Дмитрий Быков // «ФАС», №?(?), 14 июня 2001 года
новые русские сказкиПартия правых сих
В прежние времена добиться чего-нибудь в лесу могло только животное, вступившее в партию.
Партия была одна, принимали туда с трудом, а главное — неясен был критерий, по которому в неё пускали. С льготами, которые давала партия, всё было более-менее понятно: для зайцев, которым удавалось туда пробраться,— морковка, для ежей — гусеницы, а для хищников, которые членами партии сразу рождались,— свежее мясо в произвольном количестве. А вот за что туда брали — сказать трудно: иногда, скажем, проникал баран как национальный кадр, иной раз в сплочённые ряды просачивался комар как наиболее кровожадный из насекомого мира (должны же и насекомые быть представлены), иногда брали пару мелких грызунов, способных в минуту сожрать больше собственного веса…
Но в принципе нехищное животное редко могло рассчитывать на партийность. Надо было ответить на очень много вопросов, чтобы, оставаясь последовательным вегетариенцем, пробраться в партию. Да и то — за партийными зайцами замечали, что усы у них нередко в крови: что-то странное делало с ними это вожделенное членство.
В один прекрасный день лесным жителям надоела однопартийность и связанная с нею путаница: деление на хищников и вегетарианцев сделалось условным, биологи роптали, а животные не знали, чего друг от друга ждать. Услышишь, допустим, на ночной дороге шорох, испугаешься, приглядишься и обнаружишь ежа. Ты вздохнёшь с облегчением, а он партийный: схрустит тебя за милую душу и не подавится, будь ты хоть царь зверей. Или, к примеру, попадёшь на медведя, укладёшься со страху — а он беспартийный и сам пуще тебя обделался, потому что давно питается исключительно земляникой; ему ничего, а ты потерял лицо.
Надо было как-то восстановить прежнее разделение, создать партию хищников, партию зайцев со своими конституционными правами, партию медведей с фракциями пестунов и шатунов — вернуть, короче, линнеевскую классификацию.
Партии расплодились в невероятном количестве за считанные дни. Они оказались пропорциональны размерам партийцев: крупные и монолитные блоки кошачьих, неделимый союз слонов, несколько беспринципная, но тугая медвежья организация; сложнее было мелким грызунам, насекомым и пресмыкающимся. Насекомых было столько видов и подвидов, грызуны так ужасно грызлись по идейным соображениям, а пресмыкающиеся так спорили, кто пресмыкается сильнее, что партии мелких обитателей леса плодились с утроенной силой, и вскоре на фланге Малых Сих, как называли их в лесу, образовалось не меньше дюжины организаций, каждая со своей программой.
— Нынче свобода!— зудели комары.— Никакого блока с мухами!
— Но помилуйте,— степенно возражали жабы, которым что мухи, что комары — всё годилось в повседневную пищу.— Ведь только вместе вы, ням, представляете значительную политическую силу в нашем меню… то есть мы хотели сказать — в политическом спектре!
— Ну и пусть! Лучше сдохнуть в одиночку, чем жить вместе! Не помните, кто это сказал? Байрон, наверное? Ну да ладно…
В скором времени невыносимое это разнообразие стало сильно утомлять зоологов, которые даже ссылались иногда на прежнюю однопартийность. Во время однопартийности, невзирая на известную путаницу с хищниками, всё было несложно: либо скотина в партии, либо нет. Беспартийную корову запросто можно было схавать, зато партийная сама схавала бы кого угодно.
Теперь же появились бесчисленные отряды, группы, виды, подвиды, все со своими латинскими названиями,— одних лягушек неожиданно обнаружилось три вида, не говоря уж о пятнадцати типах комаров, двадцати сортах мух и сотне разновидностей тли яблочной. Яблочная тля была самая гордая: практически каждый представитель этого вида считал себя отдельным подвидом и никогда ни с кем не блокировался.
— Знаете что?— сказал новый лесник.— Вы давайте-ка это, тово. Централизуйтесь. Централизация, понимаете ли,— закон новой политической жизни. Совершенно же невозможно вести учёт. Зачем нам в лесу двадцать пять разновидностей мыши? Нам даже и сама мышь представляется необязательной. Допустим, кто серый — одна партия, кто с хвостом — другая, кто серый и с хвостом — координационный совет по их объединению. Всё, погуляли. Делитесь сами, покуда я вас не поделил на одушевлённое и неодушевлённое.
После того, как новый закон о партиях вступил в силу, крупнейшие фракции животных немедленно блокировались: хищники, немного поурчав для порядка, обратились к медведям, с которыми одно время переругивались, и создали единый блок «Коготь». Недолго думая, все парнокопытные примкнули к непарнокопытным и в составе центристской коалиции «Конь с копытом» записались к хищникам во фракцию. Домашние животные объявили себя проводниками политики лесника. К ним поспешно записались пресмыкающиеся. Все запресмыкались.
Необъединёнными остались только бесчисленные и мельчайшие партии лесной мелюзги — упомянутые комары, мухи, мыши и лягушки, которые никак не могли решить, земные они существа или водные. К малым сим также традиционно относили толстого майского жука Егора (он был в лесу один и партии образовать не мог), последнюю выжившую лису Толю (прочих беспартийных лис ещё в семидесятые годы съели партийные зайцы) и кучерявого пуделя Борю, который откололся от партии домашних животных по причине излишней игривости, но постоянно тяготел к леснику. Оставались ещё яблочные тли, но они даже друг к дружке не присоединялись и потому объединение проигнорировали, снисходительно глядя на него с объедаемой яблони.
Все мыши, мухи, комары, земноводные, жук и Толя с Борей собрались на берегу пруда на объединительный съезд.
— Прежде всего,— прожужжал Егор,— надо самораспуститься.
— Бре-ке-кекс, коммуня-а-аки!— пророкотала главная амфибия со стажем.— Чёрная тень лесника нависла над нашими водами!
— Оставьте, коллега,— устало сказал жук.— Какие коммуняки? Мы должны разъединиться, чтобы соединиться…
— Только вместе мы — сила!— добавил пудель Боря, который был как-никак домашнее животное и верил в мощь стадности.
— Это как же я самораспущусь?— пропищала самая догадливая мышь Ира.— Это что же, я временно перестану быть мышью?!
— Конечно,— снисходительно пояснил рыжий Толя.— Вы будете просто представитель вольнолюбивых грызунов, вот и всё. Зачем нам эти разделения?
— Ви-ви-видите ли,— возразила мышь Ира,— если мыши и лисы вступают в одну партию, это очень редко кончается консенсусом… Это обычно кончается мышкованием!
— Что за глупости,— облизнулся Толя.— Вы справа, я справа… что нам делить? Вы сейчас не мышь, я не лис — мы оба противники тоталитаризма!
— Тогда мы должны определиться по отношению к курам!— не сдавалась мышь Ира.
— Демагогия!— рякнул Толя.— Куры — наши друзья! Мы всегда готовы принять кур… то есть влить их в себя… То есть поглотить!— оговорился он по Фрейду.
— Господа, господа!— запищали единым хором комары.— Нам пора принять конструктивные меры! Мы — представители древнейшего племени свободолюбцев, мы медведя ещё ко-гда-а кусали… Господа, наша партия должна называться «Комары России!».
— Отчего же комары?— не выдержали амфибии, у которых с комарами была давняя приязнь.— Вы тут не одни, слава Богу!
— Но нас больше!— прозудели комары.
— Комар не может быть символом России,— рассудительно заметил жук Егор.
— В нас течёт русская кровь!— протестующе запищали комары.
— Господа, господа!— перебила общий гвалт мышь Ира.— Нам также предстоит определиться по отношению к леснику! Например, я против лесника, потому что он считает нас вредителями…
— Нечего пшено воровать!— тявкнул Боря, вспомнив, что он как-никак домашнее животное, хотя и давно не стриженое.
— Это не воровство, а бизнес!— захлебнулась возмущением мышь.— Это частная инициатива! А вы… вы… вы… жрёте с лесникова стола!
— Коллеги,— снова облизнулся Толя,— сейчас не это важно. Почему обязательно надо вырабатывать единую, унифицированную, скучную позицию?! Когда лесник ходит с ружьём — мы против лесника, когда он рубит сухостой — мы за лесника.
— Бре-ке-ке-ке-кекс, ра-а-абство!— привычно проквакала амфибия. Её проигнорировали.
— Но во имя чего мы объединяемся?— сонно спросила муха цеце, пригревшись на ветке.
— Это вопрос не праздный!— назидательно поднял Боря одну из лапок.— Это вопрос существенный. Мы объединяемся во имя того, чтобы напоминать леснику о себе.
— Да зачем же?— хором пискнули мыши.— Чем меньше он о нас думает, тем больше шансов, что мы уцелеем как идея…
— Наш долг — будоражить лесника!— грозно зазудели комары.— Когда нас много, мы — сила! Лесник в последнее время не чешется. Надо, чтобы лесник чесался!
— Мы должны подчеркнуть, что падалью питаются не только хищники!— поддержали их мухи.
— Но надо объединиться с названием,— снова встряла принципиальная мышь Ира.— Поскольку крупный хищнический капитал объединился в партию «Коготь», мы должны объединиться в партию «Зуб»!
— А у нас нет зубов!— в отчаянии заквакали лягушки.— У нас ороговевшие челюсти! Не следует ли нам назваться партией «Челюсти»? Это будет достаточно грозно, хотя и несколько ква-ква-квази…
— Жуки России!— гудел Егор.— Приватизацию начали жуки! Мы ещё личинками, помню, были, а уже всё приватизировали…
— Довольно, коллеги!— хором тявкнули лис и пудель.— Всё это несерьёзно. Надо намекнуть на наши цели и размеры и назваться партией Малых Сил.
— Малых Сих!— поправила мышь Ира много читавшая в своей жизни.— Горе тому, кто соблазнит одного из малых сих! Поднявший меч на наш союз…
Некоторое время члены партии малых сих с энтузиазмом исполняли любимую песню, упирая на слова «Пока безумный наш лесник пошёл точить на нас острогу…»
— Итак, господа!— перекрикивая общий хор, завывал лис.— Осталось выбрать лидера!
— Лидером должен быть комар, потому что нас больше всего!— хором зудели комары.— Мы боевой отряд нашей партии! Нам оленя случалось усасывать!
— Мы-ши! Мы-ши! Мы-ши!— скандировали мыши, выталкивая вперёд Иру.— Потому что мы бываем полевые, то есть знаем жизнь народа, и домашние, то есть знаем жизнь лесника!
— Амфибии!— надрывно квакали земноводные.— Мы одинаково свободно чувствуем себя во всех стихиях — подпольной, митинговой и парламентской! Наш дом — болото!
— Умоляю, тише!— не выдержал лис, замахиваясь лапами на особо рьяных крикунов.— Не забывайте: в наше время главный персонаж в лесу — лесник! Это вам не прежний, который не просыхал. Это новый, который практически не промокает.
— И что?— спросила мелкая живность, летая, ползая и с писком носясь вокруг лиса.
— Да то, что нам нужен лидер, который был бы у лесника на хорошем счету!
— Ты, что ль?— с издёвкой спросил майский жук.— Ты сначала приди с ним к консенсусу о курах, а потом лидируй!
— Почему я?— пожал плечами лис.— Я думаю, вот идеальный лидер!— И указал хвостом на резвящегося Борю, который, устав от дискуссии, бешено ловил зубами собственный хвост и выкусывал блох, тоже пытавшихся вступить в партию.
Малые лесные жители переглянулись. С одной стороны, Боря был действительно идеальной кандидатурой: друг лесника, при этом не слишком близкий и как бы дикий… Но он так простодушно прыгал, рычал, так весело лизал любого встречного, так мало, казалось, был способен к серьёзной политической работе,— что самый выбор его ставил крест на любых политических амбициях малых сих.
Видя общее замешательство, лис Толя снова взял слово:
— Господа! Вы, может быть, действительно полагаете, что наша задача сегодня — будоражить лесника?
Он дождался тишины и понизил голос.
— Да, конечно, так записано у нас в программе,— торопливо продолжал он, оглядываясь по сторонам.— Но разве вы… разве мы… разве мы с вами не понимаем, что на самом-то деле задача у нас сейчас одна — чтобы не трогали?! Чтобы хоть немножко дали жить, изредка потаскивать зерно и кур, попивать кровь… и не морили окончательно?!
Эта горькая правда заставила мелкую живность вздрогнуть и встрепенуться.
— Вы что, не понимаете, что Боря — наше единственная надежда на переговорах с лесником?!— закончил лис и оглядел собрание.
Комары потупились. Мухи перестали жужжать. Мыши опустили глазки и жались друг к дружке, словно желая сделаться меньше или вовсе провалиться сквозь землю.
— Вот то-то,— удовлетворённо сказал Толя после паузы.— Соотносите амуниции с амбициями. Голосуем списком, а те, кто против, могут писк прекратить.
Голосование прошло с таким писком и так единогласно, что два туриста, разводившие у пруда скромный костерок, переглянулись: что это лесная мелочь так распищалась?
— Это к потеплению,— уверенно сказал один.
— Нет, к похолоданию,— ещё увереннее ответил другой.
— Не, точно к потеплению,— вовсе уж уверенно заметил первый.— Когда похолодание, они не пищат. Не очень-то попищишь. Но пусть резвятся, пищат. Они хоть и мелкие, да безобидные.
— Да,— заметил другой.— Не медведи. Пущай пищат…
Партия была одна, принимали туда с трудом, а главное — неясен был критерий, по которому в неё пускали. С льготами, которые давала партия, всё было более-менее понятно: для зайцев, которым удавалось туда пробраться,— морковка, для ежей — гусеницы, а для хищников, которые членами партии сразу рождались,— свежее мясо в произвольном количестве. А вот за что туда брали — сказать трудно: иногда, скажем, проникал баран как национальный кадр, иной раз в сплочённые ряды просачивался комар как наиболее кровожадный из насекомого мира (должны же и насекомые быть представлены), иногда брали пару мелких грызунов, способных в минуту сожрать больше собственного веса…
Но в принципе нехищное животное редко могло рассчитывать на партийность. Надо было ответить на очень много вопросов, чтобы, оставаясь последовательным вегетариенцем, пробраться в партию. Да и то — за партийными зайцами замечали, что усы у них нередко в крови: что-то странное делало с ними это вожделенное членство.
В один прекрасный день лесным жителям надоела однопартийность и связанная с нею путаница: деление на хищников и вегетарианцев сделалось условным, биологи роптали, а животные не знали, чего друг от друга ждать. Услышишь, допустим, на ночной дороге шорох, испугаешься, приглядишься и обнаружишь ежа. Ты вздохнёшь с облегчением, а он партийный: схрустит тебя за милую душу и не подавится, будь ты хоть царь зверей. Или, к примеру, попадёшь на медведя, укладёшься со страху — а он беспартийный и сам пуще тебя обделался, потому что давно питается исключительно земляникой; ему ничего, а ты потерял лицо.
Надо было как-то восстановить прежнее разделение, создать партию хищников, партию зайцев со своими конституционными правами, партию медведей с фракциями пестунов и шатунов — вернуть, короче, линнеевскую классификацию.
Партии расплодились в невероятном количестве за считанные дни. Они оказались пропорциональны размерам партийцев: крупные и монолитные блоки кошачьих, неделимый союз слонов, несколько беспринципная, но тугая медвежья организация; сложнее было мелким грызунам, насекомым и пресмыкающимся. Насекомых было столько видов и подвидов, грызуны так ужасно грызлись по идейным соображениям, а пресмыкающиеся так спорили, кто пресмыкается сильнее, что партии мелких обитателей леса плодились с утроенной силой, и вскоре на фланге Малых Сих, как называли их в лесу, образовалось не меньше дюжины организаций, каждая со своей программой.
— Нынче свобода!— зудели комары.— Никакого блока с мухами!
— Но помилуйте,— степенно возражали жабы, которым что мухи, что комары — всё годилось в повседневную пищу.— Ведь только вместе вы, ням, представляете значительную политическую силу в нашем меню… то есть мы хотели сказать — в политическом спектре!
— Ну и пусть! Лучше сдохнуть в одиночку, чем жить вместе! Не помните, кто это сказал? Байрон, наверное? Ну да ладно…
В скором времени невыносимое это разнообразие стало сильно утомлять зоологов, которые даже ссылались иногда на прежнюю однопартийность. Во время однопартийности, невзирая на известную путаницу с хищниками, всё было несложно: либо скотина в партии, либо нет. Беспартийную корову запросто можно было схавать, зато партийная сама схавала бы кого угодно.
Теперь же появились бесчисленные отряды, группы, виды, подвиды, все со своими латинскими названиями,— одних лягушек неожиданно обнаружилось три вида, не говоря уж о пятнадцати типах комаров, двадцати сортах мух и сотне разновидностей тли яблочной. Яблочная тля была самая гордая: практически каждый представитель этого вида считал себя отдельным подвидом и никогда ни с кем не блокировался.
— Знаете что?— сказал новый лесник.— Вы давайте-ка это, тово. Централизуйтесь. Централизация, понимаете ли,— закон новой политической жизни. Совершенно же невозможно вести учёт. Зачем нам в лесу двадцать пять разновидностей мыши? Нам даже и сама мышь представляется необязательной. Допустим, кто серый — одна партия, кто с хвостом — другая, кто серый и с хвостом — координационный совет по их объединению. Всё, погуляли. Делитесь сами, покуда я вас не поделил на одушевлённое и неодушевлённое.
После того, как новый закон о партиях вступил в силу, крупнейшие фракции животных немедленно блокировались: хищники, немного поурчав для порядка, обратились к медведям, с которыми одно время переругивались, и создали единый блок «Коготь». Недолго думая, все парнокопытные примкнули к непарнокопытным и в составе центристской коалиции «Конь с копытом» записались к хищникам во фракцию. Домашние животные объявили себя проводниками политики лесника. К ним поспешно записались пресмыкающиеся. Все запресмыкались.
Необъединёнными остались только бесчисленные и мельчайшие партии лесной мелюзги — упомянутые комары, мухи, мыши и лягушки, которые никак не могли решить, земные они существа или водные. К малым сим также традиционно относили толстого майского жука Егора (он был в лесу один и партии образовать не мог), последнюю выжившую лису Толю (прочих беспартийных лис ещё в семидесятые годы съели партийные зайцы) и кучерявого пуделя Борю, который откололся от партии домашних животных по причине излишней игривости, но постоянно тяготел к леснику. Оставались ещё яблочные тли, но они даже друг к дружке не присоединялись и потому объединение проигнорировали, снисходительно глядя на него с объедаемой яблони.
Все мыши, мухи, комары, земноводные, жук и Толя с Борей собрались на берегу пруда на объединительный съезд.
— Прежде всего,— прожужжал Егор,— надо самораспуститься.
— Бре-ке-кекс, коммуня-а-аки!— пророкотала главная амфибия со стажем.— Чёрная тень лесника нависла над нашими водами!
— Оставьте, коллега,— устало сказал жук.— Какие коммуняки? Мы должны разъединиться, чтобы соединиться…
— Только вместе мы — сила!— добавил пудель Боря, который был как-никак домашнее животное и верил в мощь стадности.
— Это как же я самораспущусь?— пропищала самая догадливая мышь Ира.— Это что же, я временно перестану быть мышью?!
— Конечно,— снисходительно пояснил рыжий Толя.— Вы будете просто представитель вольнолюбивых грызунов, вот и всё. Зачем нам эти разделения?
— Ви-ви-видите ли,— возразила мышь Ира,— если мыши и лисы вступают в одну партию, это очень редко кончается консенсусом… Это обычно кончается мышкованием!
— Что за глупости,— облизнулся Толя.— Вы справа, я справа… что нам делить? Вы сейчас не мышь, я не лис — мы оба противники тоталитаризма!
— Тогда мы должны определиться по отношению к курам!— не сдавалась мышь Ира.
— Демагогия!— рякнул Толя.— Куры — наши друзья! Мы всегда готовы принять кур… то есть влить их в себя… То есть поглотить!— оговорился он по Фрейду.
— Господа, господа!— запищали единым хором комары.— Нам пора принять конструктивные меры! Мы — представители древнейшего племени свободолюбцев, мы медведя ещё ко-гда-а кусали… Господа, наша партия должна называться «Комары России!».
— Отчего же комары?— не выдержали амфибии, у которых с комарами была давняя приязнь.— Вы тут не одни, слава Богу!
— Но нас больше!— прозудели комары.
— Комар не может быть символом России,— рассудительно заметил жук Егор.
— В нас течёт русская кровь!— протестующе запищали комары.
— Господа, господа!— перебила общий гвалт мышь Ира.— Нам также предстоит определиться по отношению к леснику! Например, я против лесника, потому что он считает нас вредителями…
— Нечего пшено воровать!— тявкнул Боря, вспомнив, что он как-никак домашнее животное, хотя и давно не стриженое.
— Это не воровство, а бизнес!— захлебнулась возмущением мышь.— Это частная инициатива! А вы… вы… вы… жрёте с лесникова стола!
— Коллеги,— снова облизнулся Толя,— сейчас не это важно. Почему обязательно надо вырабатывать единую, унифицированную, скучную позицию?! Когда лесник ходит с ружьём — мы против лесника, когда он рубит сухостой — мы за лесника.
— Бре-ке-ке-ке-кекс, ра-а-абство!— привычно проквакала амфибия. Её проигнорировали.
— Но во имя чего мы объединяемся?— сонно спросила муха цеце, пригревшись на ветке.
— Это вопрос не праздный!— назидательно поднял Боря одну из лапок.— Это вопрос существенный. Мы объединяемся во имя того, чтобы напоминать леснику о себе.
— Да зачем же?— хором пискнули мыши.— Чем меньше он о нас думает, тем больше шансов, что мы уцелеем как идея…
— Наш долг — будоражить лесника!— грозно зазудели комары.— Когда нас много, мы — сила! Лесник в последнее время не чешется. Надо, чтобы лесник чесался!
— Мы должны подчеркнуть, что падалью питаются не только хищники!— поддержали их мухи.
— Но надо объединиться с названием,— снова встряла принципиальная мышь Ира.— Поскольку крупный хищнический капитал объединился в партию «Коготь», мы должны объединиться в партию «Зуб»!
— А у нас нет зубов!— в отчаянии заквакали лягушки.— У нас ороговевшие челюсти! Не следует ли нам назваться партией «Челюсти»? Это будет достаточно грозно, хотя и несколько ква-ква-квази…
— Жуки России!— гудел Егор.— Приватизацию начали жуки! Мы ещё личинками, помню, были, а уже всё приватизировали…
— Довольно, коллеги!— хором тявкнули лис и пудель.— Всё это несерьёзно. Надо намекнуть на наши цели и размеры и назваться партией Малых Сил.
— Малых Сих!— поправила мышь Ира много читавшая в своей жизни.— Горе тому, кто соблазнит одного из малых сих! Поднявший меч на наш союз…
Некоторое время члены партии малых сих с энтузиазмом исполняли любимую песню, упирая на слова «Пока безумный наш лесник пошёл точить на нас острогу…»
— Итак, господа!— перекрикивая общий хор, завывал лис.— Осталось выбрать лидера!
— Лидером должен быть комар, потому что нас больше всего!— хором зудели комары.— Мы боевой отряд нашей партии! Нам оленя случалось усасывать!
— Мы-ши! Мы-ши! Мы-ши!— скандировали мыши, выталкивая вперёд Иру.— Потому что мы бываем полевые, то есть знаем жизнь народа, и домашние, то есть знаем жизнь лесника!
— Амфибии!— надрывно квакали земноводные.— Мы одинаково свободно чувствуем себя во всех стихиях — подпольной, митинговой и парламентской! Наш дом — болото!
— Умоляю, тише!— не выдержал лис, замахиваясь лапами на особо рьяных крикунов.— Не забывайте: в наше время главный персонаж в лесу — лесник! Это вам не прежний, который не просыхал. Это новый, который практически не промокает.
— И что?— спросила мелкая живность, летая, ползая и с писком носясь вокруг лиса.
— Да то, что нам нужен лидер, который был бы у лесника на хорошем счету!
— Ты, что ль?— с издёвкой спросил майский жук.— Ты сначала приди с ним к консенсусу о курах, а потом лидируй!
— Почему я?— пожал плечами лис.— Я думаю, вот идеальный лидер!— И указал хвостом на резвящегося Борю, который, устав от дискуссии, бешено ловил зубами собственный хвост и выкусывал блох, тоже пытавшихся вступить в партию.
Малые лесные жители переглянулись. С одной стороны, Боря был действительно идеальной кандидатурой: друг лесника, при этом не слишком близкий и как бы дикий… Но он так простодушно прыгал, рычал, так весело лизал любого встречного, так мало, казалось, был способен к серьёзной политической работе,— что самый выбор его ставил крест на любых политических амбициях малых сих.
Видя общее замешательство, лис Толя снова взял слово:
— Господа! Вы, может быть, действительно полагаете, что наша задача сегодня — будоражить лесника?
Он дождался тишины и понизил голос.
— Да, конечно, так записано у нас в программе,— торопливо продолжал он, оглядываясь по сторонам.— Но разве вы… разве мы… разве мы с вами не понимаем, что на самом-то деле задача у нас сейчас одна — чтобы не трогали?! Чтобы хоть немножко дали жить, изредка потаскивать зерно и кур, попивать кровь… и не морили окончательно?!
Эта горькая правда заставила мелкую живность вздрогнуть и встрепенуться.
— Вы что, не понимаете, что Боря — наше единственная надежда на переговорах с лесником?!— закончил лис и оглядел собрание.
Комары потупились. Мухи перестали жужжать. Мыши опустили глазки и жались друг к дружке, словно желая сделаться меньше или вовсе провалиться сквозь землю.
— Вот то-то,— удовлетворённо сказал Толя после паузы.— Соотносите амуниции с амбициями. Голосуем списком, а те, кто против, могут писк прекратить.
Голосование прошло с таким писком и так единогласно, что два туриста, разводившие у пруда скромный костерок, переглянулись: что это лесная мелочь так распищалась?
— Это к потеплению,— уверенно сказал один.
— Нет, к похолоданию,— ещё увереннее ответил другой.
— Не, точно к потеплению,— вовсе уж уверенно заметил первый.— Когда похолодание, они не пищат. Не очень-то попищишь. Но пусть резвятся, пищат. Они хоть и мелкие, да безобидные.
— Да,— заметил другой.— Не медведи. Пущай пищат…