Чумная паника. Как боролись с эпидемией в Тамбовском крае 250 лет назад
Как наши предки в 18 веке справлялись с эпидемией, и насколько эта борьба была эффективной? За уроками истории мы обратились к классическому краеведческому труду «Очерки из истории Тамбовского края» Ивана Дубасова.
В 1771 году центральные регионы Российской империи, в том числе и территорию Тамбовского края, поразила чума. Как наши далекие предки в 18 веке справлялись с эпидемией, и насколько эта борьба была эффективной? За уроками истории мы обратились к классическому краеведческому труду «Очерки из истории Тамбовского края» Ивана Дубасова.
Смертная язва
Вскоре после известного Московского чумного бунта Воронежский губернатор Маслов прислал в Шацкую провинциальную Канцелярию ордер следующего содержания: «В империи обнаружилась прилипчивая смертная язва и от той язвы люди скоропостижно помирают, посему надлежит принимать наикрепчайшую предосторожность и следить за ее развитием недремлющими глазами под опасением тяжкого по законам взыскания. При сем воеводам провинции поставляется на вид произошедшее в Москве в подлом народе замешательство, дабы беглецы и зараженные из Москвы не могли распространить заразы по уездам Шацкой провинции».
Провинциальные власти, уже немало напуганные молвой о московской чуме, немедленно приняли против нее свои меры и гонцы-солдаты поскакали во все провинциальные уезды с самыми строгими предписаниями провинциальных воевод. Вскоре во всех Тамбовских и Шацких уездах назначены были карантинные смотрители из местных дворян. На въездах и выездах всюду поставили обывательские караулы. Всем дворянам, купцам и мещанам вменено было в обязанность сидеть дома и таким образом подавать пример добропорядочной жизни невразумительному народу. Дома и пожитки велено было чаще проветривать и с наступлением зимних холодов вымораживать. Кругом сел и городов и внутри дворов начали курить дегтем, навозом, ельником и можжевельником. Сообщения края внезапно почти совсем прекратились, потому что на всех заставах беcпрепятственно пропускали одних только правительственных курьеров.
Тогда началась великая и повсеместная беда в наших провинциях. Крестьяне бросили посевы и жители многих селений подверглись голодной смерти. В базарных селах и городах приостановилась торговля. Провинциальные фабрики и заводы были закрыты. На пристанях задержаны были струги и барки с хлебом, солью и разным товаром. От неосторожного куренья на карантинных заставах и дворах начались беспрерывные пожары. «От великих огней,— жаловались наши воеводы,— особливо во время ветров и вихрей, бывают многие пожарные спаления». Напуганное слухами о чуме духовенство нередко отказывалось совершать церковные требы, вследствие этого родильницы оставались без очистительных молитв, младенцы — без святого крещения; больные умирали без исповеди и причастия, а умершие лишались христианского погребения.
В народе началось усиленное пьянство, которым толпа думала залить ту панику, которая овладела ей вследствие разных действительных и мнимых ужасов чумной заразы. В 1771 году питейная контора в одном городе Шацке продала более 19 000 ведер водки. В эти бедственные времена крестьяне некоторых Тамбовских и Шацких сел, крепостные и экономические, взбунтовались и не хотели признавать никаких властей. С особенной силой крестьянские бунты обнаружились в селах Дерябкине и Липягах. Между Шацком и Тамбовом появились сильные разбойнические партии. Таким образом, чумная паника потрясла у нас коренные общественные основы.
Пир во время чумы
Общая тревога увеличивалась от тех беспорядков, виновниками которых часто были сами карантинные смотрители и караульные. Иногда у въезжих ворот все часовые были неграмотны, поэтому задерживали проезжих до приезда карантинного смотрителя. Впрочем, за водку и за деньги караульные часто пропускали и безбилетных, а по неопытности и недосмотру смотрителей свободно проходили заставы и такие путешественники, у которых были фальшивые билеты, фабрикация которых сделалась в то время специальным промыслом в некоторых селах Шацкой провинции. Иные карантинные смотрители по своему скудоумию вовсе не признавали чумной заразы, представляли все на волю Божью и утешались в своем бездействии беспрерывными кутежами. Таким образом, многие заставы превратились в самые разгульные кабаки и шло там разливанное море и в похмельном чаду забывали легкомысленные люди о грозной каре Божией. Некоторые дворяне-вотчинники не слушались начальства и не хотели допускать в свои имения карантинных смотрителей. Так, например, когда смотритель Богомолов приехал в Кирсановское имение Свищова, то помещик прогнал его и за объявление карантинных правил, грозил перебить ему руки и ноги. В имении у этого сердитого помещика уже немало было странных смертных случаев, в его приходской церкви давно уже прочитано было правительственное объявление о заразе, а он все свое твердил: «прилипчивой болезни у меня в имении нет и быть не может».
С особенной свирепостью чума действовала в селах Конобееве и Аладьине, по всему течению реки Цны и в городе Козлове. Все эти зараженные места оцепили и предоставили их собственной участи. Изредка к их заставам подвозили провиант, причем извозчики, свалив в кучу свою поклажу, опрометью скакали назад и даже денег не брали, вполне доверяя чумным обывателям, которые бросали следуемые с них деньги в квасную гущу. Деньги от кислоты чернели, а народ объяснял это явление силой эпидемии и окончательно поддавался паническому страху. В города и села постоянно приходили известия, иногда преувеличенные о смертных случаях. Рассказывали о проезжавших по большим и проселочным дорогам, которые умирали внезапно. Подобные случаи действительно бывали… Тогда чумных покойников хоронили в лесах и полях в платье, до которого никто не смел прикоснуться. А телеги и сани тут же жгли. Погребавших же запирали месяца на полтора в необитаемые избы и строго охраняли их. В это время к заключенным никто не входил и пищу подавали им, по преданию, на длинных шестах-рогачах. «Зараза была такая сильная,— говорят местные старожилы,— что если кто притрагивался к зачумленному трупу каким-нибудь острым орудием, то видно было, как чумная чернота ползла вверх».
Гнев божий
Наибольшее количество умерших от чумы было в городе Козлове. По преданию, весь Козлов во время эпидемии был как бы мертвым городом. Все обыватели сидели дома и боялись выходить на улицу. Только караульные расхаживали по кварталам, подходили к обывательским окнам и кричали в известном смысле: ельник и можжевельник! Тогда измученные смертным страхом жители вспомнили Бога и понесли в храмы Божии свои жертвы.
Болезнь, однако, не унималась, но зато и вера народная крепла и легче стало Козловскому миру сносить иго Божие. С тех пор город Козлов славится по всей Руси богатыми церковными утварями и звучными колоколами. На площадях городских стали воздвигаться каменные храмы прочной архитектуры. Памятником великого народного бедствия 1771 года в городе Козлове в настоящее время служит соборная Покровская церковь, построенная гражданами, по подписке 23 октября 1771 года.
Не в одном Козлове общественная беда выразилась религиозно. Почти на всем пространстве обеих наших провинций произошел нравственный переворот (к сожалению — временный). По известной русской пословице, многие люди от гнева Божия очнулись и перекрестились, забыли свои мелкие и крупные ссоры, забыли интересы всякого хищения и стали богомольными. Многие помещики начали строить церкви и отпускать крестьян на волю, например князь А.А. Долгоруков, а в городах и богатых селах возникли кладбищенские церкви. Между тем во всех приходах принялись устраивать кладбища не ближе ста сажень от жилья и рыть могилы глубиной в три аршина. Кругом кладбищ появились ограды и канавы, чего прежде у нас не бывало.
В 1772 году чума в наших провинциях прекратилась. Но до самого 1774 года чиновники разъезжали по уездам для наблюдения за исполнением карантинных мер. Кругом сел стояли караулы, а во дворах и на выгонах горели огни, курился ельник, можжевельник, деготь и навоз.
По материалам «Очерков из истории Тамбовского края» Ивана Дубасова