РАБСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ. Часть 1
160 лет назад, в 1861 году, в России отменили крепостное право. Хотя шеф жандармов А.Х. Бенкендорф предупреждал еще в 1839 году: «Крепостное право есть пороховой погреб под государством».
В крестьян стреляли практически в упор. Свои же, русские солдаты, такие же вчерашние мужики. Стреляли залпами. А крестьяне не бежали, они встречали смертоносный свинец грудью. Кричали: «Мы за царя!»
«Государь, смойте с России позорное пятно»
Поскольку наша революция и революция вообще – дело сугубо внутреннее, то причины надо искать внутри. Внутри каждого отдельного человека и всех вместе взятых. Чтобы такое сотворить, необходимо особое состояние общества. Нравственное, психологическое.
Революционный настрой и порыв всего российского общества, увы, объясним.
Впервые как объяснение революции я приведу здесь причины психологического характера.
Нравственный, психологический портрет русского общества нарисовать легко, потому как он строго определен временными рамками 1861–1917 годов. Все, что случилось – случилось в это время. До 1861 года в России не было революционеров. Революционеров как представителей движения, как профессионалов. И декабристы, и петрашевцы – это кружки заговорщиков. А вот после 1861 года сразу возникла «Земля и воля», следом – террористы: «Народная расправа» Нечаева, «Ад» Ишутина и «Народная воля» Желябова, затем плехановское «Освобождение труда», РСДРП, просто эсеры и эсеры-террористы, меньшевики-большевики и так далее до РКП(б). От рабовладельческого строя, через 56 лет капитализма – Россия влетела в вихрь социалистической революции. Капитализм в России существовал 56 лет. Для такого стремительного, небывалого общественного возмущения должны быть какие-то объяснения.
Взорвалось прошлое, взорвалась накопленная за века рабства жгучая ненависть. Смешно считать, что русский мужик в 1917 году царскую власть на штыки поднял, потому что проникся идеями Маркса-Энгельса-Ленина. Нет, мужики нутром почуяли: пришла наконец сладкая возможность отомстить за века унижений. И люто отомстили! И страшно, и надолго перекурочили судьбу России потому, что иначе не могли. Потому что рабы. И кто их в чем-либо обвинит?
Так с народом обращаться нельзя.
Эти 56 лет с 1861 по 1917 годы стали временем обманутых надежд.
Представим себе русское общество в 1855 году. Только что умер царь Николай I. Тридцать лет правил он страной Эпоха. Которая началась мрачно и закончилась безысходно. Началась с виселиц на Кронверкской куртине, с казни декабристов, продолжилась созданием Третьего отделения – тайной политической полиции, а завершилась поражением в Крымской войне.
Позорно не само поражение. В войне всегда кто-то терпит поражение. Существенно, как. В той войне героизм русских людей при Севастопольской обороне, военный талант флотоводцев и храбрость матросов при Синопе были сведены на нет бездарным верховным командованием, очевидным и постыдным техническим отставанием: ведь из кремневых гладкоствольных ружей стреляли. С боем на 300 шагов. И только в сухую погоду, потому как в пасмурную порох отсыревает. А у противника – практически современные замковые нарезные штуцеры дальнобойностью 1300 шагов.
В общем, стыдоба. Все понимали, что так жить нельзя. Что крепостное право сковало производительные и нравственные силы страны, разлагает все и вся. Самое главное, конечно – нравственное состояние общества. Невыразимо стыдно, позорно жить в стране, «где рабство тощее влачится по браздам» (А.С. Пушкин), где живых людей, божьи души, продают и покупают, меняют на собак.
Время николаевского правления Герцен назвал застоем. (Вот откуда это слово, введенное через полтора века реформатором Горбачевым уже в Советском Союзе.)
В такой обстановке взошел на престол 37-летний царь Александр II.
Его воспитателем был не какой-нибудь казарменный скалозуб, а поэт Жуковский, который прямо учил юного цесаревича: распространяй просвещение, ибо народ без просвещения есть народ без достоинства, люби свободу, то есть правосудие, ибо в нем и милосердие царей, и свобода народов. Курс лекций о государственных законах читал наследнику престола патриарх государственной службы Сперанский, тот самый, который замышлял и разрабатывал либеральные реформы еще при Александре I.
Все в России дышало тогда надеждами на другую жизнь.
Герцен из лондонского далека писал, обращаясь к царю: «Государь, дайте свободу русскому слову. Уму нашему тесно, мысль наша отравляет нашу грудь от недостатка простора, она стонет в цензурных колодках. Дайте нам вольную речь… Нам есть что сказать миру и своим.
Дайте землю крестьянам. Она им и так принадлежит; смойте с России позорное пятно крепостного состояния, залечите рубцы на спине наших братий – эти страшные следы презрения к человеку…
Торопитесь! Спасите крестьянина от будущих злодейств, спасите его от крови, которую он должен будет пролить».
Александр II оправдал ожидания. Его коронация ознаменовалась амнистией декабристам и петрашевцам, сразу же были ослаблены тиски цензуры, тотчас же в обществе возникло слово «оттепель». (Это слово всплывет через век в Советском Союзе после смерти Сталина.)
Но еще до коронации, до амнистии сам царь сказал «про это». Про то, о чем вслух не говорили. Одни – потому что боялись за себя, другие – боялись спугнуть, не смели и надеяться. За полгода до коронации, в марте 1856 года, в Москве, на торжественном обеде с участием предводителей дворянства царя спросили, верны ли слухи о скором освобождении крестьян. Судя по всему, Александр II был не готов к такому разговору, еще не сформулировал мысль в точные слова. Ответил сумбурно, с явным раздражением:
«Чувство враждебности между крестьянами и их помещиками, к несчастью, существует, и от этого было несколько случаев неповиновения помещикам. Я убежден, что рано или поздно мы должны к этому прийти. Я думаю, что и вы одного мнения со мною, следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу».
Как вспоминает современник, речь государя была громовым ударом. Слово было произнесено. Оно моментально проникло во все уголки страны. Россия всколыхнулась.
«Кто не жил в пятьдесят шестом году в России, тот не знает, что такое жизнь…» – писал Лев Толстой. Царя горячо приветствовал непримиримый лондонский оппозиционер Герцен.
Вся мыслящая Россия молилась на Александра II. Все говорили друг другу: как будто тяжкий камень свалился с души, легче стало дышать.
Крестный путь царя
Но эти пять лет, с 1856 по 1861, стали крестным путем Александра II.
Терновым венцом несчастного нашего царя.
Жизнь поставила его перед жестоким выбором: с кем быть – с дворянами-помещиками или с крестьянами, с народом. Или освобождать крестьян без выкупа – или с выкупом. С большими наделами земли – или с малыми.
С самого начала Александр II для себя определил: никакого выкупа, земли давать столько, чтобы народ был богат и счастлив. В комитеты и комиссии по крестьянской реформе подобрал единомышленников. Но он не представлял, каким будет сопротивление.
Девять десятых помещиков и слышать не желали об освобождении крестьян вообще. И уж тем более об освобождении без выкупа.
Помещики, дворяне – опора престола. Значит, царь должен идти против своих? Настроить против себя практически все дворянство России?
Несчастный Александр метался. Создавал комитеты и комиссии, назначал и смещал их председателей. Не потому что плохие были соратники, а потому что его же взгляды менялись и требовались другие люди, с другими взглядами и настроениями.
Когда депутация помещиков пыталась настоять на том, чтобы крестьянский вопрос рассматривали они, царь заявил:
«Если эти господа думают своими попытками меня испугать, то они ошибаются, я слишком убежден в правоте возбужденного нами святого дела, чтобы кто-либо мог меня остановить в довершении оного».
А один из его помощников, умирая, сказал царю: «Государь, не бойтесь!»
Представляете, царю-самодержцу сказать: «Не бойтесь».
Увы. Победили «плантаторы». Царь так и не осмелился «довершить святое дело». Крестьяне получили наделы земли, которые были даже меньше, чем те участки, которыми они пользовались, будучи рабами. Да и этой землей они не могли распоряжаться самостоятельно, потому что попали в тиски общины. Надо было составлять какие-то уставные грамоты, то есть договор между крестьянином и помещиком. Вводились мировые посредники для разрешения споров между крестьянином и помещиком. Крестьяне были не свободные, а временнообязанные, то есть должны были отработать свободу и землю. Через два года барщины мужик имел право требовать перевода на оброк.
Что это, как не издевательство?
Издевательством стало и положение о выкупе земли. Надо было оброк перевести в деньги и исчислить всю сумму в деньгах. А так как денег у крестьян не было, то они платили только 20% выкупа. Остальные 80% платило государство. Крестьяне должны были вернуть эти деньги государству в течение 49 лет из расчета 6% процентов годовых. Выходило, что при такой системе крестьянин выплатит тройную первоначальную стоимость своего надела. Ненавистный и непонятный для крестьян процесс с банковскими процентами и прочей абракадаброй с недоимками растянулся аж до 1906 года, когда выкупные платежи были отменены.
Но это – потом. А тогда, в марте 1861 года, крестьяне взбунтовались. Все были уверены, что помещики и чиновники их обманывают, что они спрятали настоящий указ царя. В деревне Бездна Казанской губернии крестьяне не выдавали своего вожака Антона Петрова под дулами винтовок. Они кричали: «Мы одни за царя!» После пяти залпов на земле осталось 70 трупов. От ран умерло еще 20 человек. Антона Петрова судили военно-полевым судом и расстреляли.
В Пензенской губернии вспыхнуло настоящее восстание, которое охватило около сорока сел и деревень. И там крестьяне под огнем солдат кричали: «Умрем за Бога и царя!» Там впервые в России, исключительно стихийно, из народных глубин, возник красный флаг – как символ воли. Или крови? Первым его поднял крестьянин Василий Горячев. Он получил 700 ударов шпицрутенами и ссылку в сибирские рудники на 15 лет.
В подавлении крестьянских бунтов участвовало 80 пехотных и кавалерийских полков.
Вот в таком обличье пришла свобода к русскому мужику.
Сергей БАЙМУХАМЕТОВ.
На снимке: восстание крестьян под красным флагом в Пензенской губернии, 1861 год.
(Продолжение следует)