День борща
Вера Пантелеева
Родилась в Удмуртии. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Пишет на русском и удмуртском языках.
Вера Пантелеева
Родилась в Удмуртии. В 1991 году окончила Литературный институт им. А.М. Горького, в 1998-м – аспирантуру Института мировой литературы РАН. Кандидат филологических наук. Автор двух монографий, ряда школьных учебников по удмуртской литературе, около ста пятидесяти научных работ, сборника прозы «Триптих» (2016). Пишет на русском и удмуртском языках. В настоящее время – доцент Литературного института им. А.М. Горького, руководитель творческого семинара переводчиков.
Студентам-заочникам общежитие не полагалось, об этом знал весь Свердловск, поэтому два месяца в году – в январе и июне – все вестибюли вузов пестрели объявлениями. Написанные от руки на клочках школьных тетрадей в клетку, они примерно все были одного содержания: «Сдаётся комната чистоплотной девушке. От двух недель до месяца. Недалеко от университета. Телефон...»
Я идеально подходила под эти требования: была девушкой аккуратной, хотела жить близко к месту учёбы, приехала на три недели, поэтому выбрать временное жильё из предложенного «доской объявлений» не представляло труда. Но с чего-то надо начинать!
Сразу отмела объявления с ошибками: люди, пишущие «чистоплотной» раздельно и «сдаётся» через «з» мне однозначно не внушали доверия. В ту пору я была не только максималисткой, но ещё и носилась со своим синдромом отличницы, словно английская королева с короной. Я категорически не хотела жить в смежных комнатах с какой-нибудь «хозяйкой», не знающей правила написания «не» с наречиями.
Потом забраковала листки, исписанные простым карандашом (что, ручки в доме не имеется?), потом – явно старушечьим почерком. Мою цензуру выдержало четыре объявления, по телефонам которых и решила позвонить с ближайшего к университету телефонного автомата.
Первый номер молчал. Женщина, ответившая на второй звонок, сообщила, что комната уже занята и она больше не нуждается в жильцах. По третьему номеру трубку снял мужчина и, узнав причину звонка, приятным грудным голосом сообщил, что сейчас пригласит маму. Мама не заставила себя ждать:
– Алё, слушаю.
– Я по объявлению. Вы сдаёте комнату?
– Да, деточка, конечно. Сегодня уже звонили три раза, но я всем была вынуждена отказать. И хотите знать почему? Две девушки курящие, а третья, вот незадача, беременная. Надеюсь, у вас нет таких проблем?
Услышав это, я чуть замешкалась с ответом.
– Да нет. Не курю и даже вроде не беременна.
– А вы с юмором. Вот и ладненько. Приезжайте. От университета пять остановок на трамвае. Зовут меня Галина Николаевна.
– А можно узнать цену?
– Конечно, деточка. Рубль за ночь. Деньги сразу за весь срок. Вы на сколько дней?
– Три недели.
– Замечательно! Приезжайте. Диктую адрес, записывайте.
Адрес я записала, но что-то меня насторожило в состоявшемся разговоре. На всякий случай решила позвонить ещё по четвёртому телефону. Мне сообщили, что они уже поселили девушку. Вспомнила про первый номер, но он по-прежнему ответил длинными протяжными гудками.
Июньский день клонился к вечеру, и надо было определяться с жильём. «Ну, значит, к Галине Николаевне» – с этими мыслями я побрела к методистам заочного отделения, у которых студенты по привычке в первый день сессии оставляли свои чемоданы и дорожные сумки, если приходили на пары сразу с ранних утренних поездов и самолётов. Это был мой случай.
Галина Николаевна оказалась худой высокой ухоженной женщиной преклонных лет. При первой встрече сложно было определить её возраст, но язык не поворачивался назвать её старухой: лаконичный макияж, свежие жиденькие завитки на голове, живость оценивающих меня больших серо-голубых глаз вполне подходили для, скажем, семидесяти лет. Но вот пальцы, кривые и костлявые, в массивных серебряных кольцах старинной пробы, и голубые прожилки вен на иссохшихся кистях рук явно выдавали возраст, близкий к восьмидесяти. Про себя решила: пусть будет золотая середина – семьдесят пять.
Она сразу провела меня через тёмную гостиную в маленькую смежную комнатку хрущёвки, сдаваемую всего за рубль. И она стоила этих скромных денег: узкая и длинная комната была захламлена опрятной, но старой мебелью. На двух параллельных стенах висело множество фотографий в старинных рамках за стеклом. Их было так много, что я съёжилась от неожиданности лиц и взглядов чужих людей, устремлённых на нас. Казалось, здесь застыло послевоенное время, а за окнами угасал летний вечер восемьдесят пятого года.
– Вот, собственно, и комната, – молвила хозяйка. – Выбирайте, на чём будете спать: диван или кушетка. Я бы рекомендовала диван: он хоть и старый на вид, но очень удобный, потому как импортный. Итальянский. Подарок свата, он здесь в шестидесятые годы высокий пост занимал, очень высокий. И везде у него был блат, и все склады магазинов для него были открыты. Все. Вот такой был человек...
– Хорошо, я определюсь.
– Да-да, не буду мешать. Бельё на кресле. Если хотите чайку, то я щас поставлю.
– Можно чуть позднее?..
– Как скажете, деточка... Кстати, вас как зовут? Рита? Марго, значится... Ну-ну... Я за стенкой, если что, на своей кровати...
В первый вечер мы с Галиной Николаевной чаю так и не попили. И ко мне она больше не заходила. Уставшая с дороги и лекций, я посидела немного над «Историей русской журналистики XIX века» да и уснула с книжкой в руке на хвалёном итальянском диване. Сон был крепкий. Хотя в предсонной дремоте я слышала через стенку обрывки фраз телефонного разговора своей хозяйки.
– Да, приходил сегодня... По вторникам, ты же знаешь, у меня борщ... И я не могу без Геры... ругались... опять небритый... и в грязной рубашке... сильно ругались... денег просит... и всё клянётся, что в последний раз...
В последующие вечера эти телефонные разговоры продолжились. Звонила Галина Николаевна всегда в одно и то же время – ближе к десяти – и, возможно, одному и тому же человеку. Кому – мне было неведомо. Но о ком, я уже к пятнице поняла окончательно: Гера был её сыном. Разведённым. Живущим где-то на окраине города. Возможно, безработным. Но с претензиями на жизнь. В пятницу я отчётливо слышала, как Галина Николаевна рассказывала и сокрушалась:
– Сегодня приходил на котлеты. Он очень любит из смешанного мяса. С самого детства. Опять ругались. Повязал какой-то жёваный галстук, в пятнах, прямо стыдно смотреть. Гера, говорю ему, сын, сколько у тебя было приличных галстуков, импортных. Сколько тебе тесть привозил из-за границы? Да он и сам сколько раз бывал в загранкомандировках? А что теперь? Сильно ругались. Ничего не хочет. И работать не хочет...
Дни у Галины Николаевны шли своим чередом по жёстко установленному распорядку: вставала и ложилась в одно и то же время, перед сном редкие крашеные волосы неизменно крутила на тонкие бигуди («С замужества дня не было без бигудей», – ответила на мой удивлённый вопрос), на десерт – вечерний звонок приятельнице или родственнице с отчётом о сыне. По вторникам – борщ, по пятницам – котлеты. Чем она занималась днём – я не знала по причине учёбы в университете. Возможно, ходила в магазин и общалась, ругаясь, с сыном по телефону.
В воскресенье, отоспавшись, я наконец начала внимательно разглядывать настенные чёрно-белые фотографии. Вначале те, что висели над моим итальянским диваном. Взгляд скользил слева направо. Вот девочка примерно двух лет: пухлая, большеглазая, в белой панамке и светлом платьице. В сандалиях со шнурками и с какой-то потрёпанной куклой в руке. Кукла явно из фотосалона, куда привели ребёнка запечатлеть для истории. Да, пришли всей семьёй: на соседнем фото эта же девочка с родителями – сидит между красивым статным брюнетом в костюме и утончённой большеглазой блондинкой в лёгком шифоновом или, возможно, крепдешиновом платье в мелкий цветочек. Девочка очень похожа на маму. Блондинка же напоминала Любовь Орлову тридцатых годов – та же причёска и те же ярко накрашенные губы. Привстав на цыпочки, я разглядела в левом уголке фото что-то похожее на экслибрис с четырьмя мелкими цифрами 1936.
Чуть правее на стене эта же девочка, но уже постарше – лет пяти-шести. Писаная красавица: густые белокурые волосы волнами касались плеч, голову обрамлял огромный белый бант, воздушное кружевное платье с короткими рукавами и колготки в один тон – ослепительной белизны. При взгляде на неё почему-то в памяти тотчас всплыли исторические фотографии с дочерьми последней царской семьи.
Полстены над диваном были отданы этой чудной девочке – с персиком, с мячиком, с куклами в её рост. В какой-то момент у меня закружилась голова от однообразия и изобилия запечатлённого счастливого детства в роскошных интерьерах времени. Захотелось переключиться на другую стену – вдруг там что-то интересное?
Девочки точно не было. Ни на одном фото. Был мальчик: школьник, подросток, студент. Красивый – даже сквозь чёрно-белые фото проглядывал его здоровый румянец на щеках и прозрачно-голубой цвет широко открытых глаз. Тонкими чертами лица и взглядом он был неуловимо похож на Галину Николаевну, и чем старше – тем больше, и я поняла, что это её сын. Гера. Георгий. Любопытство взяло верх, и я начала его пристально изучать. Дошла до свадебных фотографий, как услышала стук в дверь:
– Маргарита, вы уже проснулись?
– Да, Галина Николаевна, заходите.
Она вошла – накрашенная, причёсанная, в добротном длинном домашнем халате.
– Хотела пригласить вас на чай. Смотрю, вы сегодня никуда не спешите? А то за неделю ни разу не посидели.
– Нет, не спешу. Вот фотографии ваши семейные разглядываю.
Она поменялась в лице. Я уловила её лёгкую тревогу, через секунду сменившуюся на волнение, а потом на радостное возбуждение. Она заметно оживилась, засуетилась и начала вспоминать. О каждой фотографии смогла бы надиктовать роман.
– Это мой покойный муж. Александр Иванович. Царствие ему небесное. Большим начальником был на Уралмаше, а потом по партийной линии. Уважаемый человек в городе. У него и в войну-то бронь была, сутками пропадал на заводе... Мы с Герочкой и не видели его в то время. Ну и ладно, у других мужья вовсе были на фронте, а здесь голод, люди еле-еле сводили концы с концами. А мы почти ни в чём не нуждались: и крупы были, и мука, а с конца сорок третьего и американская тушёнка. На завод её много поставляли, так Александр Иванович заботился о нас. Очень был заботливый, очень... И красивый, правда?
Тут Галина Николаевна кокетливо посмотрела на меня.
– Красивый, – поддержала её.
– Да, он очень меня любил. И Герочку тоже. Вот на этой фотографии я в своей первой меховой шубке. По-моему, ондатровой. Да, точно ондатровой. Александр Иванович в начале пятидесятых уже работал в обкоме и имел доступ к дефицитным товарам. Все жёны обкомовских носили такие шубки, мы походили на инкубаторских цыплят. Но мы их надевали только на выход с мужьями, а так на работу я ходила в пальто с песцом, чтоб люди не завидовали. Время-то было тяжёлое, послевоенное. Нищета кругом...
– А где вы работали?
– Ой, а разве я не сказала? Бухгалтером, я всю жизнь проработала счетоводом... Представляете, сорок лет. И главбухом была, на очень крупном предприятии. В войну тоже работала, с Герочкой сидела нянька. Ну как сидела, забирала из школы, пока мы на работе, готовила обеды-ужины и кормила нас. Мы ей платили. Хорошо платили, Александр Иванович мог позволить. А я вообще-то в юности мечтала стать врачом, в школе хорошо училась, но как-то не получилось... Замуж рано вышла. Нет, теперь уже ни о чём не жалею...
– Галина Николаевна, а кто писал объявление о сдаче комнаты? – прервала я её воспоминания.
– Как кто? Сама и написала. А Гера отнёс. Почему спрашиваете? – в её голосе появилась тревога.
– Просто так. Почерк у вас красивый, и текст грамотный, без единой ошибки.
– А как же иначе? Мы все грамотные. Герочка наш школу с медалью окончил. И Политех с красным дипломом. И вообще... всё у него начиналось так замечательно, так замечательно. Вы смотрели его свадебные фото? Да вот же они...
Галина Николаевна снова оживилась и возбудилась. Мне показалось, даже помолодела.
– Герочка женился на дочери первого секретаря обкома, представляете? Да вот он рядом с дочерью, Павел Андреевич Гириленко. И мы с Александром Ивановичем рядом с сыном. Все молодые, счастливые и довольные, видите? Ох, какая красивая была пара! И свадьба богатая и роскошная! А невестку тоже звали Ритой... Маргаритой... Марго... Павла Андреевича вскоре в Москву на повышение забрали, и молодые вслед за ним переехали туда. Здесь у них осталась огромная квартира, подарок Павла Андреевича. Но вот там, в Москве-то, что-то у них пошло не так. Надломилось что-то...
Галина Николаевна замолкла. Чувствовалось, что развод сына занозой сидит в её материнском сердце и время от времени покалывает острой иглой.
– Может, чай? – она хотела улыбнуться, но печаль затмила выражение лица.
– Давайте.
Мы переместились в маленькую уютную кухню. За круглым столом пили свежий чай из чашек тонкого китайского фарфора. Говорили о разном, но Галине Николаевне хотелось закончить начатый разговор. Или просто выговориться, пока подвернулся собеседник.
– Уже и ребёнок родился, внук наш Кирилка, а они всё равно развелись. Геру из московской семьи вышвырнули как котёнка: ни работы, ни жилья. А здешнюю квартиру Павел Андреевич тотчас забрал, так что Герочка вернулся к нам с одним чемоданом. Он был удручённый, подавленный, но ещё больше этот разлад подкосил моего мужа. Только-только выйдя на пенсию, Александр Иванович заболел плохой болезнью и вскорости умер. Гера никак не мог наладить жизнь: работу и женщин менял как перчатки. Его словно подменили, начал выпивать. В нашей квартире с ним стало невозможно жить, и мы разъехались: я переехала в эту хрущёвку, она всё же ближе к центру, а ему досталась однушка в дальнем районе.
Чтоб поменять тему разговора, я решила спросить о внуке:
– А Кирилл, внук, общается с вами?
– В детстве совсем не показывали. А когда вырос, сам приехал и нашёл нас. Хороший парень. Высокий, статный. Есть в кого. Женился недавно. Да вот, его фото свадебное тоже висит на стене. Посмотрим?
Мы снова вернулись в мою съёмную комнатку. Парень-жених действительно был хорош. Он тоже унаследовал тонкие черты лица бабушки.
– Всё ничего, – вдруг сказала Галина Николаевна, рассматривая фото, – но вот галстук никуда не годится. Плохо воспитали.
– Что не так?
– Риточка дорогая, запомните на всю оставшуюся жизнь: кончик галстука обязательно должен быть чуть ниже мужского пояса и прикрывать пряжку ремня. Обязательно... А у внука моего длина его непростительно коротка. И я вижу пряжку...
Я хотела ещё спросить о девочке, что над диваном, но Галина Николаевна вышла из комнаты. Она устала от груза воспоминаний. Да и я устала – от лавины историй чужих мне людей. На сегодня было достаточно, и я решила повременить.
Две последующие недели промчались стрелой: лекции, зачёты, экзамены пожирали время с такой скоростью, что я возвращалась в комнатку только переночевать. Без сил и эмоций. Галина Николаевна уже спала, и я мышкой, не шурша, пробиралась до своего итальянского дивана.
Но в день отъезда, уже собирая чемодан, я всё же рискнула и спросила:
– Галина Николаевна, а кто эта девочка, вы ничего о ней не рассказали?
– Какая девочка? – она, находясь через стенку, не сразу поняла, о ком речь.
– На фото над диваном.
– А-а. Дак это наш Гера. Мы его до школы девочкой одевали...
– Почему? – я была настолько обескуражена услышанным, что просто замерла на месте. – Почему?
– Уж очень я хотела родить девочку. Узнав о мальчике, я впала в депрессию. И муж предложил эту идею с переодеванием, которая мне показалась спасением. Она меня вылечила...
Я торопилась на самолёт и спешно покинула квартиру. В подъезде встретилась с мужчиной, который тяжело поднимался на третий этаж. Наши взгляды встретились, и в его лице отражением мелькнули тонкие черты Галины Николаевны. «Гера», – мелькнуло в голове. Да, без сомнений: был вторник – день борща. И мать с утра ожидала сына.