Пропущенные 15 лет. Продолжение-4
Продолжу рассказывать о нашей счастливой жизни на Войковской. Лена стала студенткой, у нее появились новые друзья, с некоторыми из них мы познакомились, а с некоторыми даже подружились. Я уже упоминала Лену Захарову, с которой мы подружились на всю жизнь, с нами она дружила даже больше, чем с Леной. Она интересовалась литературой и писала стихи, я бы даже сказала, хорошие. В последние годы Игоревой болезни Лена бывала у нас часто, и я видела, что она переживает за Игоря как за родного человека. Я сказала ей: «У тебя какой-то странный кашель…» Она сказала: «Этот кашель на меня нападает, когда я вхожу в ситуацию Игоря Николаевича». Еще у Лены появилась подруга Ира, она любила Лену ревнивой деспотической любовью. Вообще непростой был у нее характер, но я ценила ее преданность моей дочери. Они с Ирой вместе ездили отдыхать. Я рассказывала, что Лена заявила нам, что она уже взрослая и больше не хочет ездить отдыхать с родителями. Мы испугались. Мы даже по путевке в учреждение отдыха побоялись бы отпустить ее одну, а тем более дикарем. Но на наше счастье, решительно отказавшись отдыхать с нами, она согласилась отдыхать с нашими друзьями. Поехала в Гудауту с моей подругой-однокурсницей Эммой, вы ее знаете, а Эмма согласилась взять и Лену, и Ирину. А на следующий год Лена отдыхала в Коктебеле с Мусей, с которой я познакомилась, когда мы вместе работали во Всесоюзной книжной палате, и подружилась на всю жизнь. Перед отъездом в Коктебель бабушка сшила Лене длинную пеструю юбку, и Муся потом говорила, что это была самая красивая юбка в Коктебеле и все на нее обращали внимание, оглядывались. В Коктебеле комнату, соседнюю с Лениной, снимали четверо ребят-методологов, учеников Щедровицкого. Кроме того, что они были методологи и ученики Щедровицкого, что интересно само по себе, они могли, севши рядком на кровати, спеть всю рок-оперу «Иисус Христос - суперзвезда» от первой до последней ноты, исполняли не только вокальные партии, но и оркестр изображали. Так что Лене повезло, у нее было интересное лето.
А мы в это лето с Игорем вдвоем жили под Керчью, в Старом Карантине. Там было красиво, и это не сладкий крымский пейзаж, а другая красота, строгая и суровая. Мне бы, может быть, хотелось что-нибудь поласковее, но Игорю это очень нравилось. Археологи вели там раскопки в нескольких местах и раскапывали что-то невероятное, какие-то фрагменты городской застройки, лестницу. Мы бродили среди раскопок и удивлялись. Вообще археология – очень заразнительное занятие. А в Керчи и окрестностях античность лежит прямо под ногами. Копнешь каблуком землю – и выкопаешь какой-нибудь черепок. Мы там из обрыва к морю выскребли почти целый чернолаковый светильник. А кроме археологии, которой мы очень увлеклись, там была еще замечательная еда, мы сроду так вкусно не ели. У хозяйки была корова, Игорь мог сразу после дойки выпить пол-литровую кружку парного молока, которое он очень любил. В простой придорожной чайной варили борщ и тушили свинину большими порционными кусками, и это были два блюда, которые сделали бы честь любому московскому ресторану. У самой кромки воды в дощатом летнем павильоне жарили чебуреки, изумительно вкусные. Я попросила рецепт этих чебуреков, и мне охотно согласились его дать. Я достала блокнот и ручку и записала: «Берете 16 кг муки…», дальше я записывать не стала, поняла, что пересчитать эти 16 кг муки на количество, которое мне нужно, будет очень трудно. Часто мы ездили обедать в ресторан в Керчь, там в меню были такие виды рыбы, каких мы никогда не слыхали. И из этой неслыханной рыбы готовили множество разнообразных блюд, очень вкусных. Еще в этом ресторане мы в первый и единственный раз в своей жизни увидели и попробовали лангустов, вспомнили Гумилева:
Дело важное здесь нам есть, -
Без него был бы день наш пуст, -
На террасе отеля сесть
И спросить печеных лангуст.
Ничего нет в мире вкусней
Розоватого их хвоста…
Действительно нет ничего вкусней. А лангусты – еще и сказочные красавцы. Если бы мы из Керчи летели прямо домой в Москву, то привезли бы мешок лангустов – и удивили бы и порадовали всех своих друзей. Но мы решили последние десять дней отпуска провести в Никитском ботаническом саду. Я там как-то прожила два месяца одна и очень это место полюбила, и мне хотелось показать его Игорю. Словом, в Керчи было очень хорошо и интересно, но мы беспокоились о Лене. Сказали нашей хозяйке: «У нас дочь-студентка поехала отдыхать одна, и мы беспокоимся». Хозяйка удивилась: «Дочь-студентка? Я думала, вы сами студенты». Такой у нас был несолидный вид.
На день рождения Лена пригласила всю свою группу. Ребята нам понравились, было весело. Я зашла на кухню и увидела, что Игорь сидит на стуле, на одной коленке у него сидит Лена Захарова, на другой – Наташа Вертман, все трое держат в руках бокалы с вином и смеются. Когда я вошла, девочки чуть смутились, не знали, понравится ли мне это, но я сказала: «Рембрандт с Саскией на коленях, даже с двумя Саскиями». Помните картину Рембрандта, где его жена Саския сидит у него на коленях, оба держат в руках бокалы с вином и смеются веселые, а здесь две Саскии, так что вдвое веселее.
Но когда у вас дочь – барышня, то кроме радости бывают и тревоги. «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!» Однажды Лена не вернулась своевременно от Татьяны Викторовны, с которой она продолжала заниматься английским. Телефона у нас не было, и, чтобы позвонить Татьяне Викторовне, мне нужно было выйти к будке телефона-автомата, что была рядом с нашим домом. А я была дома одна, и, если бы Лена пришла в мое отсутствие, она не смогла бы войти в квартиру. На лестничной клетке напротив нашей квартиры жила семья – муж, жена и сын-студент – приличные люди, но какие-то замкнутые, я не видела, чтобы к ним кто-нибудь когда-нибудь приходил в гости, у них всегда было тихо. И мы с ними не были знакомы, не здоровались. Я позвонила к ним, мне открыл сын-студент, и я попросила его посидеть у нас в квартире 20 минут, пока я позвоню по телефону, и объяснила ему ситуацию. Он согласился, тут вышли его родители и спросили строго, куда это он собрался. Он сказал: «Ухожу от вас». Я и им объяснила, что у меня дочь пропала. Я позвонила Татьяне Викторовне и узнала следующее: Маринка, моя племянница, и Маша, падчерица Феликса, тоже стали брать уроки у Татьяны Викторовны (это я знала). Обычно они занимались в те же дни, что и Лена, но после нее, а в этот день они попросили Лену пропустить их вперед, потому что вечером у них было какое-то мероприятие. Представляете, чего бы я натерпелась за два часа, если бы Татьяне Викторовне не позвонила?
А были случаи похуже. Однажды Лена сказала, что после занятий сразу пойдет в консерваторию, не одна, из их группы идет несколько человек. Мы надеялись, что Лену кто-нибудь проводит домой, в наше время девушек домой непременно провожали, хотя Москва тогда была совершенно безопасной. По моим расчетам, Лена должна была уже вернуться, но ее не было, и у меня была какая-то тревога, и мне казалось, что она мне передается от Лены. Я сказала Игорю: «У меня такое ощущение, я прямо чувствую, что Лена рядом с домом и с ней что-то нехорошее происходит». Игорь сказал: «Не выдумывай». Я открыла дверь на балкон и спросила: «Ты слышишь?» Игорь сказал: «Слышу. Это кошка мяукает. Перестань себя накручивать». Я открыла дверь на лестничную площадку, и мы услышали голос Лены, она кричала: «Помогите!» В два прыжка Игорь спустился с четвертого этажа, и я увидела, что он ведет Лену за руку по лестнице, шапку она держит в руках, а рукав дубленки у нее оторван в плече. Я спросила Игоря: «Ты его видел? Врезал ему?» Игорь сказал: «Видел, не врезал». Я спросила, почему, Игорь сказал: «А вдруг это однокурсник, который провожал Лену домой». И правда, это мог быть однокурсник, и с однокурсниками все может быть. Лена вошла в комнату, села, перевела дух и спросила: «Порядочные люди существуют?» Мы ей объяснили, что порядочные люди существуют и их много, но она должна вести себя так, как будто порядочных людей нет, потому что отличить порядочного от непорядочного она не может. Лена рассказала нам, что в метро рядом с ней сидел мужчина, который спросил у нее: «Как вы относитесь к Свет-Молдавскому?» Лена сказала, что считает Свет-Молдавского настоящим ученым. Попутчик спросил: «А как вы относитесь к филадельфийской хромосоме?» Лена не слыхала о такой, но признаваться в этом не хотела и спросила: «А вы как к ней относитесь?» Интересный разговор продолжался. Потом незнакомец читал стихи Есенина. Каким-то образом незнакомец определил круг Лениных интересов. Угадать это невозможно, и я думаю, он просто видел Лену в институте и знал, кто сидит рядом с ним. Он вышел из метро вместе с Леной. Я рассказывала, что один выход из метро Войковская был прямо в нашем дворе, от него до нашего подъезда было несколько десятков шагов, но это был какой-то очень неприятный отрезок. Я говорила, что я не трусиха, мои родители специально воспитывали во мне храбрость, и это им удалось, но через это место я всегда бежала бегом. Я как-то сказала об этом Игорю, и он согласился: «Да! В этом месте есть что-то зловещее». Поэтому, когда незнакомец предложил Лене проводить ее до подъезда, она согласилась. А у подъезда он стал к ней приставать, причем приставать не на шутку. Она сопротивлялась, он достал нож и сказал, что, если Лена будет сопротивляться, он ее зарежет. Вот тут она и закричала «Помогите!» - и мы этот крик услышали. Это событие произвело на нас такое сильное впечатление, что мы ночь не спали. И правда, пырнул бы ножом и ушел, и никто бы его никогда не нашел. Утром мои сослуживцы спросили у меня, что со мной случилось. Я им рассказала, мой рассказ переполошил всю ЦНТБ. Говорили: «И вправду мог зарезать… И никто бы его не нашел… А Лены бы не было…» Когда я несколько успокоилась, то я решила, что, может, у него и ножа никакого не было, он что-то Лене показал, чтобы ее напугать, может, смертельной опасности и не было. Трудно себе представить, чтобы интеллигентный человек с тем же кругом интересов, что у нас – и наука, и поэзия, – был бы преступником, насильником.
По поводу комментариев…
notabler предполагает, что, покупая Лене одежду, я хотела ее подкупить или откупалась от нее. Это не так. Моя молодость выпала на время войны и послевоенную разруху и нищету. Почти четыре года в колхозе и год учебы в Киеве в Политехническом институте я ходила буквально в лохмотьях и страдала от этого. Известно, что у тех, кто пережил голод и дистрофию, не восстанавливается нормальное отношение к еде. И я думаю, что у тех, кто пережил жестокую бедность, не восстанавливается нормальное отношение к одежде. Мне кажется, что для моего поколения, военного, характерно стремление для своих детей создать избыток всего. В связи с комментарием
semenspokojnyj. Лена действительно была записана русской и была совсем не похожа на еврейку, совершеннейшая русская матрешка. Когда после второго курса она пришла на практику в больницу и вошла в большую мужскую палату, один больной воскликнул: «Смотрите-ка, она пришла, Серенькина невеста!» Вот такая она была типичная Серенькина невеста.Продолжение следует.