Мой друг Александр Родин. Продолжение-5
В начале 1947 года Саша демобилизовался и уехал домой в Москву. А летом 1947 года и я приехала в Москву сдавать вступительные экзамены в МГУ. Я уже рассказывала, что собиралась поступать в Ленинградский университет, но мои друзья-москвичи, Эмиль, Нора и Саша, убедили меня, что учиться и жить нужно в Москве. Саша встретил меня на вокзале и привёз к себе домой, в коммуналку на Сущёвской улице, я это его жильё уже описывала. Я вошла в комнату, от дивана встала и пошла ко мне какая-то необыкновенная… Что-то необыкновенное… Я была так удивлена, что не могла шагу ступить ей навстречу. Я молча смотрела на неё, и в голове у меня мелькало, что я откуда-то знаю, что такое существует, я об этом читала, а может быть, даже где-то видела… Это… это… это называется… Так это же Прекрасная Дама, Вечная Женственность, у неё есть ещё название… Это была сашина мама Розалия Исааковна. От Саши я пошла к Эмилю и Норе, они жили недалеко на той же улице, сказала им: «Что же вы меня не предупредили, что сашина мама такая… такая…». Я пыталась подобрать слово, а Нора мне подсказала: «Такая маркиза?». Маркиза это конечно, это само собой, но слово «маркиза» не исчерпывает и не выражает всего явления, каким была сашина мама.
Как-то перед экзаменом по немецкому языку я встала в четыре утра, было уже светло, и тихонько, чтобы никого не разбудить, села за письменный стол у окна, стала заниматься. Розалия Исааковна увидела это, оделась и села рядом со мной. Она хотела мне помочь, она знала немецкий. Мы позанимались, я пошла сдавать, а Розалия Исааковна сказала Саше: «Лина не сдаст, она ничего не знает». Действительно, с немецким мои дела обстояли плохо. До войны иностранный язык в школе начинали изучать то ли с 7-го, то ли даже с 8-го класса. Вот я изучала немецкий до войны, кажется, один год, и это всё. Экзамены на аттестат зрелости я сдавала в Казахстане, в посёлке Бурлин, райцентре Западно-Казахстанской области. Иностранный язык в сельских школах тогда не преподавали, потому что не было учителей, и в аттестате зрелости отметки по иностранному языку у меня нет.
Я пришла на экзамен. У экзаменатора, дамы благородного вида с ухоженными седыми волосами, я взяла билет и села готовиться. Какие-то ответы на вопросы в билете я всё-таки придумала. Села за стол экзаменатора, положила билет перед собой, а она отодвинула билет, открыла томик стихов, положила передо мной. Сказала: «Читайте и переводите». Я сказала, что готический шрифт я вообще не умею читать, школьные учебники и сборники упражнений печатаются обычным латинским шрифтом… Она сказала: «Всё-таки прочтите». Я прочла: «Die Dorf». Она спросила: «Что это значит?». Я сказала: «Деревня». Она сказала: «Продолжайте». Я сказала: «Вряд ли у меня это получится». Я стала читать стихотворение и переводить. В стихотворении было три четверостишия, и я всё перевела, не затрудняясь ни в одном слове». Стихотворение было такое ясное и прозрачное, что не понять его было невозможно. Экзаменатор сказала: «Почему же вы делали вид, что ничего не знаете?»,- и поставила мне четвёрку. Если бы я не говорила, что ничего не знаю, то она и пятёрку мне бы поставила. Я спросила: «Чьи это стихи?». Она ответила: «Гёте». И я поняла, что Гёте великий поэт, величайший. Он такой великий поэт, что его стихи без перевода понятны даже тем, кто его языком не владеет.
Я уже писала, что сашин отец, Исидор Михайлович, был театральным критиком, и администраторы театральных и концертных залов радовались, когда он приходил, и всегда находили хорошие места для него и его спутников. Я пробыла в Москве более полутора месяцев, сначала экзамены, потом установочная сессия для тех, кого зачислили, Исидор Михайлович во время экзаменов почти каждый вечер, а во время установочной сессии каждый вечер водил нас с Сашей иногда в театры, но чаще на эстрадные концерты. Тогда были очень хорошие сборные концерты, теперь, мне кажется, таких не бывает. В одном концерте выступали певцы, танцоры, какие-нибудь акробаты, жонглёры или фокусники, чтецы, музыканты. Я помню концерт, в котором пел дуэт «Лядова и Пантелеева». Лядова была и композитором, она сидела за роялем, но пели они не только её песни. Пели они замечательно, слёзы наворачивались на глаза. После них выступали Анна Редель и Михаил Хрусталёв - самая блестящая танцевальная пара, которую я видела в своей жизни, несравненные. У них была мировая слава, они объездили с гастролями весь мир. В этом же концерте великолепный Смирнов-Сокольский читал свои фельетоны-монологи. Молодые партерные акробаты показали интересный номер. Выступил в этом концерте и скрипач-виртуоз. Саша меня и в кино сводил. Это был итальянский фильм, мне кажется, просто экранизация оперы «Тоска». Партию Кавадоси пел Беньямино Джильи. Я люблю вокал, пока была ходячая, не пропускала ни одного значительного вокального концерта. Я человек не слишком музыкальный, на симфонические инструментальные концерты хожу нечасто, но вокал… Я слышала много замечательных теноров, и вживую, и в записи, но с Джильи не может сравниться никто. Его обожал Муссолини, и из-за этого после войны у него, кажется, были какие-то неприятности. А здесь в фильме, когда Джильи пел знаменитую арию Кавадоси, «Мой час настал, и вот я умираю… Я никогда так не жаждал жизни…», у меня из глаз потекли слёзы. В кинозале нельзя разговаривать, и чтобы поделиться с Сашей впечатлениями, я взяла его палец и вытерла им свою мокрую щёку. Когда мы вышли из зала, Саша сказал: «Почему-то, когда я смотрю что-нибудь с тобой, впечатления бывают особенно сильные». Фильм был трофейный.
А теперь я хочу, как всегда, отвлечься от темы и некстати и невпопад поговорить о трофейных фильмах. После войны из Германии привезли большое количество кинофильмов, которые снимали киностудии Третьего рейха, и показывали их в советских кинотеатрах. Это были прекрасные фильмы, прекрасные и по форме, и по содержанию. Мы знаем, что нацистская идеология была человеконенавистническая, всячески плохая, и, возможно, в Германии снимали фильмы, отражавшие эту идеологию. Мне документальные фильмы Лени Рифеншталь, такие, как, например, «Триумф воли», кажутся страшными, а то, что режиссёр была талантливым человеком, делает их ещё страшнее. Но таких фильмов, ни документальных, ни художественных, нам в советское время не показывали. А те снятые в нацистской Германии фильмы, которые нам показывали, были по своей идеологии вполне прогрессивными и даже гуманистическими. Их пафос был направлен главным образом против империализма, а главной империалистической державой была Великобритания. Она завоевала много стран и угнетала народы в своих колониях. Самый лучший фильм из всех трофейных фильмов был об англо-бурской войне, он назывался «Дядюшка Крюгер». Та война действительно была жестокой, в ней появились первые концлагеря, и слово «геноцид» впервые прозвучало для характеристики отношения англичан к бурам. Можно сказать, что бурам тогда сочувствовал весь мир, и мне кажется, особенно остро им сочувствовали почему-то в России. В моём раннем детстве в 1927 году в Днепропетровске, который тогда был ещё Екатеринослав, к нам во двор приходил шарманщик, у нас под окном крутил шарманку. Песня у него была одна: «Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне». Это было через 25 лет после окончания англо-бурской войны, но видно, она продолжала болью отзываться в русских сердцах. Я в детстве запомнила эту печальную песню на всю жизнь, когда распался Советский Союз, и на окраинах бывшего Союза начались войны, эта песня во мне опять зазвучала: «Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне». Главным героем немецкого фильма, который я назвала выше, был Пауль Крюгер, президент Трансвааля. Мне хочется сказать, что это вообще был лучший фильм, который я до тех пор видела в своей жизни, а Яннингс, который играл Крюгера, был самым лучшим актёром, какого я видела. Во всяком случае, я так это помню, не стану сейчас на этом настаивать, с тех пор прошло больше 70 лет. Впечатление было ошеломляющее. Актёр был немолодой человек и не красавец, он не был мачо, в нём совершенно не было мужской привлекательности. В нём не было того, что киношники называют «манкость», вот никакой манкости. В нём не было также увлекательности, заразительности человека, который проповедует великие истины и за которым все идут, как за Христом. Вот я очень здорово описала и перечислила всё, чего в нём не было, а написать, что же в нём было, затрудняюсь. Крюгер в фильме ездил по разным странам и обращался к правительствам этих стран в поисках поддержки. Его все понимали, ему все сочувствовали, но поддержать, выступить против Англии не решались. Мы наблюдали трагедию человека, который чувствовал себя ответственным за свою страну, делал всё, что мог, для своего народа, старался не терять надежды, но был обречён. Станиславский говорил, что в актёре главное не внешние данные, не голос и даже не талант и мастерство, а обаяние, а что такое обаяние, никто не знает. Вот, вероятно, Яннингс, сыгравший роль Крюгера, обладал этим обаянием в огромной степени. Хотя, конечно, там были и талант, и мастерство. Сердца кинозрителей были переполнены любовью к Крюгеру. Это было глубокое переживание, воспоминание о котором сохранилось навсегда.
Немецкие трофейные фильмы снимались в такой же тоталитарной стране, как наша, и идеологии там придавалось большое значение, но работали немецкие киношники тоньше, чем наши. В фильме про Крюгера был эпизодический персонаж, королева Виктория, Крюгер приехал в Англию, чтобы встретиться с ней и убедить не завоёвывать Трансвааль. Так вот, королева Виктория в этом фильме персонаж положительный. Она умная, добрая, обаятельная, и они с Крюгером люди одной культуры. Королева Виктория понимает Крюгера, сочувствует ему, но поскольку в Англии королева царствует, но не правит, Виктория ничего не может сделать для Трансвааля. Если бы этот кинофильм был советским, то королева, конечно же, была бы персонажем отрицательным.
Если действие немецкого трофейного фильма происходило на территории Северной Америки, то речь в нём шла об отношениях индейцев и белых. И симпатии создателей фильма были на стороне индейцев, так же, как симпатии наших кинозрителей. В таком фильме обычно был один белый человек, главный положительный герой, который сочувствовал индейцам, помогал им, сражался на их стороне. Возможно, этот человек был немцем по национальности, в Америке ведь были и немцы, я тогда в этом не разобралась. Если действие фильма происходило на территории Индии, симпатии создателей фильма, так же, как симпатии советских кинозрителей, были на стороне народа Индии, угнетаемого колонизаторами-англичанами. И вообще, создатели немецких фильмов сочувствовали угнетённым. Ведь партия Гитлера была не только националистической, она была и социалистической. В знаменитом фильме «Индийская гробница», который побил все рекорды по посещаемости, красавицей хочет завладеть жестокий индусский магараджа и ещё какой-то высокопоставленный индус, а спасает красавец немец и увозит её в Берлин. Среди немецких трофейных фильмов было много таких, которые я назвала бы просветительскими. К ним можно отнести и фильм «Ночная серенада» о Моцарте. От наших фильмов-биографий великих русских людей он выгодно отличается тем, что в нём нет официоза, казёнщины, не чувствуется государственного подхода. Этот фильм – не биография Моцарта, а случай из его жизни. Мы знаем Моцарта в основном по пьесе Пушкина «Моцарт и Сальери», так вот, в немецком фильме был именно пушкинский Моцарт, а в наших экранизациях этой пьесы Пушкина пушкинского Моцарта не было. Вспомните Моцарта Золотухина, и вы поймёте, о чём я говорю. А Моцарт из фильма «Ночная серенада» ходил, как пушкинский Моцарт, только у Моцарта могла быть такая походка, смеялся, как пушкинский Моцарт, только Моцарт мог так смеяться… И что бы он ни делал, что бы ни говорил, видно было, что он гений. И актёр, который его играл, мне тоже показался гением. Вообще актёры в немецких трофейных фильмах меня очень удивили, они сильно отличались от наших. Наши актёры, которые играли положительных героев,- Крючков, Алейников, Борис Андреев, Иван Переверзев,- мне нравились, так же, как всем советским зрителям. Они были всеобщими любимцами. Но представить себе, что герой Крючкова, Алейникова, Бориса Андреева – это и есть круг моих друзей,- я не могла. Я их со стороны любила, а проводить с ними время мне было бы скучно, а вот если бы герои немецких трофейных фильмов захотели бы меня принять в круг своих друзей, я бы обрадовалась, была бы польщена и охотно с ними бы дружила. От положительных героев советских фильмов они отличались не только высоким интеллектом, но и более сложными характерами, богатой духовной жизнью. Об одной актрисе, шведке по национальности, много снимавшейся в фильмах киностудии UFA, режиссёр Федерико Феллини до конца своих дней вспоминал, что у него «постоянно бегут мурашки по телу при звуках её голоса», и что «она была львицей, которой был бы с удовольствием растерзан любой мужчина». Иосиф Бродский писал, что Сара Леандер была самой красивой женщиной, которую он видел в своей жизни, она была для него идеалом красоты, и в стихах он вспоминал о ней в роли Марии Стюарт. Ну а Марику Рёкк, я думаю, вы все помните. Фильмы с нею были если не лучше, то уж, во всяком случае, не хуже самых известных голливудских мюзиклов. Пела она прекрасно, а танцевала вообще божественно. Я хочу сказать, что немецкие трофейные фильмы были шагом в моём художественном развитии, и они изменили моё отношение к кинематографу. Только после этих фильмов я стала относиться к кинематографу как к серьёзному искусству, и стала интересоваться им не меньше, чем литературой.
Я опять отвлеклась и хочу вернуться к Саше. В том году, когда я поступала в МГУ, и Саша поступал в институт. Он хотел поступить в медицинский, но его отец был категорически против, Исидор Михайлович был человеком карьеры, человеком успеха, а врачи у нас, так же, как и учителя, были самыми низкооплачиваемыми и малоуважаемыми профессиями. Папа говорил Саше, что врач – это просто нянька, только с высшим образованием. Не знаю, удалось ли ему убедить Сашу или Саша просто сам не хотел его огорчать, но он забрал документы из медицинского института и отнёс их в МЭИ. Я жалею, что Саша не стал врачом, хотя поступить в энергетический институт для него было более естественно. Я рассказывала, что Саша в школьные годы был радиолюбителем, конструировал приёмники, которые на выставках премии получали, и на войне он был радистом. И в институте, куда он легко поступил, он продолжил этим заниматься.
Продолжение следует.