Дмитрий Быков (интервью) // "Домашний очаг", №9, сентябрь 2018 года
«Другой у меня нет»Дмитрий Быков о родине и любви.
Как правильно говорить с детьми о патриотизме — и надо ли вообще? Какую роль в отношении к родине играет культура? И что со всем этим должна делать школа? Журналистка Александра Яковлева поговорила с писателем и педагогом Дмитрием Быковым.
Дмитрий Быков
писатель, педагог, литературный критик:
В моем случае трудность в том, что я был совершенно советским ребенком и при этом довольно несоветским человеком, просто по складу ума и характера. Я не думаю, что можно и нужно гордиться какими-то врожденными данностями вроде нации, места рождения, года рождения и так далее. Но я склонен думать, что надо за это как-то отвечать, что есть вещи, которые не выбирают, и независимость от этих вещей накладывает какой-то не слишком приятный отпечаток на личность. Что-то вроде свободы, граничащей уже с произволом.
Я отношусь к родине примерно так же, как к своей жизни: я ею не горжусь, но я за нее отвечаю. И другой у меня нет. Есть вещи биологические, от которых не больно-то абстрагируешься. Есть привычка, есть любимые места детства, есть запахи, воздух, климат, в конце концов.
Я люблю холодное лето, люблю дождь, среднюю полосу России, лес, мелкие теплые речки, дачные вечера, даже комаров. Все эти вещи из детства, и еще когда после лета возвращаешься в город перед школой — такое последнее тепло, интенсивное и бурное доцветание всего. Мне кажется, что и в жизни моей сейчас такое позднее лето. Это все не только природа, это вообще среда.
Русская среда мне очень нравится — еще и потому, что, как бы и сколько бы ее ни загаживали, до конца загадить так и не удается. Она очень мощно сопротивляется. Да и вообще, нельзя позволять заслонять нашу родину — ту страну, где по‑настоящему ценят слово, где никогда не верят ни в какие абсолюты, умеют посмеяться над всем, перемигнуться, где вместо вертикальной мобильности горизонтальная солидарность.
Зачем и как прививать любовь к родине?
Прививать детям не надо ничего, кроме оспы, и то не убежден. Нельзя воспитывать убеждением — только примером. Мне кажется, надо объяснять детям, что много было в истории России, да и в географии, всяких обстоятельств, сильно затруднявших свободное и естественное развитие. И хорошо бы они, дети, не столько гордились родиной, сколько жалели бы ее. Жалость — чувство более интимное и крепкое. Чтобы они видели не страшную старуху, которая все время требует за нее умирать, а на любые вопросы отвечает попреками, а чтобы им рисовалась, как Блоку, плененная царевна, спящая красавица:
И затуманилась она,
Заспав надежды, думы, страсти…
Но и под игом темных чар
Ланиты красил ей загар:
И у волшебника во власти
Она казалась полной сил…
Может, родина действительно похожа на мать, и каждый к ней относится соответственно. Есть ведь и такие люди, которые терпеть не могут собственных матерей и воспринимают любовь к ним как обременительную обязанность. А я, например, от своей матери сильно завишу, и мне всегда ее жалко, при всем любовании ее способностями. Мне все время кажется, что жизнь ее могла сложиться лучше, что ее многие незаслуженно обижали и оттесняли, хотя она и сама не пряник. И к родине у меня ровно такое же отношение.
Гордиться корнями
Вечное русское убеждение — глубоко аристократическое на самом деле — что надо испытывать особую любовь к своим корням и особую гордость за место, где ты живешь. Я этого не понимаю совершенно, дальние предки — которых я не знал — волнуют меня чисто теоретически, и этой русскосоветской мании — изучать родной край — я не понимаю. Само понятие «край» мне не очень нравится. В этом упоении родным краем всегда много сусальности и фальши. Этот культурный код, традиционно здесь эксплуатируемый, несколько потеснили в 20-е и в 60-е, когда был отчасти реабилитирован и даже моден космополитизм, но скоро он опять отвоевал свои позиции. Так что советский патриотизм был ужасно зануден и основан на местнической любви к родным местам, прекрасным уже только тем, что они — родные. И потом эта постоянная эксплуатация чувства вины… вот, родина для тебя все делает, а что ты для нее? Чувство вины нам внушают постоянно. И перед президентом мы виноваты за то, что он столько работает. Он бы лучше, мне кажется, поменьше работал. Вот эти механизмы — вина и гордость — они в советское время сильно набили оскомину. Нет, у нас по‑настоящему патриотизм еще и не начинался, да и христианство у нас проповедано очень поверхностно, мне кажется. А это вещи связанные и даже взаимообусловленные.
Советский патриотизм
Советская эпоха предлагала все-таки веру в конкретные принципы, которых почти никто не соблюдал, но они были. Было выращенное в пробирке, искусственное общество — как у Стругацких в «Белом ферзе»: «Ваш мир кто-то придумал». Оно оказалось нежизнеспособно. Но я в нем вырос, на мне его клеймо, и я верю во многое из того, что это общество насаждало. В просвещение, например. Советская любовь к Родине предполагала, что мы лучше всех, но не по факту рождения, а потому, что стараемся быть носителями высоких и важных добродетелей. И это лучше, чем просто упиваться своей русскостью, размерами территории и количеством вооружений. Советский патриотизм мне симпатичней нынешнего, потому что в нем есть какие-то принципы и правила.
Русская культура научит?
Мне кажется, искусство — все-таки из области чуда, и подверстывать к нему патриотизм — это примерно как варить суп на молнии, прикуривать от вечного огня… Патриотизм оно внушает в том смысле, что, как говорил Андрей Синявский, искусство — всегда родина художника, и всякое творчество — всегда воспоминание о потерянном рае, откуда мы изгнаны сюда. У него в «Пхенце» главный герой, инопланетянин, вспоминает родную планету и помнит всего несколько слов родного языка. Вот художник всегда стремится в свой потерянный рай, и он для него реальней родины. Так что патриотизм — сам по себе прекрасная вещь — он не внушается культурой, он растет из другого корня. Но если уж использовать культуру для воспитания патриотизма, то вспоминать. Например, российскую историю, в которой культура всегда выступала на стороне человека, внушала чувства добрые, пыталась ограничивать произвол… Выполняла все функции, которых в силу разных причин не желало выполнять прави тельство и общество. Была универсальной заступницей обездоленных, оболганных и бесправных. Именно поэтому судьбы русских художников были так, мягко скажем, непросты.
Да, есть российские фильмы — «Время первых», «Салют-7», «Движение вверх». Вполне можно посмотреть вместе, сказать: «Видишь, сынок, что получается, когда прекрасные вещи вроде спорта или кинематографа пытаются использовать в корыстных целях. Хуже, чем гвозди микроскопом забивать!»
Это взаимно
Должна ли быть любовь к родине взаимной? Должна, конечно. Родина ведь не абстрактное понятие, как бы ни старались представить ее всего лишь государством. Родина — это место, которое тебя сформировало и в котором тебе, по идее, лучше всего на свете. И она не должна все время требовать, она может иногда и улыбнуться. Родина — место, куда мы все равно приползем, родина — средоточие всех наших добродетелей, наместница Бога на земле; государство к этому отношения не имеет. А ведь Бог от нас не только требует — он нас любит. Когда мы научимся наделять родину не только божественной суровостью, но и божественным милосердием, все у нас получится. Но для этого хорошо бы представлять себе Бога не как начальника, а — по определению Бориса Гребенщикова — как лучшее, что мы можем представить.
Говорить — нужно
Стоит ли вообще говорить с детьми про патриотизм? Говорить — нужно. Но нужно прежде всего объяснить детям, что родина — это долг, а не привилегия, вызов, а не льгота, обязанность, а не право. Вот здесь самое интересное: как выстроить эту новую концепцию России, которая была бы привлекательна для детей?
Думаю, надо настаивать на ее эксклюзивности, в том числе на исключительности ее проблем; подчеркивать специфичность ее условий, в которых откуда-то берутся гениальные ученые и писатели, великое искусство, но при этом не развивается элементарный менеджмент, потому что он в России бессилен. Важно подчеркивать, что тут все решается человечностью, отношениями, а не хитростью и не расчетом. Как-то обосновывать уникальность русского характера — по формулировке Жоэля Лотье: «На трудную задачу зовите китайца, на неразрешимую — русского». Вообще веселей надо все это решать, без натуги. Дети не любят паучьей серьезности.
Современные дети так устроены, что с ними лучше не говорить назидательно. Они воспринимают только пример, а любую попытку насильно внедрить им правильное мнение воспринимают как признак слабости. Собственным детям я никогда ничего не навязываю, но надеюсь, что у них перед глазами пример человека, который много работает, причем большей частью на родине. И демонстративно ездит на «Жигулях». Патриотическое чванство им неведомо, но ведомо, насколько могу судить, спокойное и твердое уважение к стране, которая, сколько бы ее ни дурили по телевизору, сохраняет здравый ум, насмешливость и способность рождать таланты.
А так — что воспитал, то воспитал. Мне кажется, главное — но это, конечно, не моя заслуга, а скорее подвиг их матери, — это определенная душевная тонкость, тактичность, умение многое понимать с полуслова. Такая психологическая догадливость. Ну, дочь-то у меня профессиональный психолог и, судя по тем консультациям, за которыми я к ней обращался, классный.
Еще они ни секунды не сидят без дела, все время чем-то заняты, мало времени проводят дома, это важно — многие проблемы начинаются с безработицы, не с социального явления, а с внутреннего такого состояния. Потом они «самоеды», всегда собой недовольны, ищут совершенства, не отступаются, пока не освоят новый навык, хотя бы самый, на мой взгляд, идиотский, катание там на чем-нибудь… Любовь играет большую роль в их жизни, но это они тоже могли усвоить только на примере. Я их этому не учил.
писатель, педагог, литературный критик:
В моем случае трудность в том, что я был совершенно советским ребенком и при этом довольно несоветским человеком, просто по складу ума и характера. Я не думаю, что можно и нужно гордиться какими-то врожденными данностями вроде нации, места рождения, года рождения и так далее. Но я склонен думать, что надо за это как-то отвечать, что есть вещи, которые не выбирают, и независимость от этих вещей накладывает какой-то не слишком приятный отпечаток на личность. Что-то вроде свободы, граничащей уже с произволом.
Я отношусь к родине примерно так же, как к своей жизни: я ею не горжусь, но я за нее отвечаю. И другой у меня нет. Есть вещи биологические, от которых не больно-то абстрагируешься. Есть привычка, есть любимые места детства, есть запахи, воздух, климат, в конце концов.
Я люблю холодное лето, люблю дождь, среднюю полосу России, лес, мелкие теплые речки, дачные вечера, даже комаров. Все эти вещи из детства, и еще когда после лета возвращаешься в город перед школой — такое последнее тепло, интенсивное и бурное доцветание всего. Мне кажется, что и в жизни моей сейчас такое позднее лето. Это все не только природа, это вообще среда.
Русская среда мне очень нравится — еще и потому, что, как бы и сколько бы ее ни загаживали, до конца загадить так и не удается. Она очень мощно сопротивляется. Да и вообще, нельзя позволять заслонять нашу родину — ту страну, где по‑настоящему ценят слово, где никогда не верят ни в какие абсолюты, умеют посмеяться над всем, перемигнуться, где вместо вертикальной мобильности горизонтальная солидарность.
Зачем и как прививать любовь к родине?
Прививать детям не надо ничего, кроме оспы, и то не убежден. Нельзя воспитывать убеждением — только примером. Мне кажется, надо объяснять детям, что много было в истории России, да и в географии, всяких обстоятельств, сильно затруднявших свободное и естественное развитие. И хорошо бы они, дети, не столько гордились родиной, сколько жалели бы ее. Жалость — чувство более интимное и крепкое. Чтобы они видели не страшную старуху, которая все время требует за нее умирать, а на любые вопросы отвечает попреками, а чтобы им рисовалась, как Блоку, плененная царевна, спящая красавица:
И затуманилась она,
Заспав надежды, думы, страсти…
Но и под игом темных чар
Ланиты красил ей загар:
И у волшебника во власти
Она казалась полной сил…
Может, родина действительно похожа на мать, и каждый к ней относится соответственно. Есть ведь и такие люди, которые терпеть не могут собственных матерей и воспринимают любовь к ним как обременительную обязанность. А я, например, от своей матери сильно завишу, и мне всегда ее жалко, при всем любовании ее способностями. Мне все время кажется, что жизнь ее могла сложиться лучше, что ее многие незаслуженно обижали и оттесняли, хотя она и сама не пряник. И к родине у меня ровно такое же отношение.
Гордиться корнями
Вечное русское убеждение — глубоко аристократическое на самом деле — что надо испытывать особую любовь к своим корням и особую гордость за место, где ты живешь. Я этого не понимаю совершенно, дальние предки — которых я не знал — волнуют меня чисто теоретически, и этой русскосоветской мании — изучать родной край — я не понимаю. Само понятие «край» мне не очень нравится. В этом упоении родным краем всегда много сусальности и фальши. Этот культурный код, традиционно здесь эксплуатируемый, несколько потеснили в 20-е и в 60-е, когда был отчасти реабилитирован и даже моден космополитизм, но скоро он опять отвоевал свои позиции. Так что советский патриотизм был ужасно зануден и основан на местнической любви к родным местам, прекрасным уже только тем, что они — родные. И потом эта постоянная эксплуатация чувства вины… вот, родина для тебя все делает, а что ты для нее? Чувство вины нам внушают постоянно. И перед президентом мы виноваты за то, что он столько работает. Он бы лучше, мне кажется, поменьше работал. Вот эти механизмы — вина и гордость — они в советское время сильно набили оскомину. Нет, у нас по‑настоящему патриотизм еще и не начинался, да и христианство у нас проповедано очень поверхностно, мне кажется. А это вещи связанные и даже взаимообусловленные.
Советский патриотизм
Советская эпоха предлагала все-таки веру в конкретные принципы, которых почти никто не соблюдал, но они были. Было выращенное в пробирке, искусственное общество — как у Стругацких в «Белом ферзе»: «Ваш мир кто-то придумал». Оно оказалось нежизнеспособно. Но я в нем вырос, на мне его клеймо, и я верю во многое из того, что это общество насаждало. В просвещение, например. Советская любовь к Родине предполагала, что мы лучше всех, но не по факту рождения, а потому, что стараемся быть носителями высоких и важных добродетелей. И это лучше, чем просто упиваться своей русскостью, размерами территории и количеством вооружений. Советский патриотизм мне симпатичней нынешнего, потому что в нем есть какие-то принципы и правила.
Русская культура научит?
Мне кажется, искусство — все-таки из области чуда, и подверстывать к нему патриотизм — это примерно как варить суп на молнии, прикуривать от вечного огня… Патриотизм оно внушает в том смысле, что, как говорил Андрей Синявский, искусство — всегда родина художника, и всякое творчество — всегда воспоминание о потерянном рае, откуда мы изгнаны сюда. У него в «Пхенце» главный герой, инопланетянин, вспоминает родную планету и помнит всего несколько слов родного языка. Вот художник всегда стремится в свой потерянный рай, и он для него реальней родины. Так что патриотизм — сам по себе прекрасная вещь — он не внушается культурой, он растет из другого корня. Но если уж использовать культуру для воспитания патриотизма, то вспоминать. Например, российскую историю, в которой культура всегда выступала на стороне человека, внушала чувства добрые, пыталась ограничивать произвол… Выполняла все функции, которых в силу разных причин не желало выполнять прави тельство и общество. Была универсальной заступницей обездоленных, оболганных и бесправных. Именно поэтому судьбы русских художников были так, мягко скажем, непросты.
Да, есть российские фильмы — «Время первых», «Салют-7», «Движение вверх». Вполне можно посмотреть вместе, сказать: «Видишь, сынок, что получается, когда прекрасные вещи вроде спорта или кинематографа пытаются использовать в корыстных целях. Хуже, чем гвозди микроскопом забивать!»
Это взаимно
Должна ли быть любовь к родине взаимной? Должна, конечно. Родина ведь не абстрактное понятие, как бы ни старались представить ее всего лишь государством. Родина — это место, которое тебя сформировало и в котором тебе, по идее, лучше всего на свете. И она не должна все время требовать, она может иногда и улыбнуться. Родина — место, куда мы все равно приползем, родина — средоточие всех наших добродетелей, наместница Бога на земле; государство к этому отношения не имеет. А ведь Бог от нас не только требует — он нас любит. Когда мы научимся наделять родину не только божественной суровостью, но и божественным милосердием, все у нас получится. Но для этого хорошо бы представлять себе Бога не как начальника, а — по определению Бориса Гребенщикова — как лучшее, что мы можем представить.
Говорить — нужно
Стоит ли вообще говорить с детьми про патриотизм? Говорить — нужно. Но нужно прежде всего объяснить детям, что родина — это долг, а не привилегия, вызов, а не льгота, обязанность, а не право. Вот здесь самое интересное: как выстроить эту новую концепцию России, которая была бы привлекательна для детей?
Думаю, надо настаивать на ее эксклюзивности, в том числе на исключительности ее проблем; подчеркивать специфичность ее условий, в которых откуда-то берутся гениальные ученые и писатели, великое искусство, но при этом не развивается элементарный менеджмент, потому что он в России бессилен. Важно подчеркивать, что тут все решается человечностью, отношениями, а не хитростью и не расчетом. Как-то обосновывать уникальность русского характера — по формулировке Жоэля Лотье: «На трудную задачу зовите китайца, на неразрешимую — русского». Вообще веселей надо все это решать, без натуги. Дети не любят паучьей серьезности.
Современные дети так устроены, что с ними лучше не говорить назидательно. Они воспринимают только пример, а любую попытку насильно внедрить им правильное мнение воспринимают как признак слабости. Собственным детям я никогда ничего не навязываю, но надеюсь, что у них перед глазами пример человека, который много работает, причем большей частью на родине. И демонстративно ездит на «Жигулях». Патриотическое чванство им неведомо, но ведомо, насколько могу судить, спокойное и твердое уважение к стране, которая, сколько бы ее ни дурили по телевизору, сохраняет здравый ум, насмешливость и способность рождать таланты.
А так — что воспитал, то воспитал. Мне кажется, главное — но это, конечно, не моя заслуга, а скорее подвиг их матери, — это определенная душевная тонкость, тактичность, умение многое понимать с полуслова. Такая психологическая догадливость. Ну, дочь-то у меня профессиональный психолог и, судя по тем консультациям, за которыми я к ней обращался, классный.
Еще они ни секунды не сидят без дела, все время чем-то заняты, мало времени проводят дома, это важно — многие проблемы начинаются с безработицы, не с социального явления, а с внутреннего такого состояния. Потом они «самоеды», всегда собой недовольны, ищут совершенства, не отступаются, пока не освоят новый навык, хотя бы самый, на мой взгляд, идиотский, катание там на чем-нибудь… Любовь играет большую роль в их жизни, но это они тоже могли усвоить только на примере. Я их этому не учил.