Эльмир Низамов: «Самый татарский музыкальный инструмент – это оркестр»

О безденежье в пандемию, принципах отбора исполнителя для своих произведений, желании отойти от темы татарских ханств, а также о том, какой инструмент ярче всего отражает музыкальную особенность татар, в интервью корреспонденту ИА «Татар-информ» рассказал композитор Эльмир Низамов.

Эльмир Низамов – удивительный человек, который, переехав в Татарстан из Ульяновска, в Казани сумел сформировать вокруг себя татарскую творческую среду. На момент нашей беседы он еще не получил премию Президента РФ и не говорил с Путиным о положении современных композиторов в России. Еще не было и встречи с Президентом Татарстана.

– Эльмир, мы с тобой встречались на хореографическом спектакле «Сак-Сок». Он тебе понравился?

– Мне понравилось. Очень эмоционально воспринял. Музыкально сделано очень профессионально. Смотрится на одном дыхании. Я как композитор обратил внимание на музыкальные инструменты, звучавшие там, какие изменения были внесены. Некоторые инструменты для меня были открытием.

– Если бы ты писал музыку к ней, каким был бы твой «Сак-Сок»?

– Об этом не думал…

– Если бы заказали – подумал бы, да? А бесплатно – нет.

– Почему же, бесплатно тоже можешь что-то обдумывать, прикидывать. Это уже если самому интересно, хочется что-то написать. А вот насчет спектакля «Сак-Сок» не думал. Эта тема уже не новая, ее часто поднимают. У Ильгиза Зайниева есть кукольный спектакль. У меня не было идеи браться за него. А что сделано другими – посмотрел с удовольствием.

– Ты единственный ребенок в семье?

– Да.

– Значит, поэтому отношения братьев тебе неинтересны.

– Я никогда не думал, один я или нет. Принимал как есть. Был доволен.

– Говорят, когда ребенок один в семье, то он вырастает эгоистом.

– По версии психологов – да. Может быть. Все вкусное в доме было мне. Но я из этого извлек и хорошее качество: если родители со мной делятся, значит, я тоже должен делиться. Я делюсь тем, что есть.

– Эльмир, трудный 2020 год для тебя был успешным. Самый большой успех года, наверное, мюзикл «Алтын Казан»?

– Да, год был такой – все запланированные дела были поставлены на паузу. Должны были быть концерты – будут или нет, не знаю. И то, что в такое время «Алтын Казан» состоялся, это большое событие. Когда все театры были закрыты, мы приступили к репетициям.

Произведение – это как ребенок. «Алтын Казан» был для меня как мой неустроенный ребенок. Наконец, я его устроил. Теперь уже могу перейти на другие проекты и хочу перейти.

– Я этот спектакль немного покритиковала. Вообще критики много было? Может быть, говорили тебе лично…

– Особо много критики не заметил. Если честно, даже не следил. Устал к тому моменту. Обычно всегда смотришь, что о тебе пишут. В этот раз я ничего не смотрел, не читал ни критику, ни положительные отзывы. Мама все читает, говорит: «Этот ругает, этот хвалит». Я говорю – окей, а самому неинтересно. Может, старость? Сам удивился, что к публикациям в СМИ отнесся равнодушно.

– Мама на твою сторону встает, ругает тех, кто плохо отзывается? Или она может быть объективной?

– Может.

– То есть она может сказать: «Улым, ты сделал неправильно, вот этот журналист прав»?

– С журналистом она никогда не соглашается. Она меня сама критикует. «Почему это не сказал журналисту, почему-то не сказал», – претензии такого рода. Говорю ей: не посчитал нужным, такого вопроса и не было. Она: «Есть такой вопрос или нет, ты должен сказать». Она учит меня, как вести себя на людях. У нее мощное собственное мнение. Она говорит: «Вот этот певец хорошо исполнил твою песню, а этот недотянул».

– А ты с профессиональной точки зрения соглашаешься с мамой?

– Она мыслит очень глубоко. Как-то сидим на концерте. Прозвучало очень длинное, тяжелое произведение одного нашего композитора. Тогда мама сказала: «Улым, когда пишешь, надо уважать музыку». Говорю: «В каком смысле?» «Этот композитор написал всё, что придет ему в голову, а мы должны это сидеть и слушать», – говорит она. «Не пиши всё, что придет в голову, думай. Это должна быть настоящая музыка. Надо уважать музыку», – говорит мама. Так не скажет ни один музыкальный критик, а она это чувствует. Надо обдумывать каждую ноту, уважать своего слушателя, а не так: «Я написал – слушайте». У мамы нет музыкальной лексики, она не может сказать в музыкальных терминах. Она по-своему объясняет, и я ее понимаю.

– Понятно, в кого сын.

– Да, я раньше удивлялся – родители простые рабочие, всю жизнь на заводе, а я как стал музыкантом, не из детдома же меня взяли? С годами все лучше понимаю родителей, их духовный мир раскрывается для меня с неожиданной стороны.

– В роду музыкантов нет?

– Профессиональных музыкантов нет. Кто-то говорит, что дед пел, кто-то играл на гармони. Я их не видел, не знал. Может быть, через гены передалось, но такого примера перед глазами в детстве у меня не было.

– И после «Алтын Казан» у тебя проснулся аппетит на большое произведение?

– Конечно проснулся. Я ведь уже работаю со многими театрами. И друзья есть. Но только в оперном театре я ощутил, будто попал в свой мир. В остальных театрах я будто шлепал по воде на берегу моря на мелководье, а здесь наконец-то плаваю.

– Ты только с заказами работаешь? Просто так не пишешь, наверное…

– Просто так писать и времени же нет. Надо закончить заказы.

– Много заказов?

– Слава богу, не жалуюсь.

– Любые заказы берешь или уже выбирать начал?

– В последний год начал немного выбирать. Раньше брался – умею-не умею, не отказывался. Но и делал, конечно, справлялся.

– А теперь отказываешься?

– Ну как отказываюсь… Особо и не отказываю. Допустим, если скажут, что за два месяца надо написать мюзикл, говорю: извините, за такое не берусь. Мюзикла за два месяца не получится.

– А если заплатят космическую сумму, успеешь написать?

– Тогда можно отложить все дела и взяться за крупный заказ. Но дело не только в деньгах. Есть три вещи, которые могут заинтересовать творческого человека. Первое и самое важное – это сам проект. Он тебе интересен? Во-вторых, что он тебе дает – опыт, славу, авторитет. Вот эти два вознаграждения – не материальные. Третье – как оплачивается твоя работа. Если есть два пункта из этих трех, я берусь за эту работу.

– А четвертый пункт – кто заказчик? Если это твой близкий друг Ильгиз Зайниев, возьмешься?

– Да, это тоже важно – кто заказывает. Многие эстрадные исполнители просят у меня песню. Некоторым я не согласен писать даже за большую сумму.

– Потому что не уважаешь их творчество?

– Если чувствую, что этот исполнитель не сможет вдохнуть жизнь в эту песню, я ее не отдаю. Главное, чтобы произведение жило. Вопрос денег в этом случае последнее. От тех вещей, которые не пойдут, даже при хорошей оплате, стараюсь отказываться.

– Твои гонорары за мюзикл «Алтын Казан» просочились в СМИ. Это расстроило тебя?

– Нет. Во-первых, пусть знают, сколько стоит такой труд. Эти цены ведь не из воздуха взяты. Я их не сам выпросил, это общероссийская цена. Я знаю, сколько стоит такая работа в Большом театре. Примерно такая же сумма. И, во-вторых, я считаю, что эти суммы станут стимулом для молодых композиторов больше работать.

– Наконец, закрыл ипотеку, так?

– Закрыл, наконец.

– Обидно, наверное, в свое время твои коллеги – люди творчества квартиры получали бесплатно, а ты сейчас вынужден покупать. Не хотелось тебе, чтобы государство предоставляло квартиру бесплатно?

– Конечно, талантливым людям надо помогать. Но мне грех жаловаться, Татарстан очень мне помогает.

– Почему не ездишь на машине?

– Не люблю.

– Права есть?

– Я учился. Получил права сразу после первого экзамена. Уже тринадцать лет, как права получил. Но за руль так и не сел. И машину не купил. Собирался купить, этот период был для меня таким стрессовым. Я ее не купил и успокоился. У нас в семье никогда машины не было – может быть, поэтому я ее и не люблю.

– У тебя еще не появилось желание возглавить какую-нибудь организацию? Или тебе нравится твоя свобода?

– Нравится. Пока ничем не хочу руководить. Что будет завтра – не знаю. Сегодня – нет. Не хочу быть связанным.

– А консерватория? Ты же преподаешь там.

– Да. Я там на полставки. Хожу два дня в неделю. Преподаю. Во-первых, я люблю что-то объяснять. Во-вторых, если не я, то кто? У нас ведь композиторов мало. Я чувствую какую-то ответственность. В-третьих, трудовая должна где-то лежать. Нет такой должности – композитор. Стаж не идет. Когда-нибудь и пенсия наступит. Мне ведь уже тридцать четыре.

– Ты еще и оптимист?

– Будет ли пенсия? Может, и не будет уже к нашей старости, кто знает. Но небольшая надежда все же есть. Может, что-то будет. Когда сидел дома из-за пандемии, приходила, хоть и небольшая, зарплата от консерватории. Она меня очень спасала. Тогда многие артисты не знали, чем детей кормить, – банкетов же не было. Я хотя бы за квартиру мог платить.

– На черный день ничего не откладывал?

– Пандемия меня поймала в такой момент. Я же Козерог – я копил. На квартиру, машину. Купил квартиру, залез в долги, сделал дорогостоящий ремонт. Думал – заказы же есть, работаю пока. Казалось, как-то легко со всеми долгами справлюсь. А в жизни ведь так бывает – выплаты прекратились, казначейства перестали работать. В пандемию вступил с долгами. И понял, что жить без денег – это большой стресс.

– До этого без денег не приходилось оставаться?

– Нет.

– Теперь понятие «голодные студенты», видимо, неактуально.

– Я студентом преподавал в детской музыкальной школе, играл в ресторанах. Потом, родители всегда были рядом. А тут пандемия, и в кармане три тысячи! Говорю: ничего себе, такая жизнь тоже, оказывается, бывает. Может быть, оно и было нужно. Сказал себе: Эльмир, будешь знать цену деньгам.

– Чему еще научила пандемия?

– Думать о завтрашнем дне.

– Тебе хватает 24 часов в сутках?

– Не хватает.

– А сколько надо?

– Хороший вопрос! А ведь и 48 часов может не хватить! Сколько мне надо, интересно? Не знаю даже, что сказать. В творчестве время – самое важное. Время – это такая штука, ты должен помнить, что его мало, и держать себя в тонусе. В то же время его не должно быть слишком мало – его должно оставаться, чтобы сходить вечером в театр, увидеться с друзьями. Самое правильное – чтобы и для работы хватало, и жить успевал. Если себя слишком сильно загонять в рамки, то это уже насилие над собой.

– Сколько часов в сутки ты можешь работать? Имею в виду – заниматься творчеством?

– У меня нет такого четкого разделения. Это может быть пять, пятнадцать, 24 часа. Как в анекдоте: «Я фрилансер, хочу – работаю восемь, хочу – десять или 14 часов». Иногда целыми днями работаешь, даже поесть не успеваешь. А иногда два часа утром посидел – и так много сделал. Кто-то сказал, что креатив бывает всего 45 минут. А остальное время ты проводишь в попытке поймать этот креатив. Я в годы учебы в консерватории очень много работал. Прихожу примерно к часу дня и ухожу в семь. И так посижу за фортепиано, и эдак, ничего в голову не приходит. Три часа сидишь – ни одной ноты не написал…

– Все равно сидишь, терпишь?

– Сижу. Говорил себе: пока в голову нормальная идея не придет, из этого класса не выйду. Даже в туалет не выхожу. Терплю. Довожу свой организм до такого состояния. На пятый час идея приходит. Все равно приходит, и я ее за 15 минут записываю. Говорят, песню написать легко. С одной стороны, легко – я пишу ее за 15 минут. Но чтобы поймать эту 15-минутную мелодию, я могу сидеть днями, месяцами.

– Кстати, о песнях. Был конкурс «Новая татарская песня» Фонда Вагапова, ты участвовал? Продал свою песню, то есть отдал ее фонду вместе с авторскими правами?

– Не продал.

– Звали тебя?

– Да. Но я почитал положение, увидел там пункт, что авторские права передаются исключительные… Я никогда исключительные права никому не передаю. Я ими делюсь. Ими владеют и исполнители, и театры, в то же время я сам тоже остаюсь владельцем этих прав. А насовсем передать… Как можно продать своего ребенка?

– Это ты однажды обжегся и поэтому теперь перестал так делать или просто осторожность?

– Был один случай. Но мне не жалко. Потому что это произведение может существовать только там. А песни, более объемные произведения – нет. Кто знает, может, именно это произведение будет кормить меня потом всю жизнь. Во-вторых, мои взрослые коллеги тоже советовали никогда не передавать исключительные права. Минкульт покупает у нас работы только с «неисключительными правами». А в этом конкурсе было не так. Поэтому я не участвовал.

Кто-то может сказать: «Песня все равно лежит, пусть выходит», а для кого-то это один из путей вывести свое творчество на большую сцену. Организатор конкурса Рифат Фаттахов приглашает хороших исполнителей. Но я могу устроить свои песни и без него.

– Есть пока еще «неустроенные» песни?

– Есть. Несколько песен, которые подойдут исполнителю более старшего возраста. Увидел текст и сам написал, без заказа. У меня так бывает – песни появляются сами, когда душа переполнена чувствами.

– Песни ты записываешь нотами?

– Нотами.

– А ведь наши певцы нот не знают. Как ты им отдаешь?

– Мои исполнители ноты знают.

– А если не знает – такому певцу не даешь песню?

– Я не ставлю себе таких ограничений. Не спрашиваю у человека, знает он ноты или нет. Но так получается – люблю профессионалов. Для меня важно, кто первый исполнит мою песню. Как в первый раз прозвучит – дальше так и пойдет. Потом пусть поет кто хочет, платно или бесплатно – мне все равно. Сначала песня должна родиться. Поэтому я в качестве первого исполнителя для своих песен выбираю только суперпрофессионалов. У них или есть имя, или же возможности голоса большие. Мои исполнители очень творческие.

– Стихи читаешь?

– Читаю. Читаю классику. Дают почитать и современные стихи. Хорошо ложатся стихи Рената Хариса, Резеды Губаевой. Иногда сам звоню поэтам, говорю – есть такая тема и такой исполнитель, нужен текст.

– Сам стихи писать не пробовал?

– В молодости… примерно в 20 лет. Зеленый еще был… Писал стихи на русском. Но так и не смог написать музыку к своим текстам. Почему – не понимаю. Есть какой-то барьер. Сейчас уже не пишу. По-своему редактирую. Но потом отправляю авторам, чтобы посмотрели. Ну как мне писать стихи, когда рядом есть люди гораздо талантливее меня?

– Книги читаешь?

– Читаю, но мало читаю. Люблю читать по культурологии. Последнее, что прочитал, – о метамодерне. Чтобы систематизировать свои знания, читал об истории оперы. Читаю книги о театрах.

–  А художественную литературу?

– Очень редко. Люблю Довлатова. Начал читать Достоевского, что-то не пошло.

– Пьесы?

– Если скажу, что подробно читаю, то Ильгиз Зайниев скажет, что я врунишка. Присылают пьесы для написания музыки, я смотрю диалоги перед песней.

Как-то Ильгиз привел меня на читку. Я еле высидел. Артист, он чувствует, что пьеса превратится в спектакль, а для меня это просто текст. Ильгиз читает и читает свою пьесу, а я уставший был – заснул. Теперь все время напоминает мне, говорит: «Если не можешь заснуть, приду почитаю пьесы». А эта пьеса была классная. Ее поставили. Я написал музыку.

– Что за пьеса?

– Может быть, «Жду тебя»? Перед тем как писать музыку к спектаклю, встречаюсь с режиссерами, узнаю общую фабулу, сюжет. Для меня даже это не важно. Главное – стилистика, эпоха. Узнаю, что будет делать художник: абстракционизм это будет или минимализм, натуральные сельские виды? Некоторые режиссеры объясняют, какую примерно хотят музыку, дают послушать референсы. В последние годы Ильгиз ничего не говорит. Сюжет и приблизительный стиль! Полностью мне доверяет.

– Не появлялось желание попробовать себя в другом виде творчества – например, самому выпустить спектакль?

– Есть такие примеры, когда композиторы сами ставят свои работы. Схожу на их спектакли и говорю «не надо». С этой стороны я «однолюб» – в своем направлении спектр у меня широкий. Здесь что-то экспериментальное, тут современное, здесь эстрада, тут гимн… Поэтому не чувствую необходимости идти в другое направление.

– Значит, тебе нот достаточно?

– Да, так и будет. Еще не успеваешь всё сделать в музыке.

– Иногда кажется, что вся музыка уже написана.

– С одной стороны, так. Много красивых лирических песен, в каждом народе. У татар особенно много – мы любим погрустить. Но эти песни не мои. Если пишу я, то получается мое. Наверняка и схожесть есть, никому от этого не уйти. Но то, что пишу я, – это мое.

– Сладковский несколько лет назад сказал, что у татар нет музыки, достойной показать ее миру. Ты как считаешь, есть? Что можно было бы сегодня предложить миру из татарского?

– Я тут ничего конкретного не предложу. Надо просто работать – заметят это в мире или нет, там уж видно будет. И себе я советую больше работать. Сладковский играл мою музыку в Монако. Мне кажется, сегодня национальную академическую музыку надо понимать по-другому. Мы сейчас живем в глобальном мире.

– А что значит получить известность в мире? Один раз прозвучать в Монако – это считается, что татарскую музыку узнали в мире?

– Нынешний мир уже сильно отличается от вчерашнего. Может быть, мы вопросы неправильно ставим. Мы говорим: татарское, национальное. Но мы ведь Шекспира любим не потому, что он англичанин. Мы любим его за творчество, сумевшее общечеловеческими темами проникнуть в души людей. Если я читаю иностранного автора, например Мурака