с директором Яковом Ивановичем Климовым.
...Селекционная станция, окруженная со всех сторон густым лесом, располагалась на склоне, спускающемся к Лене. Похожих селекционных станций много в Советском Союзе. Одни — побольше, другие — поменьше. А Покровская, площадью более 120 гектаров, занималась выведением сортов зерновых и овощных культур для северных районов с их особо трудными климатическими условиями. В Якутии, где теплыми бывают примерно сто дней в году, вегетационный период у растений очень короткий. В этих условиях предъявляются особые требования как к растениям, так и к способам их культивации там, где за год выпадает всего лишь около 250 миллиметров осадков. На станции выращивались различные сорта зерновых и овощных культур. Под каждый сорт отводился свой участок, и осенью урожай с каждого из них собирался отдельно, тщательно взвешивался и анализировался. Весной в почву высевали только те сорта зерновых и овощных культур, которые имели самые лучшие показатели. Таким образом, выводились сорта зерновых и овощных культур, приспособленных к жизни в условиях Крайнего Севера.
По сравнению с Якутском селекционная станция — это, в сущности маленькая деревня, и у нас быстро сложилось впечатление, что мы теперь живем в сельской местности. Свежий воздух, обилие растительности, близость реки — от всего этого мы чувствовали себя намного лучше, чем в окруженным болотами Якутске. На станции — школа, детский сад, ясли и маленький продуктовый магазин. Магазин — рядом с нашим домом, и столовая, которой мы пользовались, также недалеко. Каждый день работникам селекционной станции разрешалось покупать в этой столовой по литру молока. А так как на станции собственное стадо коров, то молоко очень дешевое — 2 рубля за литр, на рынке в двенадцать раз дороже — 24 рубля.
Водовоз Савин обеспечивал жителей водой. Он возил ее из реки в большой деревянной бочке, установленной на запряженной лошадью повозке, и ведрами разносил по домам. На станции имелся клуб как своего рода общественный центр. По выходным дням там демонстрировали кинофильмы. В основном советские, но иногда показывали очень старые, затертые, с царапинами, копии иностранных фильмов, включая немецкие, английские и американские. Мы ходили на эти киносеансы, скорее всего, потому, что в примитивном кинотеатре в диком уголке Сибири смотреть иностранные фильмы — ощущение особое. Эти фильмы мы уже видели раньше, но они стали для нас как дуновение свежего ветра оттуда, из прошлого, из мира, который когда-то был нашим, но теперь оказался таким далеким и почти нереальным.
При станции работала баня, которая содержалась в хорошем состоянии. Как и все жители поселка, мы тоже ходили туда. Работала она по выходным дням. По субботам — для мужчин, по воскресеньям — для женщин. У русских посещение бани — особый ритуал. Не просто мытье или хлестанье душистыми вениками, а событие почти торжественное и общественно значимое. Люди берут в баню напитки, еду и хорошо проводят время в разговорах, обмениваясь последними новостями, обсуждая положение в мире и рассказывая свежие анекдоты. Баня — это даже не элемент, а значительная часть культуры, имеющая большое значение для эмоционального русского человека.
Дирекция селекционной станции проявляла большую заботу о своих сотрудниках. Единственное, что требовалось от них самих, — это заготовка дров. Они должны были сами валить деревья в тайге, пилить и рубить их. За небольшие деньги нанимали подводу, чтобы съездить в лес на заготовку дров. В один из осенних дней мы тоже взяли подводу, достали необходимые инструменты, и все вместе отправились в тайгу. Поскольку валить деревья разрешалось только за три-четыре километра от берега Лены, мы забрались довольно далеко в лес.
До этого нам никогда не приходилось валить деревья, но, тем не менее, между нами говоря, у нас неплохо получалось. Мы выбирали только лиственницы: их было много, и нам сказали, что при сжигании они дают больше всего тепла. Поваленные деревья очищали от веток и сучков и нарезали их такой длины, чтобы потом по первому снегу их вывезти. Нужно было ждать, когда выпадет снег, чтобы перевезти бревна на санях, ведь в тайге нет дорог, и на подводе такой груз перевезти невозможно. Естественно, что деревья, которые мы валили, были небольшими. С большими мы бы просто не справились, да и вывезти их мы бы тоже не смогли. Так что мы выбирали только те, которые нам было под силу свалить. Дети помогали собирать обрубленные ветки.
Поездка в лес всем очень понравилась. Ярко светило солнце, и было еще достаточно тепло. Мы взяли с собой еду и питье. Одним словом, ехали как на пикник. Дети играли, собирали последние ягоды — бруснику и дикую землянику.
К концу дня все напиленные бревна мы собрали в одну большую груду и, оглядев ее, испытали чувство гордости. Перед отъездом в тайгу мы были настроены скептически, боясь не справиться, но сейчас, посмотрев на результаты, увидели, что сделали работу не хуже, чем коренные сибиряки. Перед отъездом на станцию мы пометили бревна особым знаком, чтобы зимой, когда вернемся за ними, сразу найти их. Так обычно делали все, кто заготавливал дрова на зиму.
То ли в конце июля, то ли в начале августа, вскоре после того, как мы переехали на селекционную станцию, с молниеносной быстротой по всей ее территории распространился слух, что со дня на день ожидается прибытие на станцию высокопоставленного иностранного политического деятеля. Оказалось, что этот деятель — сам американский вице-президент Генри Э. Уоллес, который прибыл в Советский Союз с официальным визитом. Совершая поездку по стране, он прилетит в Якутск, а оттуда в Покровск, чтобы осмотреть селекционную станцию. Говорилось, что Генри Э. Уоллес очень интересуется сельским хозяйством, и что одной из целей его визита в Сибирь является как раз ознакомление с научно-исследовательской работой по выведению особых сортов зерновых и овощных культур для суровых климатических условиях севера. Так что принимать этого важного гостя будет селекционная станция.
Информация о визите с инструкциями, как принимать гостя, то есть что ему следует показывать, а что нет, поступила из Москвы, из самых высоких инстанций. Якутские власти должны принять американского вице-президента и взять на себя все затраты, включая и те, что связаны с его поездкой в передовое научно-исследовательское хозяйство.
Как только согласовали все детали, на станции закипела работа. Пропалывали сорняки, подметали и вычищали все вокруг. Здание, где должен был проходить прием Уоллеса, обновили. Побелили потолки, наклеили новые обои, а все деревянные изделия покрасили. Вдруг и в большом количестве появились откуда-то такие материалы, которые в обычное время невозможно было достать.
Из Якутска приехал первый секретарь горкома партии, чтобы лично проинспектировать, как идет подготовка. Ему не понравились комнаты, где намечался прием высокопоставленного американца, и их снова побелили и наклеили новые и более красивые обои. Местной покровской торговой организации (сельпо) поручили организовать поставку продуктов и напитков для приема, и на это им выделили восемь тысяч рублей. Скатерти на столы и столовые приборы привезли из единственного и похожего на столовую ресторана в Покровске.
В процессе этой спешной подготовки вдруг кому-то пришла мысль: а что если вице-президент захочет вымыть руки перед едой? Умывальника с раковиной не обнаружили. Висел примитивный бачок с водой, и когда рукой поднимался торчащий из днища этого бачка стержень, вода лилась на ладонь. Конечно же, такое устройство, хотя и хорошее, но не для американского вице-президента. Поэтому стали искать замену, и после долгих обсуждений и поисков нашли все-таки умывальник с раковиной — очень редкий предмет быта в этой части страны. Его владелец, по его же словам, «поднялся на седьмое небо» от счастья, что помог спасти честь Покровска.
В день приезда Уоллеса у школьников отменили занятия, но не потому, что они горели желанием принять участие в торжественной встрече, а затем, чтобы они повсюду не бегали и не путались у серьезных людей под ногами. Для этого в клубе им бесплатно показывали кинофильм. Еще один фильм припасли на тот случай, если вдруг визит Уоллеса затянется. Казалось, были предусмотрены все возможные случайности, чтобы ничто не омрачило короткий визит американского вице-президента. Взору его собирались представить крошечный городок и окрестности, где нет, не было и не может быть никаких недостатков.
Наконец, день, который все так долго ждали, настал. Из Якутска прибыл кортеж автомобилей. Никогда еще до этого, и, возможно, после Покровск не видел столько автомобилей! Уоллеса и его свиту приняли с такой пышностью и торжественностью, на которые город только был способен: советcкие и американские флаги, маленький оркестр, который срочно организовали, ленты со словами приветствия, цветы, сверкающие чистотой здания и теплицы. Уоллесу, сопровождаемому директором Климовым и несколькими взволнованными агрономами, показывали селекционную станцию, потом рассказывали о работе и научных исследованиях. Маршрут тщательно продумали, и ничего лишнего — ничего, кроме того, что было включено в скрупулезно разработанный план, вице-президенту не показали.
После осмотра станции и дискуссии с Уоллесом всем хотелось сесть за стол и начать банкет. Две женщины из бухгалтерии, назначенные обслуживать гостей, проводили американцев к столу. По русской традиции, всю еду выставили заранее, и длинный стол ломился от нарезанного мяса и всевозможных деликатесов, которые и в самом деле были едой высшей пробы: икра, сельдь, разнообразная копченая рыба, мясные блюда, несколько видов пирожков и, конечно, широкий выбор напитков — вино, водка, коньяк, шампанское. Такое обилие впечатляло, особенно, если учесть, что еще шла война, и в стране действовала строгая карточная система.
После того, как Уоллес сел, он оглядел заставленный яствами стол, явно не находя того, что хотел увидеть. Все затаили дыхание: чего же еще не хватает? Вице-президент обратился к своему переводчику, который ко всеобщему облегчению объяснил, что второй человек в США хотел бы стакан молока. К счастью, на селекционной станции молока хватало: стадо большое. Одна беда: на кухне не знали, в чем подавать. Наконец решили, что подадут в графине для вина. Это хотя и не молочная тара, но очень чистая, красивая и замечательно подойдет.
Прием длился не больше часа. Уоллес выразил свое восхищение работой агрономов, и сказал, что не ожидал увидеть такие богатые, ухоженные поля и такую хорошо развитую земледельческую систему на Крайнем Севере. Прощаясь с хозяевами станции, вице-президент США попросил книгу отзывов для гостей. И снова его просьба застала хозяев врасплох, поскольку эту деталь они не учли. Чтобы не потерять лицо в последний момент, срочно послали человека в бухгалтерию. Запыхавшись, человек вернулся с бухгалтерской книгой, которая и стала книгой отзывов. И в этой новой книге для гостей Уоллес в письменном виде выразил благодарность за теплый прием, который ему оказали. Всему коллективу станции он пожелал успехов в их «впечатлившей его работе, с которой он с удовольствием ознакомился».
Ну, а потом пришло время махать вслед кортежу автомобилей. И махали до тех пор, пока тот не скрылся за поворотом. Все вздохнули с облегчением. Все прошло отлично. С заданием справились. Но это был только первый акт.
Почти сразу же после отъезда американского вице-президента пришли с большими сумками представители сельпо, отвечавшие за поставку продуктов для торжественного стола, и, быстро собрав все, что осталось из еды и напитков, так же быстро исчезли. А вечером мы узнали, что все работники сельпо на лодках переправились на маленький остров посреди Лены, где устроили неслыханное пиршество с песнями, плясками и закончившееся лишь под утро.
На следующий день участники пикника приехали на селекционную станцию со счетом на восемь тысяч рублей за продукты и напитки, поставленные к официальному столу. Директор Климов категорически отказался оплачивать этот счет, заявив, что это не входит в обязанности бухгалтерии руководимого им хозяйства. При этом он подчеркнул, что станции поручали отвечать за организацию приема, а все расходы должны оплачивать якутские власти. Некоторое время все было спокойно, как вдруг директору пришла повестка в суд, согласно которой сельпо теперь уже через судебные органы хотело вернуть восемь тысяч рублей. Климов распорядился заняться этим делом главному бухгалтеру Ивану Михайловичу Чуркину. Чуркин был сахаляр (так называли русских, родившихся и живущих в Якутии). Ему было за пятьдесят, и он любил выпить. Из-за этого у него случались неприятные столкновения с властями, и он очень боялся милиции и суда.
Узнав, что Климов поручает заняться судебным иском ему, он прибежал к директору и стал умолять освободить его от этого. И Климов Чуркина освободил, и тогда я стал представлять селекционную станцию в суде.Хотя перепугавшийся главный бухгалтер снабдил меня всеми имеющимися данными и расписками, относившимися к поставкам продуктов из сельпо, я без энтузиазма занялся этим делом. Самым главным препятствием в суде мог оказаться тот факт, что я — депортированный, «второсортный», а, следовательно, не могу выступать на равных с моими оппонентами. Это — с одной стороны. А с другой, я не мог отказаться от этой новой работы и чувствовал, что обязан что-то сделать в ответ на дружелюбное отношение и ту большую помощь, которую нам оказали.
Я не слишком хорошо разбирался в судебных делах. В этом присутственном месте мне пришлось бывать только один раз. Случилось это в Литве в 1939 году, когда я потерял свидетельство о рождении и обратился в суд за получением нового, которое требовалось для оформления брака с Рахиль в Копенгагене. Поэтому я очень беспокоился о том, как пройдет судебное разбирательство, но для себя решил, что сделаю все, что от меня зависит, чтобы защитить интересы покровских селекционеров.После короткой вступительной процедуры слово дали представителю сельпо. В своем выступлении этот рослый и солидный представитель длинно и подробно отчитался обо всем, кроме ночного пикника и представил огромное количество счетов.
Моя же речь в защиту интересов станции была очень краткой. Я напомнил, что Покровская селекционная станция не должна оплачивать банкет, поскольку это не мы заказывали продукты и напитки. Я попросил суд отклонить все претензии сельпо в наш адрес и предложил, чтобы торговая организация обратилась к властям города Якутска, которые, согласно генеральной установке, должны оплатить все расходы на прием. Суд согласился с моими аргументами и претензию сельпо отклонил. Селекционная станция одержала победу. Руководство было очень довольно моим успехом, и в качестве награды мне разрешили купить в столовой два литра сливок. И, как напоминание о визите вице-президента Уоллеса, у нас на столе появилось множество вкусных блюд, приготовленных Рахиль из этих сливок.
Позже я стал постоянным представителем селекционной станции во всех судебных разбирательствах. Часто случалось, что коровы, принадлежащие частным лицам, ломали заборы, проникали на поля и поедали посевы, что сводило научные исследования на этих полях практически к нулю. Ущерб исчислялся не одним десятком рублей, и владельцы коров должны были выплачивать компенсацию и довольно крупный штраф. Когда они отказывались платить, что случалось довольно часто, дело передавалось в суд.
Надо сказать, что в то время молоко на рынке стоило очень дорого: от двадцати до двадцати пяти рублей за один литр. Так что владельцы коров могли через рынок компенсировать финансовые потери. Добавлю к этому, что двадцать рублей — большие деньги. (Для сравнения: моя месячная зарплата составляла приблизительно сто двадцать рублей.)
Каждый год на станции готовили отчет о научно-исследовательской работе. Его надо было предоставлять в пяти экземплярах, которые Климов отвозил в Москву, в Министерство сельского хозяйства. Последний срок — 15 января. В кон