«Ошибка в моём коде»: Ксения Гребнева и её алхимия опыта
Мы продолжаем рассказывать о молодых пермских художниках, которые приняли участие в открытых мастерских Центра городской культуры и в последовавшей за ними выставке, посвящённой переживанию болезненного и травматического опыта. Выставка существует оффлайн, но по понятным причинам пока доступна для зрителя только в виртуальном виде. Очередной нашей героиней стала Ксения Гребнева — художница, которая решила посредством своих работ рассказать не только о собственной боли, но и о драматичном опыте других людей — тех, у кого нет своего голоса или тех, кто сам не решился бы на такой шаг.
Материал «Ошибка в моём коде»: Ксения Гребнева и её алхимия опыта впервые был опубликован на Звезда.
Ксения Гребнева родилась в Перми, но 16 лет жила в поселке Барда — там она училась в художественной школе. Когда-то на месте этой школы был детский дом, а потом его расформировали и собрали вместе разнообразные кружки: танцы, музыка и так далее. Со временем появилось и отделение изобразительных искусств, в которое пошла учиться Ксения. Теория, по её воспоминаниям, в то время казалась безумно интересной, а вот с практикой у неё всегда были проблемы:
— Практика давалась тяжело, я всегда хотела посмотреть на предметы иначе. Мне было просто неинтересно, как они выглядят. Я хотела придумать историю натюрморту. Кто пьет из этой кружки? Какое чувство испытывал человек, сорвавший цветы для этой вазы? Кому он их подарил? За предметами мне хотелось увидеть действие, увидеть чувственную сторону. Мне всегда не хватало истории за тем, что я вижу.
И если в гимназии на уроках ИЗО у Ксении всегда возникали проблемы из-за этого пренебрежения к форме предметов («то напишу трёх богатырей в комиксовом стиле, то нарисую абстракцию по случаю майских праздников»), то в школе искусств можно было раскрываться в большей степени. Но всё же в какой-то момент Ксения покинула её, а потом просто не решилась вернуться, испугавшись, что слишком много пропустила.
Сегодня она посвящает творчеству практически всё своё время — помимо искусства, она только немного занимается вёрсткой и коммерческой фотографией. А до этого успела позаниматься упаковкой подарков («когда ещё модно было с этим заморачиваться»), поработать администратором в театре «У моста» и в редакции автомобильного журнала. Бывало, что Ксения подолгу вообще ничем не занималась (такое время она описывает фразой «ходила на свидания, чтобы поесть»), но в результате стала уметь всё понемногу — построить теплицу, собрать стол, починить кран в душе.
Ксения рассказывает, что бабушка в шутку называет её Гаврошем — из-за нрава и из-за обыкновения бросаться с головой в любой омут. Хотя сама художница признаётся, что это свойство характера — скорее, следствие её психической нестабильности. Художественную школу она покинула практически спонтанно, и всё по этой же причине:
— Для меня просто не было понятия — быть ответственным. Я могу чего-то хотеть, в следующий момент передумать. Я росла в семье, которая только наполовину была моей — с двумя языками, с двумя религиями — и поэтому всегда испытывала трудности с самоидентификацией. Самым стабильным в жизни для меня оказывалось то, что было у меня в голове. А истории в ней цвели буйным цветом. Я иногда терялась в том, что было реальным, а что — выдуманным мной.
Сегодня, по словам Ксении, эта нестабильность перестала казаться ей чем-то пугающим и зазорным, хотя сама по себе она никуда не делась — художница до сих пор может месяцами сидеть в апатии, а потом неделями испытывать состояние, сходное с гипоманией, когда всё на свете хочется делать одновременно. Она признаётся, что это часто приводило к разрушительным последствиям для отношений с близкими:
— Я могу выстраивать свою жизнь по одному сценарию, а потом просто расхотеть этого. Пытаюсь перевернуть свою жизнь в разных направлениях по три раза в год. Но со временем я начала больше думать о своем ментальном здоровье, и если я готова сорваться, то просто уединяюсь. Я ввожу в свою жизнь рутину, которая помогает мне чувствовать стабильность. Так проще контролировать ситуацию. И проще стало, когда я определилась со своим базовым набором приоритетов. При этом чем сильнее я поддавалась своему состоянию, тем ярче могла чувствовать. Желания усиливались многократно и становились неконтролируемыми. Все такое, словно ты нетрезв, все усилено. Цвета ярче, тактильный голод. Для меня это и есть реалии чувств. Если оно есть, то оно тебя разрывает на части. Но так проще примерить на себя любую эмоцию, которую испытывает человек рядом. Это помогает мне писать картины не только о себе, а через взгляд других людей. Тут, наверное, ошибка в моем коде, мое самое большое «читерство» — мне дана возможность чувствовать так. Но я делаю все, чтобы уметь ладить с двумя противоположными состояниями в себе. Одной из черт профессионализма является возможность в любом своем состоянии выдать качественную работу. К тому и стремлюсь.
Всё это далеко от романтизации ментальных расстройств, но всё же нельзя не заметить (и Ксения сама это замечает), что её поведение в жизни полностью переносится и в искусство:
— Для меня искусство совсем неотличимо от любви. Никаких полумер оно не приемлет.
Влюбляясь в какую-нибудь тему или идею, художница подолгу напитывается ею, проживая её полностью, а уже потом раскрывает её в той или иной серии работ. Таков один из проектов Ксении от 2019 года, в котором она исследует схожесть человеческих эмоций с природными стихиями и явлениями. Например, изображение грозы на её холсте превращается в попытку человека выйти (точнее, вырваться) из себя самого.
В противовес, например, Марату Бабарыкину, который довольно чётко прослеживает в собственных работах влияние мировой культуры, Ксения ориентируется исключительно на интуицию и внутренние импульсы. Нет, конечно, контекст, в котором она воспитывалась, повлиял на неё, но неявным и опосредованным образом. В первую очередь она ещё в детстве впитала любовь и интерес к западной культуре как таковой:
— Для меня западная культура — это про яркость и открытость. Красочно, резко, изменчиво. Это космополитизм. Я выросла на Томе и Джерри. На музыке The Beatles. Мой папа в своей юности был их фанатом. До семи лет не знала, кто такой конёк-горбунок, а детские песенки про крылатые качели и «Ну, погоди» вызывали у меня приступы тревоги. Все это я начала узнавать, когда пошла в школу. Тогда я стала различать, что есть что-то, что делает мне плохо, и я этого сторонилась.
Не все проекты Ксении можно увидеть онлайн — она вообще довольно редко выкладывает работы в соцсетях, предпочитая пространства в оффлайне. Поэтому она довольно активно рассылала своё резюме по галереям — причём не пермским и даже не российским, а мировым. Всего она разослала 16 писем, среди адресатов которых оказались Gallery 104, Daniel Raphael Gallery, TWFINEART gallery, Pace Gallery и One Room Gallery. Оказалось, что это совсем не страшно — более того, это отличный способ продвижения для молодого художника:
— Они не кусаются, — иронизирует Ксения, — Более того, они часто заносят в базу тех, кто им приглянулся, даже если написали вам, что в данный момент они не могут взять вас под свое крыло. Самое страшное, что произойдет — вам просто скажут «Нет», а делают они это мягко. Часто у них нет времени, с этим надо просто смириться. Но не стоит быть слишком навязчивыми, не звоните и не приходите к ним со своими работами. И учитывайте часовой пояс. Не стоит писать галереям из Лос-Анджелеса в 6 утра, когда у них около 6 вечера. Ваше письмо просто затеряется. Тут все дело в упорстве. Пишите до тех пор, пока не найдете галерею-единомышленника. Я получила приглашение из Нью-Йорка принять участие в выставке, в Tribeca. Но обстоятельства этого года решили, что пока не надо.
Зато обстоятельства благоприятствовали участию в мастерских и выставке ЦГК — ну, опять же, насколько это возможно в период пандемии. Ксения представила серию работ под названием «МРТ головного мозга», картину «Карта разбитого разума» и объект «Глаза — зеркало души, а мозг — зеркало опыта». Работы она сопроводила такой аннотацией:
«Любая реакция рождается в нашем сознании. Нейронные сети сигнализируют нам о полученной боли. Будь она физическая или ментальная. И мы перерабатываем эту реакцию. Это очень похоже на карту, по которой мы двигаемся. Я вижу аналогии с картой человеческого разума и строением нашей планеты. Словно выкапывая поверхность земли в поисках геологических месторождений, топлива. Так же мы и копаемся в себе все глубже. И так же, со временем, как планету покрывает останками, нас накрывает временем. А все что было и происходило с кем либо из нас — остается в нашей общей памяти и отпечатывается в нашем ДНК»
На создание проекта для выставки Ксению вдохновила история Антанаса Гуркшниса — переселенца, в середине прошлого века насильно сосланного вместе с родителями в посёлок Галяшор на севере Пермского края. Мы рассказали его историю участникам мастерских, когда приглашали их к сотрудничеству, но никоим образом не навязывали. Однако на Ксению она произвела впечатление. По словам художницы, она увидела тесную символическую связь между потерей близкого человека и потерей родного дома. При этом история Антанаса стала только одной из четырёх историй, которые легли в основу её выставочного проекта. Остальные сюжеты она подсмотрела в собственном окружении.
Так, одной из героинь, которая поделилась с Ксенией своим рассказом, стала её подруга, которая долгое время состояла в очень абьюзивных отношениях. А ещё одним героем стал папа художницы:
— Мой папа, — рассказывает Ксения, — человек, потерявший самую большую любовь своей жизни, мою маму. Эта история началась еще в школе. У них бывали моменты разлуки из-за учебы. Они прошли через двухлетнюю службу моего папы в армии. Они долго не могли завести детей, удочерили девочку, но потеряли своего первого ребенка из-за болезни. Сама я была очень поздним желанным ребенком. А потом — просто по причине неосторожности другого водителя, — мой папа потерял свою жену. Был август. Мне тогда было шесть и должно было стукнуть семь в октябре. Папа просидел у палаты хирурга, ожидая, что меня спасут.
Отец Ксении сделал всё, чтобы её жизнь после аварии несмотря на все последствия пришла в норму, и чувство благодарности побудило художницу рассказать его историю. Потому что она уверена — истории тех, кто пережил боль, должны быть рассказаны:
— Все дело в том, что я сама всегда была фриком, гадким утенком, но у меня есть возможность говорить, и я хочу сказать за каждого, кто, возможно, не решится. Мне самой приходилось сталкиваться с физическим насилием. Когда ты маленький беззащитный человек, люди думают, что они могут самоутверждаться за твой счет. И я спокойно прожила это. А сколько тех, кто не может даже сесть в общественный транспорт, потому что ему просто страшно? Один человек, с которым я познакомилась совсем недавно, рассказал о том, как проходил лечение в психиатрической больнице, как он не мог справиться с потерей самого близкого и родного человека. Какими изъянами наградила его генетика. Всё это истории людей, проживающих рядом с нами, проходящих мимо нас в парке. В каждом из нас огромное количество событий и чувств. Я говорю о боли, но я хочу трансформировать ее в опыт. А опыт, в свою очередь, в жизнь. Никакая алхимия не нужна, чтобы делать из своего опыта сияющее золото. Как говорил Экхарт Толле, «Разве я говорю: „Наслаждайся этим мгновением? Будь счастлив?“ Нет. Позволь мгновению быть таким, какое оно есть. Этого достаточно». Я давно разочарована в жизни. Разочарована в том смысле, что спали какие-то чары: жизнь не предначертание, не великая радость. Она была до и будет после. Она даже перестала быть линейной. Она просто есть. И в ней случаются истории.