Со школьной парты – в ополчение: Горячие каникулы юного защитника Донбасса

С первых дней войны в Донбассе в рядах ополчения было немало молодых людей и совсем ещё подростков. Наряду с заставшими ещё советские времена матёрыми мужиками они вынесли на себе все тяготы войны, остановили и разгромили украинскую регулярную армию и боевиков карательных батальонов. Когда в Киеве произошёл государственный переворот, макеевчанин Александр Васин учился в 10-м классе. Парень не смог спокойно смотреть на то, что делают майданные путчисты с его родной страной, и с первых дней Русской весны стал её активным участником. Когда же новая украинская власть направила войска на восставший Донбасс, он несколько раз убегал из дома, чтобы вступить добровольцем в ряды ополчения ДНР, и добился своего. Общаясь с Сашей, понимаешь, что двигал им вовсе не юношеский максимализм, а глубокое и серьёзное осознание того, что если война пришла в твой дом, то необходимо его защищать. Александр Васин, боец интербригады «Пятнашка». Фото автора В эксклюзивном интервью Царьграду юный защитник Донбасса Александр Васин (позывной Шило) рассказал о своём пути в ополчение. Царьград: Сколько лет тебе было, когда началась Русская весна, и почему ты стал участвовать в этих событиях? Александр Васин: Когда в Киеве начинались митинги за евроассоциацию, мне было 15 лет. Я учился в 10-м классе и понимал, что для моего края, Донбасса, евроинтеграция не принесёт ничего хорошего, что закроется большинство промышленных предприятий, как это было в Прибалтике. Я создал группу во «ВКонтакте», где общался с единомышленниками, призывал противостоять тому, что происходило в Киеве. При этом люди не знали, сколько мне лет, и думали, что я гораздо старше. Потом у нас началась Русская весна, и я стал принимать участие во всех акциях. Делал это так, чтобы не узнали родители. После уроков ехал из Макеевки в Донецк на площадь Ленина, а родителям говорил, что задержался в школе или у друзей. Потом, когда уже взяли здание ОГА, ночевал там на 8-м этаже, а родителям говорил, что у друга. Ц.: Как вообще твои родители относились к тому, что происходило? Разделяли ли твои взгляды? А. В.: К государственному перевороту в Киеве относились негативно. Отец понимал, что дело идёт к войне. Как-то в разгар событий Русской весны у меня был с ним разговор. Когда мы ехали в машине, отец сказал, что ему, возможно, придётся идти в ополчение, а мне – оставаться главой семьи с мамой, тремя сёстрами и братом. И тогда я решил, что лучше от семьи пойду воевать я, потому что без работы и образования не смогу прокормить семью. Это также повлияло на принятие решения. Ц.: И тогда ты вступил в ополчение? А. В.: Сначала меня не хотели брать из-за возраста. Тогда при помощи старшего товарища из Харькова я подделал ксерокопии его документов, вклеил туда свою фотографию. У меня была легенда, что якобы мою машину подожгли и все находившиеся в салоне документы сгорели, а осталась только копия, которая дома лежала. Мне почти поверили, и уже готовы были отправить в Славянск. Но в последний момент решили проверить мой телефон, а там эсэмэски со школы, что нам задали и тому подобное. И тогда меня отправили домой. В начале лета, когда уже шли боевые действия, я договорился через знакомую, чтобы меня устроили в ополчение в Луганск. Но я совершил ошибку, когда оставил дома записку родителям, что уезжаю в Луганск. Когда они увидели её, то стали обзванивать всех знакомых. В итоге родственник меня задержал на железнодорожном вокзале в Макеевке, силой посадил в машину и отвёз домой. Так я оказался под домашним арестом, без телефона и доступа к интернету. Тайком с телефона сестры вышел в Сеть. Нашёл там таких же несовершеннолетних товарищей, которых не брали в ополчение. Мы собирались с ними уйти в сторону Мариуполя и там пускать под откос украинские эшелоны с техникой или нападать на одиночные военные грузовики. У меня был пистолет «Браунинг» 1900 года, а у одного товарища – гранаты. Мне предложили возглавить группу. Я очень ответственно к этому подошёл, узнал, где находятся минные поля, где, в случае чего, можно остановиться. Связался с товарищами из Мариуполя, которые готовы были помочь. Руины дома в Макеевке. Фото: Eugene Shapovalov/shutterstock.com Ц.: Что же удержало от такого опасного и, чего уж говорить, безрассудного шага? А. В.: Я ещё параллельно общался с другим товарищем, его звали Антон. Он создал военизированное подразделение СК «Долг». У них ещё шеврон был как в «Сталкере». Я просился к нему, но он пытался меня удержать. После того как я рассказал ему о своих планах уйти в сторону Мариуполя, меня на следующий же день приняли. Подъехали прямо к дому, я сел в машину и поехал в часть. Первую ночь было очень грустно, что ушёл без разрешения родителей. Но я понимал, что так было нужно. На следующий день отец по детализации звонков с телефона сестры определил, с кем я общался, и начал звонить Антону. Пришлось ехать домой и брать у отца благословение. Он тогда сказал, что «я тебя приковывать наручниками к батарее не буду». Так начался мой путь в ополчение. Ц.: Какие задачи изначально выполняли? А. В.: В СК «Долг» я пробыл около месяца. Непосредственно в боевых действиях мы не участвовали, возможно, это тоже повлияло на то, что отец меня спокойно отпустил. Несли комендантские функции в районе железнодорожного вокзала в Донецке. Вооружения как такового не было. Только у командира был автомат с одним магазином, а у всех остальных – карабины СКС и одна-две обоймы патронов. Потом СК «Долг» вошло в состав МГБ, а наше отделение – 13 человек – перешло в «Пятнашку». Ц.: Что больше всего врезалось в память из этого времени? А. В.: Было первое попадание под обстрел. Мы стояли в Киевском районе возле военкомата, проверяли проезжающие мимо машины. Сначала они пристреливались, а на следующий день начали бить прямо по нашей базе. Перед этим я предложил выкопать хоть какой-то окопчик, чтобы можно было в случае чего укрыться. Мне сказали: «Зачем тебе это надо?» Тогда я попросил лопату и сам начал копать. Буквально на следующий день стали стрелять уже по нам, и вырытый мной окоп спас трёх человек, в том числе одного гражданского. Фото автора А сам обстрел начался как раз тогда, когда мы с товарищем были в столовой. Только съели по ложке супа, как в соседнее помещение прилетела мина. Мы упали на пол и прижались к стене, а затем быстро выскочили в коридор, где хотя бы стёкол нет. А там уже все почти друг на друге лежали. Была паника. Все пытались разыскать командира, чтобы узнать у него, что делать. А командир был в другом месте. И я тогда был единственным, кто сразу сориентировался и всем сказал перемещаться в убежище. Меня потом похвалили за это. Вот такой был момент. Ц.: Были ещё в подразделении твои ровесники? А. В.: В СК «Долг» был ещё боец с позывным Цитрус на год меня старше. Мне было на тот момент полных 15, ему – 16 или 17 лет. А потом, когда мы перешли в «Пятнашку», там был ещё 17-летний парень с позывным Лис, который начинал воевать ещё с Шахтёрска. Потом ещё как-то Абхаз (командир «Пятнашки») рассказывал о нас, молодых, что после одного обстрела были такие люди, которые сдали оружие и ушли, а вот молодые ребята не впали в ступор и проявили себя как настоящие герои. Было очень приятно. Ц.: Что для тебя изменилось после перехода в «Пятнашку»? А. В.: В «Пятнашке» нам выдали автоматы, и мы уже отправились непосредственно на передовую. Сначала мы находились в районе села Петровское Старобешевского района. Это было как раз сразу после начала первого «перемирия». Нас тогда обстреляли, и мы получили добро на ответный огонь. Пять километров мы шли пешком, тащили на себе оружие, в том числе АГСы. В результате сожгли одну вражескую «бэху», а другую за селом на перекрёстке подбил «оплотовский» танк. Укропы тогда ушли из Петровского, и мы заняли село. Взяли тогда много трофейного оружия и военного снаряжения. Особенно запомнился момент, когда забирали трофейный СПГ-9 (станковый противотанковый гранатомёт, на военном жаргоне – «сапог»). Проверили, а он заряжен. И никто не знает, как его разрядить. Решили выстрелить в поле. Нас тогда очень сильно оглушило. СПГ-9 на позиции армии ДНР. Фото автора, 2016 г. Ц.: Расскажи про свой первый бой. Какие были эмоции, что запомнилось? А. В.: Был страх и непонимание того, что, возможно, придётся убить человека. Ведь, может, это самый обычный солдат, которого сюда насильно пригнали. Но когда пуля свистит над твоей головой, в этот момент происходит такой щелчок, и ты понимаешь: либо ты убьёшь, либо сейчас убьют тебя. Потом, когда этот щелчок произошёл, в зависимости от того, как твоё тело на него отреагировало, становится понятно, сможешь ли ты продолжать воевать дальше или это не твоё. Были случаи, когда приходили люди, от которых ожидали, что они будут хорошими бойцами. А они после первого боя не выдерживали, клали автомат и уходили домой. Их никто за это не осуждал. Ведь если бы в следующем бою они впали в ступор, то могли бы подвергнуть опасности не только свою жизнь, но и жизни своих товарищей. Ц.: Были ли в то время заметные отличия между действиями ВСУ и нацбатов? А. В.: Многие из украинских солдат, в отличие от националистов, не хотели воевать. Их просто пригнали силой. Это сильно не афишируется, но с простыми солдатами ВСУ мы порой нормально общались. Как-то во время «перемирия» им приказали открыть огонь по нам. Они нам об этом сообщили и, чтобы никто не пострадал, сымитировали для их командования бой, стреляя в поле. Доходило порой до смешного: у нас выпускались пачки сигарет «Новороссия», которые мы им продавали, а они их домой увозили как трофеи. Был даже случай, когда сзади ВСУ в качестве заградотряда стоял «Правый сектор» (запрещённая в России организация). Однажды ночью правосеки, видимо, напились и стали стрелять по ВСУ. Мы с украинскими военными нормально общались и предложили им помощь. В итоге вместе с ВСУ накрыли правосеков. Ц.: Как ваше подразделение оказалось в районе Донецкого аэропорта? А. В.: Нас сначала готовили к переброске в район Мариуполя, но потом Захарченко отдал приказ бросить все силы на зачистку Донецкого аэропорта. Оттуда украинские военные постоянно обстреливали город и не давали детям начать учебный год. Мы находились рядом с аэропортом, занимали крайние дома в посёлке Октябрьский, где уже никто из мирных не жил. Специально там стояли, чтобы никто не пострадал. И самое обидное было, что они стреляли не по нам, а дальше по посёлку, где продолжали жить гражданские люди. И нельзя сказать, что это были просто перелёты. Эти обстрелы были систематическими. После обстрелов мы помогали людям выбираться из завалов. Не могу забыть, как доставали одну тяжелораненую девушку. Она ещё говорила: «Можно я полежу?» К сожалению, её спасти не удалось. И таких трагических моментов было много. Запомнилось, что весь посёлок Октябрьский был побит. В принципе, и сейчас он остаётся побитым. Но на это всё было очень больно смотреть. Грустно было смотреть на то, что осталось от аэропорта. До войны я один раз улетал из него, видел его красоту. Ц.: Как проходил штурм Донецкого аэропорта? А. В.: Осенью 2014 года вместе с подразделениями покойных Моторолы и Гиви мы стали готовиться к штурму аэропорта. По закрепившимся в терминале укропам стреляли из противотанковой пушки. Был такой забавный момент: командир расчёта сказал, что они прослушивали украинскую рацию и потом корректировали огонь. Выстрелили, а по рации передают: мол, по нам бьют, прилетело на этаж ниже. Ага, значит, надо взять чуть выше. Следующий выстрел. В рации истерика: справа по нам прилетело. Ага, значит, надо взять левее. И после третьего выстрела в рации уже стояла тишина. Видимо, попали куда нужно. Абхаз предлагал по рации украинским военным сдаться, но они отказались и отступили к новому терминалу и диспетчерской вышке. Мы зашли на аэропорт. Там у нас случились первые боевые потери. До этого были только раненые. От пули снайпера погиб Таран – российский доброволец из Москвы, один из первых, кто приехал к нам на помощь, и один из создателей «Пятнашки». Вид на Донецкий аэропорт, 2019 г. Фото автора Ц.: То есть били врага малой кровью? А. В.: Наше подразделение всегда воевало малой кровью, хоть и находилось на самых горячих участках. Ещё у нас была такая особенность – бронежилеты почти никто не надевал. Каски надевались редко, и больше для того, чтобы в аэропорту не удариться головой об арматуру или чтобы при обстреле падающие комья земли не били по голове. Мы знали, за что воюем, и если суждено погибнуть, то этого не миновать. Как сказал наш командир, когда мы выдвигались на Октябрьский зачищать прорвавшихся из аэропорта укропов: «С нами Бог, мы ничего не боимся!» Вообще, я всегда привожу пример: наша «Пятнашка» – это как в Первую мировую войну была Дикая туземная дивизия. Она состояла в основном из кавказских народов, и у них был авторитет старшего. У них не было команд, у них были просьбы, которые выполнялись спокойно. Так же и Абхаз, и покойный Мамай. Они всегда шли впереди и вели за собой бойцов. А не просто отдавали приказы из штаба. Их авторитет был непререкаем. Ц.: «Пятнашку» ещё называют интернациональной бригадой. Добровольцы из каких стран, каких национальностей воевали в ваших рядах? А. В.: У многих наше подразделение ассоциируется с Кавказом. Да, в «Пятнашке» были добровольцы с Кавказа… Ц.: В основном из Осетии и Абхазии? А. В.: Нет. Как ни странно, это такой стереотип. Было очень много добровольцев со всей России, из бывших республик Советского Союза. Также были французы, словаки. Кстати, на митингах во Франции были замечены добровольцы из «Пятнашки». Это француз, который воевал у нас, а потом вернулся домой. Абхаз тогда ещё пошутил, сказав: «Наши парни во Франции понравились, видимо, надо будет отправлять помощь». И тут же кипеж поднялся, что «Пятнашка» поедет устраивать переворот во Франции. Кстати, такая шутка была: «Кто стоит за митингами во Франции? Кто-то считает, что Путин, кто-то думает, что Трамп. А на самом деле за ними стоит Абхаз». Многие добровольцы уехали и готовы при случае вернуться. Есть и те, которые остались здесь жить, обзавелись семьями. У нас в подразделении был словак Сойка, который сначала вообще ни слова не понимал по-русски. Он женился на местной девушке, сейчас уже есть ребёнок. Ц.: Какие ещё были боевые моменты, которые особенно запомнились? А. В.: У нас был боец, не помню уже его позывной. Во время обстрела он вжимался в окоп и молился. Только мина разрывалась, он из окопа голову поднимал и орал: «Не попали, не попали!» Мы все ржали с этого. Я представляю, что чувствовали украинцы, если слышали это. Они нас обстреливают, один кто-то орёт, что не попали, а остальные ещё при этом смеются. Хочется вспоминать приятные и весёлые моменты. Грустных и так было очень много. Они врезаются в память, но говорить о них нет желания. Конечно, с одной стороны, стоит об этом рассказывать, чтобы будущие поколения понимали, что не надо доводить до войны, но я сторонник того, чтобы сглаживать. Ц.: Как долго ты провоевал? А. В.: Осенью 2014 года мне пришлось уйти из подразделения, так как нужно было заканчивать 11-й класс. А летом 2015 года меня отправили учиться в Москву, где я занимался общественной и гуманитарной работой по оказанию помощи Донбассу. Ц.: С начала всех событий уже прошло пять лет. Как ты считаешь, чем это всё должно закончиться? А. В.: Я не хочу даже прогнозировать, что будет. Мысли материальны, а я живу по принципу: надеюсь на лучшее, а готовлюсь к худшему. Ещё до войны вышла книга луганского писателя Глеба Боброва «Эпоха мертворождённых», в ней описывались события, которые потом произошли у нас. Там по сюжету у нас в Донбассе, в Харькове стояли войска НАТО. И на самом деле было очень много переживаний, вдруг нас отдадут Украине. Но спасибо Владимиру Путину – по крайней мере, своим указом о выдаче паспортов он дал понять, что никто никого отдавать не будет. Я считаю, что он переживает за русских людей, находящихся в Донбассе. И я надеюсь, что мы объединимся с Россией и, как говорили многие православные старцы, произойдёт возрождение Российской империи.