"Не бывает неважных дневников". Воспоминания о голоде в Поволжье 100 лет назад

Некоторые историки считают, что личные дневники и письма современников, или, как их иначе называют, "эго-документы", могут очень точно передать события какого-либо времени. Это могут быть личные записи людей времён революций, войн, репрессий или перестройки. Центр изучения "эго-документов" "Прожито" специализируется на работе с письменными источниками — текстами, свидетельствующими о прошлом от первого лица.

Алексей Сенюхин, редактор сайта "Прожито" и координатор волонтеров, рассказывает, что в рамках проекта есть дневниковые записи на любую тему.

— Когда появился этот проект и что стало его отправной точкой? Я так понимаю, что это проект Европейского университета, который находится в Санкт-Петербурге?

— Не совсем так, потому что "Прожито" как гражданская инициатива открылся в 2015 году в апреле. Тогда проект представлял собой группу единомышленников, решившую создать волонтерское сообщество для поиска и оцифровки дневников. Научный центр "Прожито" Европейского университета открылся относительно недавно, в 2019 году.

Про отправную точку я могу поделиться историей нашего директора Михаила Мельниченко. Он рассказывал, что идея о том, что нужен такой сайт, в котором были бы собраны все дневники, у него родилась во время работы "Советский анекдот (Указатель сюжетов)". В дневниках можно было найти следы этих анекдотов, поэтому первоначальная идея "Прожито" была именно как поискового инструмента по опубликованным дневникам, где можно вбить ключевое слово и найти все его упоминания в дневниках в хронологическом порядке. Очень быстро стало ясно, что такая задача "Прожито" довольно узкая, потому что нам начали приносить сами рукописи дневников, то есть дневники, которые раньше нигде не публиковались. Поэтому мы начали развивать архивное направление. С другой стороны, мы прекрасно понимаем, что большинство читателей нашего сайта — это даже не ученые, а люди, которые просто хотят почитать дневники, поэтому для нас "Прожито" — это еще онлайн-библиотека, в которой мы собираем и аккумулируем дневники XVIII-XX веков. Кстати говоря, совсем скоро на своём сайте мы будем публиковать не только дневники, но и воспоминания. Мы давно испытывали потребность в новом разделе, так как помимо дневников нам приносили рукописи воспоминаний, с которыми мы хотели поделиться с нашими читателями. К тому же, мы сталкивались с такими дневниками, которые больше напоминали мемуары, и не знали, как с такими текстами работать. Теперь знаем. У нас даже запланирован запуск такого раздела на апрель этого года.

— А как будут отличаться личные дневники и воспоминания?

— На сайте они будут отличаются структурно. Дневники, как правило, вели синхронно с описываемыми событиями, а каждая запись начиналась с конкретной даты. Эта особенность позволила нам представить на сайте текст как ленту новостей в социальных сетях, где дневниковая запись — это один пост. Структура воспоминаний сложнее и индивидуальна для каждого мемуариста. Эти тексты составлялись спустя время, и целью было вписать автора в историю. В них часто нет точных дат, а в описании жизни может нарушаться хронология. Поэтому нельзя отображать воспоминания отсортированной по датам лентой, и мы решили загружать мемуары целиком с сохранением структуры оригинала. Визуально это будет напоминать то, что вы обычно видите в онлайн-библиотеках — текст, поделённый на страницы. Но поскольку "Прожито" всё ещё и научный инструмент, мы осуществили сквозной поиск в корпусе воспоминаний по датам и ключевым словам, который внешне ничем не отличается от поиска по дневникам.

—​ Как произошло слияние с Европейским университетом?

— Это результат сотрудничества Фонда "Прожито" и Европейского университета в Санкт-Петербурге. Два года назад мы пришли в университет с предложением вместе проводить мероприятия, посвященные работе с рукописями, и из этого разговора родилась идея создания научного центра "Прожито", который с одной стороны занимался бы поиском и публикацией рукописных эго-текстов, а с другой – участвовал бы в развитии цифровых исследований. Одна из задач Прожито — превращение личных документов в данные, адаптированные для компьютерного анализа, и работа по созданию регламентов оцифровки и оптимизации подобных процессов. Университет сейчас много вкладывается в развитие того, что называется digital humanities — использование цифровых методов в классических гуманитарных дисциплинах, и наши наработки и наши данные заинтересовали коллег. В результате у нас сложилось плодотворное сотрудничество, "Прожито" интегрировался в учебный процесс.

—​ Какие-то другие государственные структуры или гранты участвуют в вашем проекте, помогают с его развитием?

— Конечно, мы участвуем в конкурсах на гранты, чтобы издавать дневники на бумаге, публиковать статьи о наших материалах и о волонтёрстве в России. Конкретные государственные структуры нам не помогают. Благодаря работе в рамках Европейского университета, сейчас мы открыли постоянное представительство "Прожито" в Перми — вместе с Центром сравнительных исторических и политических исследований Пермского государственного национального исследовательского университета (ПГНИУ), Центром городской культуры и при содействии историко-политологического факультета ПГНИУ. Совместно мы занимаемся сбором и оцифровкой местных семейных архивов. Как и с другими нашими материалами, волонтеры эти документы обрабатывают, перепечатывают, а мы помещаем их у себя на сайте.

—​ У вас в проекте также проходят лаборатории. Что под этим подразумевается и в каких других городах они проходят?

— Первая лаборатория прошла в Москве 5 лет назад, и с тех пор формат сильно не изменился. Цель наших лабораторий — знакомство с рукописью, которую мы заранее не читали, поэтому не знаем, что в ней вообще может быть. Мы предлагаем волонтерам вместе с нами её прочитать. Рукопись мы делим на небольшие кусочки, которые впоследствии рассылаем участникам лаборатории, чтобы они в течение получаса-часа попытались прочитать свой отрывок и, если успеют, набрать часть текста. Потом мы устраиваем обсуждение прочитанного. Волонтеры рассказывают, что они узнали из этого текста, делятся своими впечатлениями. Если у кого-то хватает времени и желания, участник лаборатории может закончить работу по набору рукописи целиком. Потом набранный и сверенный текст мы публикуем на сайте.

Были у нас и нетипичные лаборатории — мы расшифровывали только шифры из дневника школьника 1930-х гг. Чинара Черневского или исследовали феномен блокадного дневника на примере опубликованных на нашем сайте текстов.

По поводу городов, в основном они проходили в Москве в Музее истории ГУЛАГа. Когда мы уже обосновались в Петербурге, стали проводиться и в Европейском университете. Также у нас проходили отдельные лаборатории в Твери, Смоленске и в Иркутске, а сейчас — постоянные встречи в Перми. Особенность региональных лабораторий в том, что часто площадка сама подбирает рукописи дневников локальных авторов, чтобы участники знакомились со своими соотечественниками и с историей своего края. География наших мероприятий не такая обширная, как мне это бы хотелось. Я, например, сам из Казани, и все пять лет хочу, чтобы лаборатория прошла в родном городе, но поскольку у нас сейчас на руках нет рукописей дневников казанцев, эта задумка до сих пор откладывается.

Понятное дело, что последний год с эпидемиологической ситуацией все изменилось — офлайн-лаборатории мы проводим всё реже и вышли в онлайн. Удивительно, но традиционный формат оказался живучим даже в режиме Zoom’a, а региональные рамки расширились, так как к нам подключаются люди из разных городов и стран.

— Получается, что люди, например, находят какой-то дневник своих дальних родственников, приносят их вам. А как понять, будет ли дневник иметь какую-то ценность?

— У нас основной принцип — не бывает неважных дневников. Мы не представляем, когда принимаем на хранение текст, какое значение в научном или общественном плане он будет иметь. Мы работаем со всем, что попадает к нам в руки, даже если дневник кому-то кажется скучным или его содержание представляется спорным. С любыми текстами можно и нужно работать, вне зависимости от автора, его позиции и статуса в обществе.

—​ Необязательно, чтобы автор дневника был каким-то выдающимся деятелем? Это может быть кто угодно?

— Дневники выдающихся людей часто хранятся в архивах и музеях, их активно публикуют исследователи и наследники, а записки простых людей оседают в семейных архивах, частных коллекциях, оказываются помойках и онлайн-аукционах. Поэтому да, многие рукописи, которые нам приносят в Центр, принадлежат не всегда известным деятелям. Мне кажется, что это наша основная фишка — собирать дневники простых людей, и тем самым реконструировать низовую историю нашей страны и вписывать обычных людей в нашу историческую память.

—​ Кто вам помогает в оцифровке рукописей? Есть ли какой-то постоянный штаб, который работает над оцифровкой?

— В основном это делают наши волонтеры на безвозмездной основе. Конечно, у нас есть ядро из постоянных волонтеров, которым очень нравится работать с конкретным автором, и они готовы обрабатывать его огромный архив годами, или которым просто нравится набирать тексты. Но таких людей у нас не очень много. Понятное дело, что многим может не понравиться автор дневника, кому-то не понравился почерк, у кого-то времени стало мало, поэтому среди волонтёров у нас достаточно большая текучка.

—​ То есть обработка рукописей может занимать даже годы?

— Да, особенно если это очень большие или сложные рукописи, они могут обрабатываться годами.

Помимо волонтеров можно вспомнить студентов, которые проходят у нас практику. Мы имеем партнерские отношения с пятнадцатью российскими университетами, из которых к нам каждый год приходит на практику несколько сотен студентов-гуманитариев, каждый и которых может за 2–3 недели успеть обработать одну общую тетрадь. Обычно за год только силами практикантов готовится черновая расшифровка многотомного дневника, но даже так потом начинается долгая работа по сверке набранного волонтёрами.

—​ Насколько можно считать личные дневники достоверным источником? Вы упомянули, что есть дневники, в которых поднимаются очень спорные и острые темы, их все равно публикуют, несмотря на то, что они могут вызвать какой-то негативный отклик?

— У нас был один такой случай с дневником Марии Кузнецовой, молодой девушки, которая во время Великой Отечественной войны жила на оккупированной территории и имела близкие отношения с немецкими солдатами. Текст мог оказаться незамеченным, если бы отрывки из дневника не опубликовал сайт "Arzamas". Под постом со ссылкой на материал поднялся жгучий спор, что такого быть вообще не могло, что мы этот дневник сами написали, что советская девушка вообще не могла иметь такие отношения с врагами. Несмотря на такую реакцию, мы все равно считаем, что даже такие "неудобные" тексты не нужно скрывать — их надо публиковать и исследовать.

А насколько дневники могут быть достоверными — это как с любыми историческими источниками. Всегда нужно быть осторожными с использованием документов, не верить авторам на слово. Вы должны понимать, что дневник — это отражение субъективного взгляда одного человека на события. С другой стороны, вокруг дневника твёрдо сложился образ достоверного источника, потому что его автор пишет для себя и не предполагает, что его записи кто-то прочтёт. Поскольку все события в дневнике записываются синхронно, в отличии от воспоминаний, то считается, что автор не может переврать. Но это теория, а практика показывает, что не всё так однозначно. Каждый случай индивидуален. Например, девушка может написать на обложке тетради с дневником проклятие всем, кто его откроет и прочитает, и уже на третьей странице напрямую обратиться к своему воображаемому читателю. Кажется, дневник личный по своей природе, но мне кажется, что любой автор так или иначе подразумевает, что его записи кто-нибудь прочитает — в лучшем случае, это будут родственники или простые исследователи. Хуже, когда это будет следователь, который может приобщить дневник к материалам дела, что мы наблюдаем в дневниках 1930-х гг.

—​ У вас нет как таковой цензуры, то есть вы можете опубликовать дневник на любую вообще тему, как в случае с дневником той девушки из оккупированной территории?

— У нас цензура, если она и есть, то только со стороны родственников, наследников и самих авторов дневников. Некоторые мемуаристы не хотят раскрывать своё авторство, поэтому просят стереть некоторые личные данные о себе и знакомых. В дневниках могут изливаться обиды, описываться измены, передаваться сплетни, тогда мы идём навстречу родственникам и оформляем купюры в тексте. Но в целом мы стараемся публиковать дневники целиком с сохранением авторской орфографии и пунктуации.

—​ По вашему мнению, дневники какого исторического периода самые интересные?

— Очень тяжелый вопрос, поскольку для каждого человека интересны свои исторические периоды, свои дневники. У нас, например, в Центре работает редактор Анастасия Павловская, у нее область интересов — память о блокаде Ленинграда, поэтому она собирает информацию о блокадных дневниках. Но если нам принесут рукопись не времён блокады, это не означает, что мы откажем и не возьмём дневник. Редакторы "Прожито" понимают, что на сайте могут сидеть исследователи и читатели с разными интересами, поэтому корпус должен удовлетворять запросы каждого.

Что касается личных предпочтений, мне очень нравятся дневники молодых людей, которые были написаны в 1980-90-е годы. В них можно наблюдать изменение мировоззрения на переломе эпох, когда у молодых людей "советское" не успело сформироваться до конца и быстро вытеснялось новыми реалиями. Через призму таких сдвигов в дневниках я пытаюсь понять самого себя и миллениалов в целом, почему наше видение советского прошлого и России будущего отличается от "поколения перестройки".

В базе данных проекта "Прожито" также есть дневниковые записи времён голода в Поволжье. Вот, что писали современники.

Николай Мендельсон, филолог, преподаватель

1921 год

24 декабря: "Политика. Все та же неразбериха. По-видимому, мы накануне признания Советской власти Англией и Францией. Об этом много пишут, но умалчивают о том, какою ценою это признание может быть куплено. Голод в Поволжье ужасающий. Побывавшие там передают невыразимо тяжелые известия. Хлеб есть, подвезен, но доставить его со станций ж.д.нельзя: лошади частью подохли, частью съедены. В приютах, где спасаются голодные дети, лежат днями неубранные детские трупики. Много самоубийств".

Федор Пермяков, заведующий кафедры физики московского инженерно-экономического института им Орджоникидзе, кандидат физико-математических наук:

1921 год

7 августа: "Экономическая политика коммунизма (или как утешают себя коммунисты, — экономическая политика "эпохи военного коммунизма"), выражавшаяся — объективно — в стремлении, прежде всего и во что бы то ни стало "взять", а не "производить" (характеристика Бухарина) пришла к тупику: страна разорена, промышленность уничтожена, голод терзает Россию в формах совершенно средневековых. В Казанской губ. в одном уезде объявилась "съедобная" и даже очень "вкусная" глина. Наплыв голодных из округи радиусов в 80 верст был так велик, что местные власти были принуждены, организуя порядок, начать выдавать эту глину по ордерам в ограниченном количестве. Продавая за 2-3 пуда муки все свое добро, от избы до кухонной посуды, беженцы из голодного Поволжья, доходят до такой страшной психологии: семья переселенцев — вернее выселенцев — устраивает себе в последний раз "пир", примешивая в кашу мышьяку, и оканчивает таким образом свои расчеты с жизнью, революцией и контрреволюцией".

Александр Жиркевич, поэт, прозаик, публицист. Симбирск (Ульяновск):

1921 год

8 февраля: "Надо удивляться, что все говорят о надвигающемся голоде как о чем-то проблематическом, вроде слуха, который еще требует проверки. А вот вчера я держал в руках, так сказать, неопровержимое вещественное доказательство надвигающегося на Поволжье общенародного бедствия. Я зашел к О. П. Цветковой, продолжающей благодушествовать на средства уплотнившего ее деревенского парня, а ныне коммуниста-большевика Сергея. К Сергею приехал его товарищ красноармеец, которого с особым отрядом послали за 35 верст в какую-то деревню отбирать у крестьян муку. Отряд прожил в деревне несколько дней и убедился, что нет не только запасов муки, но что там давно уже едят не хлеб, а нечто подобное черной земле, из лебеды с какими-то примесями. Кусок этого ужасного суррогата хлеба он привез показать большевикам Симбирска в доказательство того, почему он не добыл желаемой в Симбирске муки. Кусок этой невообразимой, несъедобной, черной как уголь мерзости я вчера держал в руках... Симбирское начальство, однако, не доверяет показаниям этого красноармейца, уверяя, что он-де плохо искал, что жители-крестьяне обманули его, спрятав хлеб, и т. д. А он рассказывал о том, что без слез нельзя видеть детей крестьянских, жующих это подобие хлеба".

10 июля: "По Симбирску таскаются санитарные телеги, подбирающие на улицах всякого рода валяющихся людей; сюда, в общую кучу, попадают и одержимые холерой, и обессилевшие от голода — всех в общую кучу, а там, в госпитале, разберут".

23 июля: "Мы вступили уже, несомненно в полосу голода, едим хлеб из овсяной муки, от которого во рту остается горечь, а в желудке делается расстройство. Но нам завидуют те, кто и этого довольствия не могут приобрести. На улицах постоянно видишь лежащие фигуры людей, обессилевших от голода. По городу по-прежнему ездят особые фургоны, подбирающие и холерных, и истощенных голодовкой (но холера уменьшилась ввиду наступления холодов)".

1922 год

3 января: "Право, когда прочтешь корреспонденцию с мест о том, что делается по деревням, то мутится разум и колеблется вера в существование Бога. Вчера в одном доме мне прочли вслух корреспонденцию в номере "Известий" от 24 декабря. Правда, она напечатана среди других корреспонденции мелким шрифтом. Но этот сплошной, кошмарный ужас получает особое значение, если сопоставить его с напечатанной крупным шрифтом на первой странице статьей о выступлении "товарища" Ленина на каком-то новом съезде, о речи, в которой уверенно докладывалось по части благополучия в России, о бурных овациях, которыми был встречен и провожаем оратор. А тут нечто невероятное, вскользь лишь упомянуто, чем питаются обезумевшие от голода наши хлеборобы (глина, кора), как вымирает деревня: 75% смертных случаев от голода при перспективе, если этот ужас продолжится, то от населения не останется к весне и 5%. Взрослые умирают с удивительной покорностью воле Божией. Но дети борются до последней возможности со смертью. В руках мертвых матерей находят умирающих детей, которых они с улыбкой обнимают. По деревням с воплями о помощи мечутся сошедшие с ума женщины, желая спасти своих умирающих детей. Грабеж, убийства среди бела дня из-за провизии. У скончавшихся детей обглоданы от голода ручки. Едят собак, кошек, крыс, мышей, сусликов, лягушек. Пожирают скот, околевший от чумы и сапа. Вчера, пока читали корреспонденцию о Самарской губернии, пока припоминались мне рассказы очевидцев о том, как вымирает население в недавно еще хлебоизобильном Поволжье".

24 апреля: "Измученные голодом доходят до того, что когда дорываются до куска хлеба, то уж не могут его проглотить от общего бессилия организма. Находят трупы и таких людей, при которых оказывался хлеб, могущий поддержать слабевшие их силы. Вчера у Гаевских рассказывали мне не случай, а факт. Одну ночь к ним в кухню напросился ночевать какой-то нестарый голодающий. Так как в кухне не готовят и в ней нет вещей, то несчастного, накормив, впустили, и он переночевал, забравшись на печку. Третьего дня он появился вновь, но его почему-то не впустили. Тогда он забрался в пустующую квартиру жильцов 2-го этажа, где утром нашли его мертвым, причем около него лежал кусок хлеба, который он уже по слабости съесть не смог. Сообщили в милицию — насчет уборки трупа. Оттуда ответили, что это не дело милиции. После переговоров там посоветовали выбросить труп на улицу. Так и сделали. Труп целый день пролежал на улице, у ворот дома. Дали знать в здравоохранение: оттуда — ответ, что это не касается учреждения. Наконец разыскали так называемый "трупный отряд", который к вечеру забрал покойника. Приехавшие из отряда сообщили, что в тот день в городе ими подобрано 180 трупов, что каждый день находят приблизительно столько же".

14 мая: "Добрынина, жена художника, служит в питательном пункте (в бараках) для голодающих. Ужасы она рассказывает о картинах голода и голодной смерти в этом, точно в насмешку называемом "питательном пункте". Тут, по ее словам, все обречены на смерть. Многие ослабевают до того, что уже не в состоянии поесть что-либо, умирая даже тогда, когда около них лежит пища, полученная от американцев. На днях в городе у начальства оказалось несколько сот пудов вареной конины, уже начавшей гнить, с червями и плесенью. Все это попало голодающим в бараки и их семьям, остающимся в городе. Добрынина видела сама не только ту жадность, с какой несчастные пожирали мясо, но и ту радость, которую они, наголодавшиеся, как дикие звери, при этом выражали улыбками, блеском глаз, жестами, гордясь, что им и только им, голодающим, оказана городом такая милость. Часть мяса развесили сушить на веревках, отчего вокруг бараков стоит невыразимое зловоние. Ведь это не сказка, а повествование правдивого, беспристрастного очевидца. Стыдно не сходить с ума от таких рассказов".

Владимир Ситников, экономист. Саратов

1922 год

2 марта: "Проходит еще одна зима: тяжелая, голодная. За Волгой людоедство. У нас пока хлеб 45 000 рублей фунт. Ничего нового нет. Живем без всяких культурных устоев, никаких перемен".

Никанор Савич, политический деятель, депутат Государственной думы III и IV созывов, участник Белого движения.

1922 год

4 февраля: "Голод больше, чем его себе здесь представляют. По подсчету Нансена, обречены на смерть 19 миллионов людей, для спасения их помощь уже запоздала. Большевики учитывают число безнадежно обреченных в 23 миллиона. Если власть большевиков продержится на будущий год, умрет еще столько же. Таким образом, обширная площадь Поволжья окончательно обезлюдеет, станет пустыней, годной для колонизации других народов".

Кира Аллендорф, учащаяся частной женской гимназии.

1922 год

7 апреля (25 марта): "В Поволжье страшный голод. Люди мрут ужасно, как от голода, так и от разных болезней. А в Москве, между тем, магазины полны пирожными, конфетами и людьми! На борьбу с голодом наше правительство вздумало воспользоваться церковным имуществом, чтобы на золото купить голодающим хлеба. На днях этот план был выполнен. Все церкви теперь стоят обобранные, иконы без риз и всё самое дорогое унесено! Вид печальный. Хорошо если ещё дойдёт до голодающих, но по всей вероятности, это пойдёт на процветание булочных, кондитерских, кабаре и т. д.".

Степан Веселовский, историк.

1922 год

21 января (8 января): "По рассказам на Оренбургской линии на некоторых станциях вымерли или разбежались все служащие. Поезда проходят мимо таких станций, не останавливаясь".

Елизавета Кладищева, преподаватель курсов по внешкольному образованию.

1922 год

7 мая: "Люди сделались людоедами, и это уже не вызывает ужаса и удивления. В начале зимы факты людоедства, сообщения в газетах испугали нас, ужаснули, но сужу по себе, они меньше меня взволновали, чем приемы террора нашей власти. На днях приехала учительница музыки из г. Троицка Оренбургской губ., у нее ребенок несколько лет. Она говорит, что никогда этого ребенка не выпускала гулять, так как боялась, что его съедят. Там постоянно пропадают дети его возраста, так как их съедают. Пропал ее один ученик — мальчик, его искали и, наконец, узнали, что такие же мальчишки зарезали его и съели. Сказали милиции, они навели справки, нашли суп, в котором варились пальцы ребенка, арестовали мальчишек, но потом их выпустили, как несовершеннолетних. Когда спрашиваем, чем же это объясняется, то они дали такой ответ, что едят людей теперь не из-за голода, а просто из-за гастрономических вкусов. Оказывается, человеческое мясо очень вкусно".

❌Если ваш провайдер заблокировал наш сайт, скачайте приложение RFE/RL на свой телефон или планшет (Android здесь, iOS здесь) и, выбрав в нём русский язык, выберите Idel.Реалии. Тогда мы всегда будем доступны!

❗️А еще подписывайтесь на наш канал в Telegram.