Алексей Чадаев: «Вышедшим на Болотную было нечего терять, кроме своих кредитов»
Известный политолог о том, участвовал ли Медведев в «болотной революции» и возможно ли ее повторение
«Бушующая осень 2011 года, Навальный уже вовсю бегает и орет про „партию жуликов и воров“, рейтинги ЕдРа летят в тартарары, ситуация накаляется. А тут, значит, Димон играет в бадминтон. Можно себе представить ту степень злости и раздражения, которую это спровоцировало», — говорит публицист и бывший заместитель главы ЦИК «Единой России» Алексей Чадаев, вспоминая о революции «норковых шуб» и белых лент, которой в эти дни исполняется 10 лет. О том, стоял ли клан Дмитрия Медведева за событиями на Болотной, почему обманулись те, кто поверил, что можно включиться в капиталистическую гонку и преуспеть, и не обернется ли нынешний ребрендинг ЕР запросом на новую партию, Чадаев рассказал в интервью «БИЗНЕС Online».
«Для представителей московской богемы Болотная стала своего рода светским событием»
— Алексей Викторович, сегодня, 4 декабря исполнилось ровно десять лет с начала масштабных протестов на Болотной площади в Москве, которые уже к концу 2011 года охватили всю страну и вошли в новейшую историю как «болотная революция» или же белоленточные протесты (белая лента была избрана своего рода революционным символом, по которому митингующие узнавали друг друга). По всеобщему признанию, «болотная революция» была самым массовым уличным протестом после 1991 года. В Кремле ничего подобного не ждали, и некоторое время там царила растерянность. Говорят, что вы были одним из немногих, кто, еще будучи во власти, предсказал Болотную заранее?
— Предсказал не лично я, а скорее, моя команда (экспертная группа при «Единой России»), которую я тогда возглавлял. Мы сделали доклад, называвшийся «Новые сердитые», и это было такая своего рода рефлексия от подвижников по социологии. На дворе было лето 2010 года, насколько я помню. И на меня тогда посмотрели, мягко говоря, с недоумением. Дескать, какие «новые сердитые»? Ведь все вокруг ровно: экономика растет, рейтинги хорошие, социология классная… Тем не менее, этот доклад был опубликован, обсуждался, и я думаю, что Михаил Эгонович Дмитриев (экономист, экс-президент Центра стратегических разработок, также спрогнозировавший всплеск социального протеста в 2011-12 годах — прим. ред.) во многом основывал свои дальнейшие рассуждения именно на нем. Однако, замечу, что дмитриевский доклад вышел весной 2011 года, а наш — летом 2010-го.
— Получается, что внутри «Единой России» «новых сердитых» (названы по аналогии с angry young men, британским молодежным движением середины ХХ века — прим. ред.) разглядели еще за полтора года до начала белоленточной революции?
— Да, но разглядели лишь в той степени, в которой я и моя группа имели отношение к партии. На самом деле над нашей апокалиптикой коллеги откровенно посмеивались.
— Каков был социальных состав «новых сердитых»? Если мы посмотрим на тех, кто вышел в декабре 2011 года на Болотную площадь или, скажем, на Чистопрудный бульвар и проспект Сахарова, то мы увидим множество студентов, активистов полумаргинальных левых движений, сторонников «зеленых», мелких предпринимателей и пр. И рядом с ними — люди с устоявшимися статусами и репутациями, вроде Алексея Кудрина, Бориса Немцова (тогда еще вполне себе живого и активного), Леонида Парфенова или же «крестницы Путина» Ксении Собчак. Поговаривали даже, что клан тогдашнего президента РФ Медведева ведет свою игру с активистами Болотной, чтобы Дмитрий Анатольевич мог остаться у власти на второй срок. Так что же это были за люди, и кто за ними мог стоять?
— Все рассказы про профессиональных политактивистов и либеральную тусовку не объясняют массовость Болотной (только один митинг мог собрать до 150 тысяч человек — прим. ред.). Как известно, либеральная тусовка с активистами и раньше ходила на улицу, и позже это делала, но 5 тысяч человек — это примерный предел ее мобилизационного потенциала. Поэтому меня в данном случае интересовал бы не активистский корпус. В нашем докладе делался акцент на тот социальный тип, который был костяком массовки, на тех людей, которых было много.
«Новые сердитые», о которых мы писали, это, по сути, нео-москвичи. Словосочетание «средний класс» здесь не точно. Скорее, речь идет о человеке, который, условно говоря, купил в ипотеку «двушку» в Химках, а также приобрел дешевую кредитную иномарку — и вроде бы как жизнь удалась! У него есть работа в Москве, у него есть квартира — почти в Москве и у него есть автомобиль. Но по факту этот человек вдруг с ужасом обнаруживает, что он купил несколько кубических метров пустоты над помойкой, а его машину некуда ставить, потому что во дворах химкинского «человейника» нет нормальной парковки и все стоят друг на друге. Да и ездить на работу ему все равно приходится на электричке, потому что на машине, с учетом утренних и вечерних пробок, это три часа в одну сторону и три часа в другую. Получается, что мечта, в которую он вложил столько сил и средств, и потратил значительное время своей жизни, обернулась каким-то обманом. Тем не менее, ипотеку он теперь должен платить по гроб жизни, кредит за машину тоже, а зарплата не имеет тенденций к росту от слова «совсем». Понятно, что кто-то в этом должен быть виноват. И хотя человек, пожалуй, осознает часть своей вины, его сознание или подсознание ищет внешнего виновника, и находит самый крупный объект, который можно обнаружить в социальной реальности — власть. И это психологически понятно, потому что иначе самого себя придется признать идиотом, чего самоуважение никак не позволяет сделать.
То, о чем я говорю, можно назвать социумом обманутых ожиданий. Причем, речь идет не о всем социуме (ведь на Болотной не было представлено все российское общество как таковое), а именно та его часть, которая поверила, что существует некий набор правил, по которым можно включиться в капиталистическую гонку и преуспеть. Или создав свой бизнес, или сделав карьеру, или став профессионалом и дорого продав свой профессионализм на рынке труда. В общем, я перечисляю некий набор карьерных траекторий, которые, если безукоризненно им следовать, вели к успеху и удаче в новосозданном путинском капитализме. Так, по крайней мере, казалось человеку, чей социальный типаж мы сейчас обсуждаем. И вдруг обнаруживается, что ты бежишь по беговой дорожке, которая едет назад, а все твои успехи — эфемерны и иллюзорны. Это разочарование в самой возможности выбиться в люди, понимание, что все правила игры, в которую ты собирался честно сыграть, — сказочны и замешаны на каком-то обмане. Да и все обстоятельства жизни, в которых ты теперь оказался, — ипотечная квартира за МКАДом, жизнь в постоянной пробке, проблемы с деньгами и с работой в результате кризиса 2008 года, а также обилие взятых на себя кредитов — делает тебя очень фрустрированным (от слова фрустрация — неудовлетворение, тщетные ожидания — прим. ред.) и протестным.
В принципе, в России примерно раз два в года происходят какие-нибудь уличные протесты, но Болотная даже среди них занимает очень заметное место. Почему? Потому что одно дело, когда на улицу выходит профессиональный активист, которого мало, и совсем другое — когда выходят люди, ранее ни в каких политических протестах не замеченные. Возьмем, к примеру, митинг на проспекте Сахарова в Москве в августе 2019 года (после выборов в Мосгордуму и дела Ивана Голунова — прим. ред.), то есть совсем недавно. Там собиралось до 60 тысяч человек — там тоже было много! Но, тем не менее, Сахарова-2019 не заняла такого символического места в новейшей протестной истории России. Потому что социальный состав митингующих был уже другим — там была молодежь. А на Болотную выходило очень много людей среднего возраста. Но именно потому, что этот социальный типаж образца 2011 года никаких явных отличительных признаков не имеет, он, несмотря на свою массовость, потерялся за более яркими типажами, которых на митингах тоже было немало. Однако по сравнению с массой эти люди, медийные, выступающие со сцен и трибун, или участвующие в каких-нибудь партиях-движениях — ни о чем. Хотя все помнят только плакаты с надписью «Вы нас даже не представляете», каких-то нарядных молодых людей, царящую на митингах фестивальную атмосферу, Ксению Собчак под ручку с Сергеем Капковым (тогдашним руководителем Департамента культуры Москвы в ранге министра столичного правительства — прим. ред.)… А это (Собчак с Катковым) — пожалуй, зрелище даже поинтереснее, чем Алексей Кудрин, выступающий на акции «За честные выборы!» Плюс добавим сюда множество гламурных персонажей, благодаря которым все эти события получили наименование «норковой революции» или бунта «норковых шуб». Я говорю о представителях московской богемы, для которой Болотная стала своего рода светским событием. А светские рауты, как известно, пропускать просто непозволительно.
«Легенды о „медведевском участии“ в Болотной появились еще во времена самих митингов»
— А зачем Болотная была нужна московской богеме? Просто для приятного времяпровождения?
— Вот здесь я как раз хочу перейти ко второй части вашего вопроса — об элитной игре вокруг Болотной. В интерпретациях этих событий есть устойчивая легенда, будто старая «Семья» (бывшее окружение Бориса Ельцина — прим. ред.) и клан Дмитрия Медведева, еще считавшегося главой государства, то ли в какой-то скрытой форме стояли за этими протестами, то ли (в лайт-версии) попытались ими воспользоваться — для того, чтобы осложнить обратный транзит власти к Путину или же вообще переиграть его. На мой взгляд, это все мифология. Но что безоговорочно является фактом? То, что в той среде, которую мы упомянули, многие персонажи Болотной сочувствовали, не говоря уже об идейной близости взглядов, которые открыто звучали на площади и которые до этого приватно озвучивались в кулуарах.
Слухи и легенды о «медведевском участии» в Болотной появились еще во времена самих митингов. Но, знаете, есть такая расхожая фраза: «Люди, которые верят в заговоры, никогда ничего не пытались организовать — даже утренник в детском саду». Поди попробуй искусственно организуй такую масштабную историю, как Болотная и все эти «Марши миллионов» — особенно в наших обстоятельствах, где никогда ничего толком организовать не удается.
— Я хорошо это помню. Я работал тогда в петербургском штабе «Единой России». У нас некоторых активистов, раздающих листовки на улице, сбрасывали в Мойку — таков был накал агрессии.
— А я сидел тогда в калининградском региональном штабе «ЕдРа». Где-то за полтора года до событий на Болотной там тоже проходили 10-тысячные митинги. Все закончилось отставкой Георгия Бооса (ушел с поста калининградского губернатора в сентябре 2011 года — прим. ред.). Можно себе представить, каково было той осенью — уже вовсю потряхивало и штормило. При этом региональные штабы ЕР никаких четкий указаний из центра не получали и креативили кто во что горазд. А тут, значит, Димон играет в бадминтон. Можно себе представить ту степень злости и раздражения, которую это спровоцировало. Тем не менее, когда случилась Болотная, миф о том, что «медведевские» инспирировали протесты и вообще стояли за ними, как-то прижился в аппаратной среде, и до сих пор там живет. Иначе придется признать, что они просто кретины. А тут, оказывается, нет — это был хитрый план. И вообще — это специально был организован такой саботаж, чтобы рейтинги посыпались, а потом для удержания большинства в Думе пришлось «накидать» голосов, в результате чего люди вышли на улицы, не зная, что их митинги просто должны сорвать сценарий обратного транзита. То есть, Дмитрий Анатольевич вовсе не по жизни «такой», а это он просто под «такого» косил на протяжении всего 2011 года. Думаю, этот миф будет жить еще достаточно долго, и вряд ли его сторонников в чем-либо переубедишь.
Причем, у этого мифа есть и косвенные подтверждения вроде той же фразы Владислава Суркова, сказанной им примерно за неделю до своей отставки (с поста зампреда правительства РФ и первого зампреда руководителя администрации президента — прим ред.). Сурков сказал тогда о митингующих: «Лучшая часть нашего общества или, вернее, наиболее продуктивная его часть требует уважения к себе. Люди говорят — мы есть, мы имеем значение, мы народ. Нельзя высокомерно отмахиваться от их мнения». Кстати, аппаратная среда так и не поняла, зачем Владислав Юрьевич начал обливать «протестантов» сахарным сиропом и рассыпаться в их адрес в комплиментах.
— Действительно, а зачем это нужно было Суркову? Или это исключительно его мироощущение, которое здесь ближе к искусству, чем к политике?
— Ну, нет, он все-таки тогда еще был в должности. Все, что он делал, было продиктовано скорее аппаратными соображениями, нежели любовью к искусству. При этом понятно, что к нему в тот момент напрашивалась гигантских размеров претензия вроде: «Это ты, Слава, все просрал! Это ты бездарно провел выборы и довел ситуацию до уличных протестов. А твои так называемые молодежные движения вроде „Наших“, которые мы столько лет кормили и дрессировали именно на случай попытки реализовать оранжевый сценарий в Москве, вдруг исчезли, как будто их и не было никогда». В самом деле, в декабре 2011 года тогдашний руководитель Росмолодёжи Василий Якеменко смог мобилизовать на борьбу с «белыми лентами» (символ протестов — прим. ред.) тысячи 4 активистов, не больше. Так что же получается, это все липа была? Освоили бюджет, всласть поотдыхали на Селигере, пощупали «нашистов» за разные места, а самое главное, для чего все это делалось, в нужный момент не сработало.
Следующая президентская администрация фактически расправилась со всеми участниками этой истории. Василий Якеменко был выкинут из Росмолодежи (ушел из политики, занимается бизнесом — прим. ред.), движение «Наши» распустили (официально было ликвидировано только в 2019 году — прим. ред.). Осталась только «Молодая гвардия Единой России», но она превратилась в некий трамплин для карьеристов, которым и была до 2005 года.
В общем, претензий к Суркову был целый вагон, и как раз в этот момент Владислав Юрьевич сделал интересный жест. Он сказал, если переводить его на язык смыслов: «Вообще-то зря вы этих ребят с Болотной числите врагами. Это никакие не враги, а это креативный класс и гегемон, о котором я писал еще в 2008 году, это самая лучшая часть общества. Она просто хочет самовыразиться». Таким образом, Сурков как бы ответил на вопрос: «Почему же ты их не борешь?» Дескать, «я и не собирался, это свои». Конечно, это сурковское высказывание тоже легло тяжелым кирпичом в основание мифа о тонкой игре медведевского окружения.
При этом, заметим, сам Владислав Юрьевич вряд ли может быть отнесен к «медведевскому окружению». Ведь что такое Сурков при Путине? Это, конечно, очень высокопоставленный чиновник, но, в сущности, наемный политтехнолог. А что такое Сурков при полновластном Медведеве? Настоящий серый кардинал. Если мы вспомним о «дагестанском зверинце», который собрался вокруг Дмитрия Медведева и Аркадия Дворковича (бывшего зампреда правительства РФ — прим. ред.), то Сурков — его директор (жена Дворковича, Зумруд Рустамова, связана с дагестанским олигархом Сулейманом Керимовым, а также с братьями Магомедовыми, арестованными в 2018 году — прим. ред.)
«Новым сердитым», как и пролетариату» было абсолютно нечего терять, кроме своих долгов и кредитов»
— Вы упомянули об обманутых ожиданиях со стороны «новых сердитых». Но, я так понимаю, можно говорить и об обманутых ожиданиях со стороны кремлевских элит. То есть, разочарование было обоюдным. При этом, если у «новых сердитых» так и не получилось демонтировать власть, то у самой власти вполне получилось демонтировать так называемый «сердитый» средний класс. Мы об этом говорили в предыдущих интервью, и размышления на эту тему часто встречаются в вашей публицистике.
— Да, потребительский слой, каковым были «новые сердитые», пришлось демонтировать. Но не путем репрессий. Мы уже говорили прежде о том, что российские власти просто лишили взбунтовавшуюся «лучшую часть общества» карманных денег. Как это произошло? Если раньше все усилия были направлены на то, чтобы вырастить в стране средний класс и сделать его опорной стратой для государства, то после 2011-12 годов пришло понимание, что никакой опорой этот слой стать не сможет. Я говорю не о предпринимателях — их как раз в поколении «новых сердитых» оказалось очень мало — а о гораздо более массовом социальном слое наемных менеджеров с ежемесячным доходом выше среднего. Их сферы — торговля и финансы, бухгалтерия и аудит, юридические услуги и прочее. Для самых креативных — дизайн, пиар и консалтинг, то есть практически все виды непроизводственной, но высокооплачиваемой деятельности. Однако после 2012 года государственные ресурсы были направлены уже не на этих «успешных» менеджеров, а на поддержку реальных секторов экономики и социально важных областей, таких как медицина и образование. Если раньше раскармливали небольшую, но все-таки массовую прослойку людей с повышенным уровнем потребления, постепенно приучая их к западным стандартам жизни, то после Болотной государственная распределительная машина переориентировалась на тот основный опорный слой, который обычно голосует за «Единую Россию» — на наиболее бедных и социально незащищенных (назовем их условно — мать-одиночка). Кстати, в нынешнем 2021 году это приобрело совсем уж гротескные формы. По данным ВЦИОМ, в структуре электората КПРФ на одну женщину приходится два мужчины. А в структуре электората ЕР на одного мужчину приходится три женщины.
— Таким образом, единороссы — это женская партия по своей гендерной электоральной основе?
— Да, но это связано скорее с чувствительностью женщин к социальным выплатам и прочим благам социального государства.
— А также, я думаю, с преобладанием женщин в педагогике и медицине.
— Да. Так что распределительная машинка уже девять лет работает на полную мощь, обеспечивая поддержку наиболее социально незащищенных групп. Однако неравенство продолжает расти. Что до «болотного слоя», то он, будучи предоставлен самому себе, постепенно растворился в социуме, сильно потеряв в численности.
— Для меня как для человека, еще помнящего марксистско-ленинскую философию, это звучит немножко дико. Разве можно общественный класс вначале искусственно выращивать и поливать, как фикус на окне, как «лучшую часть общества», а потом вырвать его с корнем?
— Это ведь не был настоящий класс. Как я полагаю, настоящие классы возникают в результате некоторой экономической динамики. Мы помним из наследия классиков про производительные силы и производственные отношения. Когда производительные силы развиваются за счет передовых технологий, тогда появляются некие новые социальные группы, которые начинают на что-то претендовать. Однако старая система, как правило, под их амбиции не подстраивается, и тогда возникает конфликт и происходит революция. Однако наш «болотный» класс под это описание не подходит в принципе. Он появился в период легких нефтяных денег, заработанных, опять-таки, не благодаря ему, а за счет выигрышной конъюнктуры мировых рынков и благодаря таланту Путина, который все-таки смог направить эти средства в экономику России. Кстати, при этом Путину пришлось разгромить некоторые олигархические группы, вроде «ЮКОСа», которые пытались по-своему распорядиться нефтяным потоком, и равноудалив от «золотого дождя» остальных олигархов. Именно эти деньги позволили искусственно выращивать (как вы выразились — как фикус на окне) прослойку людей, у которых не было собственности. В этом, кстати, существенное отличие нашего «болотного» класса от среднего класса в западном понимании. Традиционно средний класс — это те, у кого много своего — своя недвижимость, свой бизнес или свои акции. Это делает их пусть и маленькими, но собственниками. Если тебе есть чего терять, то ты представляешь собой ответственный класс, у которого, конечно, имеются свои интересы и борьба за них, но при этом ты не готов раздувать мировой пожар.
Люди Болотной были средними только по уровню потребления. Таким образом, между богатыми и совсем бедными они действительно располагались где-то посередке. Они могли позволить себе немного больше, чем обычный российский гражданин. К примеру, они могли слетать на отдых в Турцию, купить ту же пресловутую кредитную тачку, телевизор с большой диагональю и прочие блага и «ништяки» потребительского рая. Но при этом им, как и пролетариату, было нечего терять, кроме своих цепей — долгов и кредитов. Это именно так и выглядело — социальной прослойке, вышедшей на Болотную, было абсолютно нечего терять, кроме своих долгов. И на этом основании она была готова устраивать режиму какого угодно цвета «цветную революцию».
«Если люди всерьез разозлятся, то чихать они хотели на все эти карантинные меры»
— Но разве сейчас не похожая ситуация? Закредитованность населения на фоне коронавируса растет. Класс реальных собственников, за исключением горстки олигархов, в России так и не создан. Однако «новых сердитых» пока что не просматривается на горизонте.
— Кто знает? То, что они не вышли на улицу, еще вовсе не подтверждает того, что их нет. Долги в массовом масштабе — это всегда очень важный фактор для нарастания революционной ситуации во все времена и при всех режимах.
То, что сейчас растет закредитованность, — это совершенно естественно. Но почему? Произошла резкая смена укладов в результате COVID-19: люди осели дома (кто на дистанционной работе, кто и вовсе без работы), и начали обустраивать свое жизненное пространство. Кстати, специалисты ритейла свидетельствуют о нынешнем невиданном буме продаж всего, что связано с домом: бытовой техники, стройматериалов и пр. Куб древесины, как мне рассказывали, сейчас уходит по цене в три раза большей, чем два года назад — там вообще привет какая инфляция! Люди стали активно вкладываться в то место, где они раньше бывали не так много и часто — в собственную квартиру или дом. Но на какие средства? Скажем, ту же стиральную машинку можно купить в кредит, или сделать большой ремонт. Оборотной стороной этого процесса является рост закредитованности, но людям, занятым домашними делами, сейчас некогда выходить на митинги — они прибивают доски и клеят обои, или же вешают на стену новый телевизор.
— Простите, но кто же позволит «новым сердитым» сейчас собраться на площади? QR-коды, социальную дистанцию и «домашний арест» в связи с ковидом пока никто не отменял. Любой митинг тут же объявят грубейшим нарушением санитарных норм.
— Если люди всерьез разозлятся, то чихать они хотели на все эти карантинные меры. Но сейчас-то им на что злиться? Они заняты созиданием, они украшают собственное жилище, где они теперь вынуждены проводить много времени, да еще и с детьми, которых отправили из школ на принудительные каникулы (как это уже случалось).
— Предположим, Болотная была своего рода аналогом февральской революции (особенно, если судить по ее социальному «буржуазному» составу). Но не последует ли за февральскими протестами — новый большевистский Октябрь, как некое отложенное последствие событий 2011-2012? Ведь, скажем, у того же коронавируса бывает отложенный эффект. Почему бы не быть ему и у Болотной?
— Я бы хотел напомнить, что все-таки основными требованиями Болотной были не экономические, а политические требования и лозунги. И основная претензия там была не по поводу социального положения, а по поводу, что «выборы нечестные» и «накидали». А «накидали» то почему? Потому что электоральная машина, которая ранее безотказно приводила партию власти к победе, вдруг дала сбой. Условно говоря, в 2008 году и «накидывать» голоса не было никакой нужды — рейтинги у ЕдРа стояли высоко, и можно было не «кидать» или делать это умеренно. А в 2011 году пришлось «кидать» много, грубо и довольно бездарно. А, поскольку у «новых сердитых» в результате роста уровня потребления в руках оказался смартфон, он и стал основным «оружием пролетариата». Снимали нарушения на видео и тут же тиражировали в соцсетях — вот вам, пожалуйста, и мировой пожар.
Впрочем, «накидать» — это был план Б. По плану А предполагалось, что все решится пиаром, телевизором и работой политтехнологов, которые объяснят населению, кто хороший, а кто редиска, после чего население само пойдет и проголосует, как надо. Однако, как выяснилось, объяснить не получилось — поэтому пришлось рисовать. Но и то, и другое действие является следствием убежденности социума власти, что жизненно необходимо иметь в парламенте большинство «Единой России», и любой ценой! Я, который работал в исполнительной власти еще тогда, когда у правящей партии еще не имелось большинства, конечно, задаюсь вопросом: а откуда такая убежденность берется? Зачем тратить столько усилий на то, чтобы иметь конституционное большинство в Госдуме? Что, по большому счету, решает эта Госдума, и почему туда нельзя взять и насажать всех подряд? Пусть они там друг друга за волосы таскают, как Жириновский в молодости! Кому и когда это мешало?
— Кремль помнит о противостоянии с Верховным Советом в октябре 1993 года, и не хочет повторения. Вы же сами как-то писали, что это — родовая травма российской власти.
— Да, есть такая тема. Но тогда и Конституция в стране была другой, и полномочия Верховного Совета — совершенно другие. А в нашей Конституции Дума не особо чего и может. К тому же, если вдруг потребуется, ее можно разогнать, и без всяких танков — просто по закону.
— Вспомним февраль 1917 года. Царское правительство Александра Протопопова тоже разгоняло Думу по указу Николая II, но это не помешало Думе стать штабом революции.
— Вот, я как раз к этому подвожу. Парламент даже в таком относительно урезанном по своим полномочиям варианте все равно воспринимается как потенциальная угроза. И поэтому жизненно необходимо, чтобы он оставался под контролем, чтобы там сидели проверенные активисты и народные артисты, а всяких непроверенных было бы по минимуму, а лучше бы и совсем не было. И это прямо вынуждает власть проводить такие выборы, к которым у «сердитых», новые они или старые, остается много вопросов.
«Как только ты оставляешь деньги на местах, у тебя тут же внутри страны возникает условный эмират и условное Конго»
— Хочу спросить (к разговору о несбывшемся среднем классе), какова, на ваш взгляд, классовая структура современной России? Да и есть ли она? Или мы имеем дело с подвижными стратами, которые на наших глазах превращаются в закрытые касты?
— Карл Генрихович Маркс в свое время не удосужился нам объяснить, что он подразумевал под понятием «класс». Какого-то более-менее годного определения на этот счет у него просто нет — также, как и у Энгельса. Вроде бы класс — это центральное понятие всей марксисткой доктрины, но при этом оно никак не раскрыто и не объяснено. Им пользуются как словом, которое все знают — само собой разумеющимся и общепринятым. Все, типа, должны быть в курсе, что этот термин означает. Поскольку ни тогда, ни сейчас в науке (как марксисткой, так и не марксистской) не появилось внятной трактовки понятия «класс», то пользоваться им для объяснения современной ситуации в России мне кажется неразумным. В любом случае, что у Маркса, что у Перри Андерсона (британо-американский социолог марксистского направления — прим. ред.), класс — это некое воображаемое сообщество, группа людей, выделенная из остального социума по каким-то произвольным критериям. Вроде таких: если животное лает как собака и виляет хвостом, то, скорее всего, это собака. Это во многом обессмысливает дискуссию о том, является ли наше общество классовым или, к примеру, внеклассовым.
Что точно является фактом — так это то, что наше общество очень сильно дифференцировано в плане неравенства доходов и неравенства уровня потребления, и эта тенденция только растет. Более того, когда из общества вымылась средняя прослойка (о чем мы говорили выше), и остались только очень богатые, очень бедные и все остальные, то неравенство приобрело, можно сказать, политически опасные формы.
— Более опасные, чем в 2011 году?
— Потенциально, наверное, да. Но по состоянию на сейчас — пока нет.
— В своей публицистике вы вспоминаете о том, что на Западе классы прошли через районирование, то есть распределились по «хорошим» и «плохим» районам. В одном и том же городе, как известно, есть элитные кварталы и мрачное гетто. Или же есть целые города, где сосредотачиваются преуспевающие и относительно состоятельные люди. Скажем, мы можем назвать Москву городом белых воротничков?
— Ой, не надо так про Москву. Город белых воротничков? 25 миллионов вместе с Подмосковьем! На всех столько воротничков не хватит! Даже, если заказать в Китае — и то не напасешься. Москва — это город кого попало и всех подряд. И надо признать, что московская градостроительная политика и «коллективный Хуснуллин» — это, пожалуй, главное препятствие для распада столичного общества на плохие и хорошие районы. У нас так строят, что все равно все живут вперемешку. Хорошо это или плохо, не знаю, но «человековейники» сдерживают сегрегацию общества на кондоминимумы, за исключением небольших анклавов вроде всем известной Рублевки. Но массового расслоения по уровням жилья все равно не происходит. По-прежнему Cayenne и Ладу-Калину можно встретить рядом на одной парковке в любом из районов Москвы.
— А разве не происходит расслоения по регионам? К примеру, в США есть разоренный маргинальный Детройт, бедный в целом штат Мичиган, и относительно рядом тот же Нью-Йорк, финансовая столица мира. У нас, скажем, есть нефтяной и довольно благополучный Татарстан и бедная, бюджетная Владимирская область…
— Да, это есть, но это, честно говоря, происходит с начала 1990-х. Кстати, то, что за обычно упрекают Путина, а именно: централизация государственного бюджета, когда из субъектов забирают все деньги и потом их обратно раздают — это некая ответная реакция на растущую дифференциацию регионов. Как только ты перестаешь это делать, оставляя деньги на местах, у тебя тут же внутри страны возникает условный эмират и условное Конго. Все, что называется — приехали. Поэтому да, рост неравенства между регионами есть и даже немного продолжает увеличиваться, но пока что власть его успешно сдерживает. С точки зрения бюджетной обеспеченности на душу населения и набора разных государственных сервисов власть много усилий тратит, чтобы везде в регионах было если не одинаково, то хотя бы сопоставимо. Кстати, если и можно что-то вычислить в качестве государственного стратегического вектора за последние годы, то это как раз выравнивание, о котором мы говорим.
«Вот она, будущая двухпартийная система: Партия Твердой Поддержки и Партия Мягкой Поддержки»
— Вот и законопроект Клишаса-Крашенникова, который вызвал целую волну искреннего возмущения в Татарстане, направлен на ту же цель — унификацию и выравнивание субъектов РФ?
— Этот закон является закономерным следствием бюджетной централизации, которую я уже упомянул. Все очень просто. К примеру: ты большой начальник в Москве и тебе выделяют немалые деньги куда-то в регион — на какую-нибудь программу развития чего-нибудь. Однако потом, после отправки средств, ты видишь, что деньги пошли куда-то не туда, но у тебя нет способа на это повлиять, потому что в регионе сидит избранный губернатор и поставленные им руководители соответствующих административных блоков. Также, кстати, происходит и у губернаторов с мэрами — по принципу матрешки. На уровне местного самоуправления тоже сформирована своя команда, и достучаться до нее губернаторам бывает очень сложно. Логично, что слой руководителей из Москвы или слой губернаторского уровня начинает думать, как повлиять на эту ситуацию и как ее изменить.
Я добавлю, что многие главы регионов на самом деле очень ждали этот законопроект, а некоторые по дружбе просили почитать его в черновике, потому что они хотели понять: смогут ли они теперь выражать мэрам недоверие и инициировать их отставку? Ведь прежде им приходилось мэров просто сажать, если что. Но это требует возни с силовиками, подготовки целых операций и следственных действий, и прочего. Между прочим, у нас в стране мэров сидит несчетно: в одном каком-нибудь Томске все три предшественника действующего в настоящее время мэра ушли с поста на нары. Почему так жестоко? Да потому что «хлопнуть» мэра — это зачастую для губернаторов единственный способ убрать его с поста.
Я к тому, что централизация бюджетных денег рано или поздно должна была повлечь за собой и централизацию управления. Кстати, эта финансовая модель была выстроена в свое время Алексеем Кудриным: все деньги, как я уже сказал, сначала собираются наверх, а потом раздаются по процедуре сверху вниз. Но теперь в дополнение к этой модели появятся властные рычаги, с помощью которых те, кто наверху, могут в случае чего прижучить тех, кто внизу. Это, конечно, плохая история, но она неизбежна в ситуации сверхцентрализованных финансов. Так что, спасибо Алексею Леонидовичу за наше счастливое детство! Возмущающиеся граждане в Татарстане, по крайней мере, теперь могут понять, кого им благодарить.
— Символично, что сегодня, в годовщину «болотной» революции, в Москве проходит съезд «Единой России», который приурочен к недавнему 20-летию партии. Нам пророчат большие перемены, вплоть до ребрендинга партии. В связи с этим хочется спросить: а насколько единороссы успели за эти годы превратиться в аналог КПСС? Есть ли у них сходство с «руководящей и направляющей силой»? Вы как-то писали, что КПСС был ядром советской политической системы, поэтому достаточно было нанести удар по партии, чтобы развалилась вся страна. А «Единая Россия» носит наименование ядра («ЕдРа») даже в своем аббревиатурном варианте. Не то ли это яйцо, в котором, как в сказках, спрятана смерть Кощея?
— Очевидного сходства здесь нет. Какой была ленинская архитектура государства? Республик может быть много, но партия — одна, вначале ВКП (б), потом КПСС. А у нас это не так. У нас государство одно, а партий много, при этом одна из них — главная.
Тем не менее, ваш вопрос резонен. Если мы вспомним генезис «Единой России», то это изначально была «ответка» на бунт регионов, наиболее сильных и влиятельных, против центральной власти. В этом смысле «ЕдРо» исторически было тем местом, куда загоняли все региональные элиты, давая им всякие преференции, но при этом наглухо обрезая любую самостоятельность действий и ставя под жесткий контроль.
Конечно, если «ЕдРо» вдруг исчезнет, немедленного развала не произойдет. Мы по-прежнему останемся в единой России без всяких кавычек, но в которой на сцену сразу же выйдет множество региональных игроков с непомерными амбициями. Как будут развиваться события дальше — это вопрос.
— В предыдущих интервью мы неоднократно касались темы текущего рейтинга «Единой России», и вы говорили, что этот рейтинг, как столбик термометра, надолго «замерз» на одной и той же отметке. Это по-прежнему так?
— Да, рейтинг «ЕдРа» и сейчас стоит там, где стоял. Даже по данным государственных ФОМ и ВЦИОМ он устойчиво колеблется где-то около 29 процентов. И, в принципе, партийное руководство относится к этому спокойно. Буквально на днях уважаемый Константин Николаевич Костин (российский политтехнолог, координатор экспертного совета «ЕР» — прим. ред.) разразился программной статьей, где сказал примерно следующее: «Вы там на рейтинг не смотрите! Потому что у „Единой России“ есть твердая поддержка (это ее рейтинг), а есть мягкая поддержка (это те люди, кого не учитывает рейтинг, но они все равно приходят и голосуют»). По этому поводу я себя в telegram-канале прокомментировал, что вот она, будущая двухпартийная система: Партия Твердой Поддержки и Партия Мягкой Поддержки. Но о чем это все говорит? О том, что тема несоответствия партийного рейтинга результатам последней избирательной кампании беспокоит и свербит, и единороссы сами понимают, что она нуждается в каком-то объяснении. Как можно трактовать алхимию превращения 29 процентов поддержки в обществе в 72 процента мест в Госдуме? Особенно, если продолжать настаивать, что выборы честные. Значит, приходится изворачиваться и выдумывать версии.
Так или иначе, но в долгосрочной перспективе все это порождает для «ЕдРа» серьезную проблематику. В глазах избирателей «медведи» полностью превращаются в «партию чиновников», этакое олицетворение бюрократической вертикали. «Большинству» становится все труднее себя с ними ассоциировать, и в их среде постепенно зреет запрос на новую партию — такую, которая была бы тоже «за Путина» или даже «проектом Кремля», но при этом отличалась бы определенной независимостью по отношению к бюрократии. ОНФ (Общероссийский народный фронт) этой задачи не выполнил и постепенно зачах. Значит, место такой партии остается вакантным, и в сегодняшних политических реалиях на него могут претендовать любые «новые люди».