Он прикинулся эстонцем, но был разоблачен по дороге в Сибирь...
ФОТО © РИА Новости, Александр Кряжев
Путешественник из Австралии, посетивший Россию в девяностых годах прошлого века, с долей восхищения и стыда вспоминает свою поездку на поезде в Сибирь по фальшивому билету. Он надеялся выдать себя за эстонца, но бдительные российские проводницы быстро его раскусили...
События, когда мне приходилось притворяться эстонцем, начались на одном из московских железнодорожных вокзалов, когда мой друг не дал мне купить билет до Новосибирска. «Иностранцам билеты обходятся гораздо дороже. Давай мне деньги, молчи, и я все сделаю, — сказал мне Володя, весело хлопнув меня по плечу. — Теперь ты русский».
Все было так, как и должно было быть. Это был январь 1992 года, то есть спустя несколько недель после того, как официально распался Советский Союз, и я наконец попал в то место, о котором я мечтал много лет. Я был русофилом, и эта любовь взялась из ниоткуда и вызывала у моих венгерских родственников искреннее удивление. Моя мама, которая хорошо запомнила тот момент, когда первые советские танки проехали мимо ее дома в 1956 году, положила сигарету в пепельницу и спросила: «Почему?»
И вот я оказался на Ярославском вокзале, окруженный символами почившей империи, и смотрел, как поезда медленно уходят в «потусторонний мир» под названием Сибирь. Володя вручил мне билет с видом человека, который только что провернул успешное ограбление банка. Точно такой же вид у него был и в тот момент, когда мы вернулись на вокзал несколькими днями позже. Тогда у него в руках были сумки с едой, которой, по его расчетам, должно было хватить на 3 тысячи 500 километров пути — примерно как от Брисбена до Дарвина — чтобы я наконец смог увидеться с моей подругой по переписке Наташей.
«Когда придут проверяющие, старайся говорить как можно меньше», — сказал он ободряюще, вставая, чтобы выйти из вагона. Мои попутчики вмешались в разговор. «Они поймут, что он не русский, стоит ему сказать всего пару слов, — сказал один из них. — Но он вполне может сойти за эстонца». Так все и началось.
Пока я смотрел, как Володя, а потом и Москва медленно исчезали в мутном окне, я начал понемногу заново придумывать свою историю. Я не мог быть из столицы Эстонии Таллина — это было слишком просто — поэтому я стал «уроженцем» Тарту. Моя мама, несомненно, одобрила бы это, потому что эстонцы — дальние родственники венгров.
Каждый раз, когда в коридоре вагона проходили люди в форме, я сосредотачивался на этой небольшой прибалтийской стране. Тот факт, что единственным словом на эстонском языке, которое я знал, было название этой страны, меня никак не сдерживало. Когда суровая женщина быстро проверила мой билет и удалилась, мои попутчики помогли мне это отпраздновать.
Мы пересекли Волгу, держа в руках рюмки водки и соленые огурцы, а потом нас окружили уральские горы. Мы проехали Екатеринбург — город, где семья Романовых встретила свою смерть — и увидели белый обелиск, который лаконично сообщал, что мы въезжаем в Азию. Началась Сибирь.
Позже я видел этот ландшафт в разные времена года. Неудержимый приступ весны. Аскетичность поздней осени, когда первые хлопья снега возвращают свет в этот сгущающийся мрак. Пик лета, когда поезд становится похожим на подводную лодку, погружающуюся в глубокое зеленое море, которая время от времени вырывается из волн в бесконечное синее небо российской глуши.
Но в первый раз я увидел Сибирь такой, какой я запомнил ее навсегда: ярко-белый снег под бездонным синим небом, темные, сказочно красивые ели, голые березы, мелькающие за окном и сливающиеся в одно пестрое пятно. Когда мы пересекали одну из гигантских замерзших рек, я увидел первую в моей жизни «тройку» — сани, запряженные тройкой лошадей, — которая ехала по льду. И в отличие от быстро сереющегося снега в Москве, этот снег оставался чисто белым.
Пока я разглядывал Сибирь, я заметил глаза проводников, которые разглядывали меня с тревожно растущей частотой. В конце концов в дверь купе постучали. Два контролера, отвечавших за наш вагон, вошли в купе: крой их формы и выражения лиц сразу же дали мне понять, что сейчас у меня будут неприятности.
«Почему у вас нет билета иностранца?» — сказала та, что была постарше.
«Тарту?» — кротко переспросил я.
У меня до сих пор перед глазами стоит картина того, как она протянула в мою сторону руку, обращенную ладонью к потолку, с указательным пальцем, обвинительно указывавшим на меня, а потом медленно завернула ее обратно — как скорпион заворачивает свой хвост.
«Следуйте за нами», — сказала она.
Когда я поднялся на ноги в том тесном купе, охваченный позорным осознанием того, что я — худший фальшивый эстонец в истории фальшивых эстонцев, я был уверен, что это почувствовали все.
За этим последовала строгая отповедь, однако пока я выслушивал их, я заметил в той выразительной словесной лавине нотку удовольствия. Мне выписали штраф — целая пачка рублей, которая в тот период гиперинфляции была равна всего нескольким долларам. Когда я вручал им банкноты, с которых на меня пристально смотрели многочисленные портреты Ленина, меня посетила одна мысль: неужели я так долго боялся из-за… вот этого?
Когда все закончилось, суровость на лицах контролеров пропала, и мне предложили сесть.
«Давайте выпьем чая, — радостно сказала та, что помоложе, — и вы расскажете нам про Австралию».