Зачем нам отреченья?
Название предмета... Название – это уже познание, уже наука. С названием всегда сопряжены представления, тем больше представлений и ассоциаций, чем значительнее предмет. Разрушьте имя предмета, и тотчас неизбежно начнут разрушаться наши представления о нём. И не только о нём – предмет всегда так или иначе вписывается в мир, соотносится с миром в своём прошлом и в настоящем, утверждает эти соотношения для будущего, и, когда мы отрекаемся от привычного и устоявшегося его имени, мы разрушаем и эти связи тоже…
Если бы мы вдруг переименовали названия деревьев и трав, предметов повседневного обихода или указали бы именовать белое чёрным, а чёрное – синим, какие были бы непредсказуемые и далеко идущие последствия, какая путаница повсюду – в прозе, в поэзии, в науке, в повседневной нашей жизни? Какие потери?
Нет, нет, нельзя, ни в коем случае нельзя!
Ну а тогда почему же это можно по отношению к названиям городов, селений, улиц и обширных местностей?..
Был, положим, тысячу лет в России город Тверь, а вслед за тем и губерния Тверская, надумали иначе: город Калинин, Калининская область. (Но вот разговоришься с калининцем, а он тебе: «Я – тверской!»)
Правда, иные переименования не ощущаются нами как нечто искусственное, «Ленинград» например, но таких случаев раз, два и обчёлся, их попросту и не может быть больше, это исключения, а исключения неповторимы, аналогий у них быть не может, тем более массовых.
И действительно, если «Ленинград» укоренился в нашем сознании прочно, то уже проспект «25 Октября» как был Невским, так и стал им снова.
Но почему же в Пушкине (бывшем Царском Селе) короткая улочка о нескольких домах, в числе которых и здание царскосельского лицея, теперь называется улицей Комсомольской? Получается, будто Пушкин, и не только он, но и многие другие выдающиеся русские люди учились в доме на Комсомольской улице! Эта метаморфоза в честь какого такого события произошла? Не помню сейчас точно где – в Петродворце (Петергофе) или в Ломоносове (Ораниенбауме) рядом две старинные улицы – Большая и Малая Советская. Странно! И даже двусмысленно: Малая Советская – это что же, малосоветская, что ли? Мало-мало советская? Впрочем, и Большая тоже не лучше.
Вот, скажем, человек уснул вечером в городе Ижевске, а проснулся в Устинове. И мы делаем вид, будто с этим человеком ничего не случилось. И он нередко делает такой же вид, будто до него доходят какие-то на этот счёт объяснения, в то время как объяснений тут попросту не может быть, поскольку в них отсутствует память – память о родителях, о России, которая в чём-то проявила себя в Ижевске так, как нигде больше. Ведь сколько научных и технических открытий было совершено когда-то в Ижевске, теперь читателям научных и научно-исторических трудов необходимы примечания. «Ижевск – читай Устинов». «Устинов – читай Ижевск».
Дмитрий Фёдорович Устинов был выдающимся государственным деятелем, никто этого не отрицает, но зачем же его имя сталкивать с историей, противопоставлять его ей? Это бестактно, тем более что нет в этом ни малейшей необходимости. Уверен, что если бы Устинова в своё время спросили – хочет ли он такого противопоставления, ответ мог быть один: этого делать не надо…
О названиях улиц говорить не приходится, когда знакомишься с почтой «Литературной газеты» на этот счёт, и грустно становится, и смешно, и стыдно...
Откуда это пошло-то – это поветрие на переименования? Или в первые годы советской власти мы торопились утвердиться и обозначиться, поскорее рассчитаться с прошлым, отряхнуть его прах со своих ног?
Но вот уже нет в этом никакой логики, утвердились давно, а инерция, должно быть, осталась, понравилось самоувековечиваться, если не собственным именем, так хотя бы каким-то другим, которое как-никак, а ты придумал, твоя «прошла» инициатива. Инициатива в выполнении производственного плана – сколько она требует усилий, нервов, а тут ничего этого нет, а всё равно – прошла.
И как-то невдомёк этой инициативе, что она совсем не оригинальна, что повсюду ординарна и потому, должно быть, насчитывается у нас в названиях городов и посёлков более 50 производных от Кирова и около 70 Октябрьских. А то сочиняется поминальник, и ходишь по городу, как по кладбищу. Многих имён не слыхал никогда, только и знаешь, что имя принадлежит умершему.
В печати кто-то, не помню точно кто, высказал предложение: если уж чьё-то имя увековечивать в названии города или улицы, так только не за счёт переименования, а кроме того, по прошествии не менее чем лет двадцати. И правильно! Время – надёжный судья. А то улица (город), вот она – поименована, но снова неизвестно, в честь кого?..
В Новосибирске я жил на улице, которая в разное время называлась Бийской, Вегмана, Байдукова, Совнархозовской, Депутатской... Вот что значит стронуть с места название – стронули, и пошла писать история! Будь улица Бийской всегда, и никаких бы хлопот. В Челябинске же до сих пор ни много ни мало, а почему-то пять Бийских улиц?!
И так мы ходим, ездим по улицам, живём на Высоковольтных, Автогенных, Газовых, Инкубаторных, Вагоноремонтных, по «4-й улице 8 Марта», «2-й Скотопрогонной», по улице Моснефтекип (никто в Москве и, кажется, во всём свете толком не знает, что это значит), по переулкам Терапевтическому, Безбожному, по шоссе Капсюльному, в «квартале Г-9-А».
Но бывает и так, что не знаем, где живём...
Село Ладыжино было когда-то переименовано в посёлок ГЭС («ПосГЭС»), заодно тогда же отменили названия улиц, и вот уже десять лет не могут некоторые названия придумать. «Когда нужно сказать, где живём, говорим: «Рядом с улицей Наконечного» (это был Герой Советского Союза, он защищал в войну Ладыжино)».
Казалось бы, какое интересное, для души, занятие – придумать название для новой улицы и даже для нового города! В школах можно объявить конкурс, в учреждениях, на предприятиях жюри создать, которое выносило бы решение перед экраном телевизора или по радиомикрофону, – нет, до этого у нас руки не доходят. А вот чтобы покалечить историю, надругаться над ней, показать себя невеждами – доходят!
Ведь утвердил же кто-то когда-то название новому району Москвы – Черёмушкинский. И что же? Уже сколько новостроек в старых и новых городах стало называться так же, нарицательное стало имя. Украшает оно даже и бездарную архитектуру, приносит аромат на те улицы, где не только черёмухи – кустика нет живого. Но слово обещает – будет, будет и здесь черёмуха. Однако и тут не без беды: отменили в столице название района Черёмушкинского, стал район Брежневским...
А что если ограничиться увековечением имён в названиях библиотек, училищ, пароходов, кораблей – тоже ведь немало и неплохо?!
Так поступили в своё время с именем Шукшина, и хорошо поступили, никого не потеснил Василий Макарович, ничьё старинное название не нарушил.
Конечно, дело восстановления прежних названий городов и улиц – хлопотное дело, требует средств и на первых порах повлечёт за собою всяческие неполадки, но ведь сделать-то его надо только однажды, однажды и на все времена... Это гораздо дешевле и проще, чем перманентные переименования, бесконечные поправки в географических атласах и на картах, в справочниках почтово-телеграфных, железнодорожных, автомобильных, воздушных и водных путей сообщения, во всякого рода переписке – государственной и частной.
И посмотрите, насколько болезненно воспринимается каждое необоснованное переименование и как просто, как нечто само собою разумеющееся, люди возвращаются к давним наименованиям – была Пермь Молотовым, снова стала Пермью; был Оренбург Чкаловым – опять Оренбург, и всё, и порядок!
Оренбург... Имя у города тоже не самое первое и не совсем русское, совсем не русское, а вот произносишь его, и сразу же перед глазами пейзаж: зеленоватая река Урал, слегка белёсое и как бы даже интимное степное небо, пашни, пашни на миллионах гектаров... Пушкинские места. Из истории «Капитанской дочки». Аксаковские места... Всё это есть, всё присутствует в названии Оренбург. А в названии Чкалов – нет. Увековечить память великого лётчика XX века надо, но в чём-то другом, в чём-то новом и вполне соответствующем и его времени, и его подвигу.
И дело даже не в том, бывал или не бывал человек, память которого мы желаем увековечить, в таком-то и таком-то городе, – дело в нашем желании. Как мы распорядимся, куда поселим человека, там он и будет жить вечно. И надо его поселить с умом, заботливо, чтобы ему было там, на новом месте жительства, удобно, а это значит – чтобы он никому не мешал, никого не притеснял своим вселением. Чтобы было как можно лучше и мёртвым, и живым. В конце концов мы ведь распоряжаемся их памятью, а не они нашей. На нас и ответ… Это вполне в наших силах, в наших возможностях и в наших обязанностях – охранять культуру в её настоящем, в её прошлом. Охранять повсюду, и в именах – тоже.
Сергей Залыгин,
1986, № 26