Пророк… в чужом отечестве
Когда-то, в нашем разговоре с Новеллой Матвеевой, речь зашла о том, что все в ту пору как-то бурно обсуждали ожидание появления «нового Пушкина». Новелла Николаевна, со свойственной ей парадоксальной остротой, заметила: «Все ожидают нового Пушкина, а появись он сейчас, его не узнают и не пустят на порог редакций журналов...» Кстати, это был период, когда журналы и издательства, её самоё не жаловали своим вниманием.
В сущности, правота её слов актуальна в нашей литературе во все времена. Особенно, быть может, сегодня, когда только вездесущие ловкачи и шоумены умеют быть на виду. Получается всё по той же старой пословице: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем», а по слову Пушкина, мы всё так же «ленивы и не любопытны»…
Меня всегда поражало, насколько невнимательны и равнодушны современные издатели, газеты и журналы к такому крупному явлению в нашей литературе и культуре, как Владимир Борисович Микушевич. Выдающийся русский поэт, прозаик, религиозный философ, переводчик, чьи переводы таких авторов, как Шекспир, Вийон, Петрарка, Дж. Свифт, Новалис, Эйхендорф, Гофман, Гёльдерлин, Рембо, Рильке, Юнгер, Нарекаци давно уже стали классикой, расширив отечественное культурное пространство до мировых пределов. Микушевич, блестяще владеющий несколькими европейскими языками, знаток Ницше, поистине человек ренессансного масштаба.
Участие Микушевича в международных научных конференциях самого высокого уровня по вопросам культуры, философии, по творчеству мировых классиков, – почитают за честь за рубежом. Там он беспрекословный авторитет, что называется, «пророк… в чужом отечестве». Но только не у нас. У нас Микушевич известен лишь в узких кругах интеллектуалов, давних поклонников и почитателей его оригинальных лекций, его переводов, его крупных полотен историософской прозы, а в последнее время и его просветительской авторской программы «Магистр игры» на канале «Культура». Программы, которую без преувеличения можно назвать роскошным пиром глубочайшего ума, интеллектуальной мистерией, каждый раз разворачивающейся на наших глазах как уникальная импровизация, равной которой нет нигде в мире.
И почти совсем не знают у нас Владимира Микушевича как поэта. Редкие публикации в периодике, несколько тоненьких малотиражных книг, изданных практически за свои деньги. И всё. При том что Микушевич пишет всю жизнь, пишет до сего дня и, на мой взгляд, он, при всём его многогранном таланте, в первую очередь – крупный русский поэт, увы, непрочитанный, непонятый. А непонятый – потому что непрочитанный, потому что сегодня не так много конгениальных его таланту читателей, которых в грядущем культурном бедламе будет ещё меньше.
Поэзия В. Микушевича – поэзия большой культуры, глубоких исторических, религиозных, философских смыслов. Она богата интонационно, даже музыкальна при всей классической безупречной строгости его стиха. Однако это не застывшая традиционная форма, но словно бы цветущая, обновляющаяся, молодая. Владимир Микушевич, старейший русский поэт, как мало кто даже из молодых сегодня работает и экспериментирует в области поиска формы. Он обогащает новыми интонациями и сюжетами свободный стих, его по природе своей народный слух к звуку слова, его безупречный лингвистический вкус и интуиция помогают вскрывать новые (или забытые!) этимологические смыслы в старых словах, обогащая современный словарь. Поэт ищет истоки поэзии в корнесловии, известном нам ещё по изысканиям адмирала Александра Шишкова...
Летом Владимир Борисович Микушевич отметил 85-летний юбилей, и это событие прошло практически незамеченным.
Ну что ж, зато в узком кругу людей, понимающих значение Владимира Борисовича Микушевича для отечественной культуры, все всегда знали, что он – гений. Гений, живущий среди нас.
Владимир Микушевич,
Москва
Ты на земле не лишний
Год мой восемьдесят пятый
Сновиденьями помятый,
Вопреки всему живу.
Год мой восемьдесят пятый
Я встречаю наяву.
В мире войн и эпидемий,
Именуемых судьбой,
Не дождавшемуся премий
Как не быть самим собой?
Хоть последнее готово
Время к Страшному суду
Я спасительное слово,
Может быть, ещё найду.
Современники, соседи –
Не друзья и не враги.
Ночью, как аз, буки, веди,
Слышу я твои шаги.
И как чудное мгновенье,
Что предшествует весне,
Вдруг твоё прикосновенье,
Чуть заметное во сне.
Глохну будто бы и слепну
Я по мнению врачей,
А на самом деле крепну
Я средь будущих лучей,
И почти что исцелённый,
Солнце чувствуя в груди,
Прозреваю, ослеплённый
Дальним светом впереди.
Когда я был один…
Когда я был один, я не был одинок,
Как Гёльдерлин сказал: меня взрастили боги.
Моим наставником был пушкинский пророк,
Мне Гоголь по ночам внушал свои тревоги.
Чайковский мне открыл просторы зимних грёз,
Врачуя грешный мир и все его изъяны;
Вверяясь музыке, поверил я всерьёз,
Что адресовано лишь мне письмо Татьяны.
Но не смолкающий повсюду до сих пор,
Всё неотступнее, назойливей и строже
Преследовал меня однообразный хор,
Где каждый с каждым схож и все – одно и то же.
В чередованье лет, и зим, и вёсен мне
В преддверье вечности запомнился навеки.
Рай, то есть радио, тарелка на стене
И полки пыльные чужой библиотеки.
И неотвязнее часов день ото дня
Без комментариев и выкладок подробных
Одна и та же мысль преследует меня:
Ад – одиночество среди себе подобных.
Рысь
К ночи грозила небесная высь
Очередною воздушной тревогой;
Пыль над просёлочной к лесу дорогой,
Троек почтовых забытая рысь.
Как часовые, дома на постах
Рядом с бараками у полустанка,
Но, как подпольщица, как партизанка,
Русь обитала и в этих местах.
И в стороне от ветшающих крыш,
Где грузовая стихала шумиха,
Так же цвела, розовея, гречиха,
И наслаждался брусникой малыш.
Детям лесная мерещилась жуть,
И не перечил молве осторожной,
Слух, будто в здешней глуши придорожной
Даже случалось тетёрку спугнуть.
Вздрогнешь во сне, как собой ни владей,
В городе всё ещё кризис жилищный,
Но говорят, что поблизости хищный
Зверь нападает порой на людей.
Опровергать ничего не берусь.
Может быть, всё это бредни ночные,
Но утверждают, как прежде иные:
Рыскает рысь, где скрывается Русь.
Неуправляемая пара
Не вовремя или же вовремя,
Кто знает, раньше или позже,
Смерть за дворами и подворьями
Когда-нибудь отпустит вожжи,
И распахнётся плоть инертная,
И вместо взвившегося пара
С душою вместе дух – бессмертная
Неуправляемая пара,
Но не гнедых, а голубеющих,
Не замечающих кончины,
Окажутся средь звёзд слабеющих,
От ангелов не отличимы.
Сонеты к Пречистой Деве
Небесная преграда
У осаждённого в сраженьях Цареграда
Завоеватели смотрели на Босфор,
Но подсказать не мог им вкрадчивый простор,
Что вместо маяка вдали горит лампада.
Готова с кесарем продолжить бранный спор,
Узрев Армагеддон, одумалась армада;
Для мирового зла небесная преграда
Над человеками заблудшими с тех пор.
В столпотворении насмешливо суровом,
Где умножается всемирная тщета,
Толкутся, помянуть не смея добрым словом
Победоносного Олегова щита,
Но только под Твоим, Пречистая, покровом
В скорбях Святая Русь была и есть свята.
Пречистой Девы пряжа
На гнущихся ветвях круглятся грузы
И падают, алея в синеве,
И, сладкие, скрываются в траве,
Где соберут их труженицы-музы,
Прилежные, с тобою во главе
И дашь ты мне душистый плод из лузы,
Которую образовали узы,
Связавшие навек нас по канве
Не свыше ли? Из вышивки пейзажа
В тенётнике, не чающем теней,
Где ангелы – невидимая стража
За часом час трудов твоих и дней,
И, может быть, со мной тебе видней,
Что наша жизнь – Пречистой Девы пряжа.
Шёпот солнца
Ради такого дня
Стоило мне родиться;
Солнце возле меня,
Не торопясь, садится
И обещает в тиши
Цвета заката вишни
Шёпот его: Не спеши!
Ты на земле не лишний.