Возвращение
Несколько лет назад я был в Вероне, стоял перед этим собором и башней слева. Но тогда я ещё не знал, чем отмечено это место в истории Запада, как оно связано с Фридрихом II Гогенштауфеном и Эццелино, главным гибеллином Северной Италии, его наместником, который даже в не очень либеральном XIII веке был знаменит своим лютым нравом. Вспоминается Гёц из пьесы Сартра «Дьявол и Господь Бог» – первого периода, до «обращения к добру»: вот уж если кого напоминает герой писателя-экзистенциалиста, то не гётевского или исторического Гёца фон Берлихинген времен «крестьянской войны», но мрачного гения здешних краёв Эццелино. Можно строить аллюзии и к «Звездным войнам», и тогда если Фридрих – император (а кто же ещё), то Эццелино точно «Дарт Вейдер».
Ницше называл Фридриха одним из трех европейцев «в своём вкусе» наряду с Алкивиадом и Цезарем. А по мнению Буркхардта Эццелино – первый человек Нового времени. Тот, кто положил начало ренессансу в первейшем из миров – в мире образов власти. Современники не очень его поняли, однако впечатлились в достаточной степени, чтобы не забыть. «Сильные люди» последующих столетий, XIV, XV – то есть заказчики, своим интересом и пониманием создавшие великую культуру – эти воины и правители, кровожадные бестии, Малатеста, Сфорца, Медичи, Борджа, истинные вдохновители и сотворцы творцов зданий, картин, скульптур и слов ренессанса – имели свой несомненный прообраз в лице Эццелино (и, разумеется, императора-гибеллина на заднем плане).
Столетние войны гвельфов и гибеллинов генеалогически предшествовали эпохе возрождения. Войны были смысловыми. Решался вопрос, может ли империя, то есть великая власть, включающая мир, обладать собственным смыслом, быть священной «изнутри себя», из собственной высоты или она по сути слепа, тупа, «брутальна» и ей требуется внешний по отношению к ней делегирующий смысл принцип, исключающий мир – папство (чья суть именно в сервисе отрицания, в бессмысленном удвоении инстанций и посредничестве, настаивающем на том, что оно «не-империя», но хочет править, в частности, править империей»).
Имперская партия как известно проиграла. И почти сразу вслед за тем, как это случилось, полились потоки смысла, существование которого как раз и подвергалось сомнению. Они хлынули изнутри, из вещей, отовсюду, родниковыми ключами, изменившими ландшафт. Земля в прямом смысле слова раскрывала свои тайны – вспомним раскопки нероновского Domus Aurea, дворца легендарного императора прошлого, и потрясение, которое вызвали находки. Мир оказался интереснее, чем думали прежде. Но почему его первооткрыватели были настолько жестоки, настолько неумолимы, как Эццелино? Было ли это необходимым?
Является ли светское синонимом профанного, спорил царь-священник со священником-царём. Однако первичный вопрос, важно заметить, состоял не в конфликте духовного и материального, но в том, какой дух выражается в империи и какой в церкви. Статус «материального» служил лишь следствием – являя или духовную силу, державно царящую в космосе, или духовную слабость, которая укрывается в «ином мире» и пытается украдкой править (мы не власть и вообще тут никто, но хотим, чтобы власть нам подчинялась – типичная левая умственная уклончивость, такая знакомая из современности).
Гибеллинская точка зрения состояла в том, что Бог правит в мире в империи (*), гвельфская – что между Богом и империей вклинивается нечто инородное – «раб рабов Божьих», промежуточная инстанция расщепления и раскола, заслоняющая Одно от Другого. С точки зрения имперской знати лишнее и ложное передаточное звено с минимальным позитивным функционалом. Неудивительно, что люди Средневековья, специализирующиеся на посреднических операциях, чаще выбирали ориентиром папство.
Чтобы вбить клин, «закрыть мир» в V – VI веках, «запечатать» его, требовались безудержные страдания, фанатичные претерпевания, которые христианская церковь отчаянно клепала своим святым, впадая в фантазийность и преувеличения, хорошо осознанные впоследствии. Для совершения обратного хода словно бы в компенсацию пришлось аккумулировать всё это уже по-настоящему и с со сменой знака на противоположный. По факту условием возвращения и раскрытия вытесненного смысла стало что? Жесточайшие проявления властвования и самые радикальные носители причинения. Зато какая понимающая ясность веронских и падуанских лиц XV - XVI века на выходе. Она дорого стоит. Очень дорого. Надо знать, во что она обходится, эта роскошная человечность, на чьих плечах она держится.
А в башне слева на верхнем фото, например, в 1238 году жил Фридрих II, когда приехал в Верону на бракосочетание Эццелино и своей дочери. Башня длительное время вообще служила императорской резиденцией на Севере – она использовалась в этом качестве ещё предшественниками последнего Гогенштауфена на троне. И фотографии здесь относятся к сказанному и к тем же именам в Вероне: конная статуя в центре города (оригинал в Кастель Веккьо) посвящена гибеллину Мастино делла Скала, военачальнику Эццелино, который перехватил часть наследия после его смерти.
Хочется снова туда. Прийти, постоять, посмотреть, помолчать. Взял и поехал. Но начал с Падуи, где прежде не был – это же другой опорный пункт империи в Италии в эпоху Эццелино. И вот ведь во что трудно поверить... Приехал, поселился, вышел из дома на пьяцца Гарибальди, посмотрел по сторонам и направился в одну из расходящихся от площади улиц.
Метров через двести останавливаюсь у первого особо заметного здания, явно старого. И зрю:
Он жил здесь. Сейчас тут, конечно, китайский лазер, но источники утверждают, что это бывшее родовое гнездо.
И ведь нельзя сказать, что память Эццелино увековечена в Падуе на каждом шагу.
Продолжение, конечно, следует.