"Воспитанник санатория"

Немногим более года назад мне пришло последнее письмо из Твери от Петра Ивановича Костянина. Мы переписывались несколько лет и знакомы были только так, полузаочно. К сожалению, он не прислал фотографии, и я не знаю этого человека в лицо. Хотя иногда казалось: коль приеду в Тверскую область — найду и угадаю Костянина без особого труда. Он родился в Ленинграде в 1937-м году в семье учителей. Стал старшим сыном: в 1939-м появился на свет младший брат Володя, а год спустя — сестрёнка Дарина. Старшего сына родители назвали в честь их давнего друга. Однажды отец семейства отправился вместе с ним на охоту. День был тёплый, друзья решили искупаться. Первым начал плавать Иван — и на глубине свело судорогой обе ноги. Пётр увидел беду, кинулся в реку. Друга вытащил, сам вышел на берег — и мгновенно умер. Он с детства имел слабое сердце (видимо, порок), знал об этом. И в критическую минуту выбрал жизнь товарища, а не собственную. Сердце, видно, было слабое, зато золотое. Семья Костяниных жила дружно. Крепкая детская память сохранила много радостных мгновений. Вместе ходили за черникой и грибами и однажды встретили лося. Были частыми гостями разных музеев — ничего, что дети ещё очень малы. Каждый вечер отец читал сказки. Мама любила вязать красивые вещички для Дарины и носки сыновьям. ...Отец ушёл на фронт 22 июня. Четырёхлетний Петя всё стоял у окна с корзинкой — они в тот день собирались за земляникой. Думал, отец передумает бить фрицев и вернётся. Но не вернулся. Еды в доме становилось всё меньше. Мама — всё строже, а ребятишки — всё тише. Поначалу очень боялись налётов, прятались на лестничной клетке деревянного дома, от страха не понимая, что это не защита. Потом привыкли и по гулу определяли, далеко ли упадёт. Первой слегла Дарина. Как-то очень тихо, вечером больше обычного полежала на диване, а утром уже и вовсе не могла встать. Пете казалось, что сестрёнка угасла всего за несколько дней. Может быть, в действительности это было не так, но исход-то не изменился: смерть прибрала к рукам малышку. Чёрная от горя и очень худая мама хотела Дарьяну похоронить. Но за гроб надо было отдать половину суточного хлебного пайка. Завернула в простыню и унесла куда-то. Потеряв одного ребёнка, мать отчаянно билась за жизнь двух оставшихся. Это теперь, издалека, понятно, что она делила на ребят и свой паёк. А тогда Петька думал, что мать просто не хочет есть и завидовал, что сыта. Наступил чёрный день, когда не встала и она. Подозвала к себе Петю, тот подошёл, ещё ничего не понимая. Мама говорила, что надо идти к соседям, но мальчуган так и не понял, зачем. Голова была уже словно ватная, ноги не слушались... Что было дальше, Пётр Иванович не помнит. Ему казалось, он лежал так долгое время, но, по всей видимости, несколько дней. Их нашли соседи — ещё живого мальчика и его умершую семью. Отправили в госпиталь, потом — в Ленинградский детский костно-туберкулёзный санаторий. А потом помнит Пётр Иванович долгую-долгую дорогу. Ехали вместе: врачи, нянечки, больные ребятишки. Тех, кто мог ходить, посадили вплотную друг к дружке. Лежачим, как считал тогда мальчишка, повезло — они в основном в одиночку занимали койку. Все говорили длинное красивое слово «эвакуация». И до того слово понравилось Петьке, что он решил, будто это название города, где воюет его отец. Так всем и говорил, что к папе едет. Его никто не переубеждал. И ещё два слова — Чемал и Алтай. Ну, с этим всё просто. Алтай — явно кличка собаки, её тёзка когда-то жила у соседей Костяниных. А Чемал, наверное, приятель Алтая. Значит, батя на войне взял двух собак, которые помогают с врагом биться. Наконец, приехали. Эвакуированный санаторий прибыл на курорт «Чемал» 26 августа 1942 года — эту дату я нашла в истории санатория. Врачи и медсёстры спасли из блокадного города 247 детей. Здесь, в санатории, началась у Пети новая жизнь. Не сказать, чтобы она была очень сытная, хотя кормили несравненно лучше, чем в осаждённом Ленинграде. Детям каждый день выдавали от четырёхсот до пятисот (в зависимости от возраста и состояния) граммов хлеба. И хлеб этот пах почти по-настоящему, в нём не встречались опилки. Петьке на ту пору было пять с половиной лет. Он не знал свой диагноз. Мог ходить, хотя с трудом, потому что болело, казалось, всё тело. Каждый день около него были взрослые люди, ставшие родными. Кормили, одевали, каждый день меняли постель. Помнит Пётр Иванович, что одна нянечка пела на ночь колыбельные. Это были простые, незатейливые песни. Но когда она пела их, плакала. Война забрала у нянечки четверых сыновей. Приходили к ним взрослые незнакомые люди со странными именем «кружководы». Петька думал, что сейчас что-то с кружками случится, но его стали учить вырезать из бумаги разные фигуры. Учили читать, и он с огромной радостью и совершенно по-взрослому вслух читал фронтовые газеты. Почти каждый день давали рыбий жир — по ложке. Вот уж гадость! Все ребята, кто мог двигать руками, зажимали носы. Кто уже вставал — отворачивались к стенкам. Ни на кого никогда не кричали. Медсёстры давали ребятишкам солёный хлеб, чтобы жир не казался таким противным. Лишь однажды на Петьку прикрикнули, когда он оттолкнул руку сестры и жир разлился. - Что же ты сделал! - воскликнула женщина. - Суточную норму выбросил! Разве ты забыл Ленинград? Разве ты выбросил бы кусочек хлеба? И Петька заплакал. Вспомнил сестрёнку в простыне, лежащую маму, туман в голове, когда он находился в комнате с умершими родными. Медсестра заплакала вместе с мальчиком, обняла его и стала целовать. «Прости!» - всё повторяла. Петька никакой обиды не держал. Просто должны же были когда-то выйти на свет эти слёзы. В санатории Петя прожил до самой Победы. Здесь начал учиться, и очень даже неплохо. Здесь нашёл своего мудрого наставника, врача Анатолия Ивановича Санникова. Можно сказать, Анатолий Иванович в те годы заменил мальчику погибшего отца. Они подолгу разговаривали. Удивительно: разговоры эти были совсем не детскими, но Петя понимал всё. Так, доктор рассказывал ему об Анне Карениной, Пьере Безухове — и первоклассник мечтал прочитать эти произведения. В библиотеке санатория их не было, мечта сбылась много лет спустя. Говорили о том, как делают бумагу. И Пётр Иванович за всю свою жизнь ни разу не выбросил листа, не убедившись, что его уже нельзя использовать. После выписки он жил в детском доме — там же, на Алтае. Потом поступил в училище, затем в техникум. Переехал в Тверь, где, как он помнил из детства, когда-то жили родственники матери. Не нашёл никого. Уже будучи взрослым, приехал в Ленинград. Отыскал свой дом, но так и не вошёл — не решился. Зашёл в военкомат, пытаясь выяснить судьбу отца. Эти поиски Пётр Иванович вёл несколько лет, и узнал, что отец погиб в Прохоровском сражении. ...Когда Пётр Иванович услышал песню «Эхо первой любви» в исполнении Евгения Мартынова (стихи — Роберта Рождественского) понял, что в Ленинград больше не вернётся. Песня была о другом — человек искал девушку и надеялся на встречу с ней. А Костянину искать в родном городе было некого, и он это знал. Но всё же строчки «И ночные огни повторяли светло: «то, что было, прошло, то, что было, прошло...» вызывали у него слёзы долгие годы. Пётр Иванович не завёл семью, жил один, работал на каком-то строительном предприятии. Переписывался с Санниковым, приезжал несколько раз в Чемал. Себя он называл "воспитанником санатория". Уже более года нет от него писем, мои ушли впустую. Но, может быть, этот материал прочитает кто-то, кто знал Костянина?.. Примечание к снимкам. Это фотографии санатория военной поры. На второй вы видите ряд кроватей — ребята так проводили тихий час — их вывозили на веранду подышать воздухом. В тёплое время года окна веранды были закрыты, в холодное — открыты. Комментарии к фотографиям: это снимки военной поры. На втором - тихий час, во время которого детей помещали на веранду.