«Словно усиливается с годами его голос во мне…»
В его жизни, судьбе и творчестве соединились миры Болгарии, России, Европы, как позднее соединятся они в жизнемышлении его сына, культуролога Георгия Гачева. Всю свою жизнь сын духовно собеседовал с отцом, издавал его сочинения, воскрешал его образ. Редакция «ЛГ» предлагает читателям фрагменты жизненно-философского дневника Г.Д. Гачева, посвящённые его отцу.
21.6.2004. <…> Димитр Иванов Гачев родился в Болгарии, в городке Брацигово у подножия Родоп. Он – интеллигент во втором поколении. Его отец, Иван Гачев, ещё вёл хозяйство, но выучил самоучкой русский и французский языки, стал учителем и директором гимназии, преподавал там и историю, и географию, и языки, и закон Божий, был русофил (дочь назвал – Руска) и основал театр, где был и режиссёром, и артистом. Но вели и натуральное хозяйство на прокорм 4 детей, пасли коз и собирали орехи и виноград… Так что Иван Гачев – народный интеллигент, в нём – спонтанное зарождение культуры из природы, целостный человек – «энциклопедист».
С его сына, Димитра, уже началось разделение труда. В детстве он тоже помогал в хозяйстве; но уже пристрастился к музыке и отроком с флейтой уходил в горы Родоп, где некогда пел Орфей и гулял бог Пан со свирелью, – из Эллады его первые идеалы, и мне он их передал в письмах с Колымы. Да, основную жизнь Д. Гачев провёл уже в интеллигентном труде: как музыкант, мыслитель, литератор, но под конец – 7 лет за тачкой на рудниках Колымы, где и умер в возрасте 43 лет. Арестован же в 1938-м, когда ему было 36 лет, но до тех пор интенсивно творил, так что два толстых тома его «Избранных произведений» я издал в Болгарии в 1985 и 1989 гг. И траектория его Судьбы: София – Париж – Москва – Колыма, как писал в воспоминаниях о встречах с ним инженер Николай Яблин.
Вторая сверхидея (после эллинского идеала музыки и гармонического человека), что овладела Д. Гачевым, – это Социализм, Революция и романтика преустройства Бытия и Культуры. Вместе с братом Георгием он участвует в революционном движении, Георгий убит в 1925 г. (в его память я и назван), Димитр эмигрирует в Западную Европу. Там, в Льеже, Антверпене, Париже и Берлине, днём работает на заводах Форда, а вечером – в опере и концертах, ночью читает книги, становится вагнерианцем, понимает, что его призвание – «идеология музыки». По ходатайству Георгия Димитрова ему дают стипендию в Московской консерватории – и в 1926 г. он прибывает в Советский Союз. Родным пишет накануне: «Завтра скорый поезд понесёт меня к Идеалу», – и потом уже из Москвы: «Жить двумя великими идеями: коммунизмом и музыкой – и с энтузиазмом и любовью работать на её ниве – это для меня очень большое, даже невероятно большое счастье».
Вот уже высокий стиль романтика слышится в этих выражениях. «Господин Восхищение» – так прозвала его ещё в юности его старшая сестра Велика… Тоже имя высокое дал ей Иван Гачев. А когда встретил в консерватории мою мать, так писал: «Мы любим так, как только в романах любят, или, правильнее сказать, мы любим так, как зрелые, оформленные, сознательные коммунисты без всяких иллюзий могут любить…» И можно так сказать: отождествить «любовь в романах» и «любовь без всяких иллюзий»! Вот образец логики людей такого типа и того времени! Или далее: «Нас больше всего связывают Бах, Бетховен, Вагнер, Мусоргский, Скрябин, Коммунизм, Природа». И это всё – через запятую! И Бах – на первом месте.
В консерватории Д. Гачев учился на музыкально-научно-исследовательском факультете, выступал с докладами «Вагнеризм», «Музыка древних греков». Кстати, А.Ф. Лосев, когда я в 60-е гг. был у него, вспоминал своего яркого студента, он тогда читал о философии и музыке в консерватории.
Д. Гачев был обуреваем идеей синтеза искусств – и вообще против буржуазной специализации, разделения труда и в человеке, и в культуре. Против «частичного индивида» – за целостного, всесторонне развитого человека – и против «искусства для специалистов», «из них – в них». Когда от немого кино перешли к звуковому, он выступил со статьёй «Музыка в звуковом кино» – и в ней пропагандировал вагнеровскую идею «музыкальной драмы».
После консерватории Гачев поступает в Институт красной профессуры, где сближается с Луначарским и Лупполом, пишет диссертацию «Эстетические взгляды Дидро». Книга вышла в 1935 г., и Марк Поляков рассказывал мне о сильном её впечатлении: в эпоху вульгарного социологизма – такой добротный, эрудированный анализ! – и уподоблял впечатлению от выхода книг Бахтина в 60–70-е годы.
Это был «творческий марксизм», как и у Лифшица и Лукача. Не сектантская узость идеологии, но широта: овладеть наследством мировой культуры – и образовать в ней народ!
Многие статьи Гачева – на стыке философии и музыки, музыки и литературы: «Вагнер и Фейербах», «Декарт и эстетика», «Стендаль о музыке». <…>
Идеалом Гачева был Ромен Роллан. О нём он написал статью «Ромен Роллан – художник-музыкант», выступил инициатором издания у нас музыкально-исторических работ его и вступил с ним в переписку.
Вообще, Димитр Гачев был не просто писателем об умных проблемах, но и деятелем в создании новой социалистической культуры в «республике трудолюбивых пчёл», как Р. Роллан называл СССР. Дмитрий Гачев входил в редколлегию журнала «Пролетарский музыкант», но не разделял их левацкую узость, был в обществе «Музыка – массам», а с 1935 по 1938 г. заведовал редакцией западных классиков в Гослитиздате. Он печатался в «Известиях» и «Новом мире».
И в стиле его эстетическая теория о Прекрасном выражалась страстным языком публицистики. Он чувствовал себя в единстве с тем благим и общекультурным, что исповедовалось и в официальной идеологии марксизма-ленинизма, и делалось в стране – а это было в советской цивилизации. Он чувствовал себя участником когорты творцов новой культуры и культуртрегером… И вращался в кругу просвещённых единомышленников – и эмигрантов-интернационалистов. Почвы же России и народа и его жизни тогда – он, болгарин по роду и западник по образованности, – не знал. В некоей Кастилии – в утопии идеального коммунизма – обитал душой и умом, и реализовывался, и жил в счастье – пока не трахнула Судьба и не уткнула в реальность – иной стороны вещей...
Но в Личности его и сочинениях – при характерной односторонности и эпохи, и видения вещей и идей – есть Абсолютное содержание, и оно непреходящее, звучит и сейчас.
3.10.81. <…> Открыв странички юношеского Дневника отца, писанные 60 лет назад, я был ошеломлён! захвачен! перевёрнут! – как волной цунами: такой здесь накал экстатических чувств (сразу с интонации фортиссимо начинает!), вихрь мыслей, восторги, покаяния – сложный, богатый внутренний мир, весь в борениях и поисках истины, своего пути, в познании самого себя и мира, в самостроительстве!..
А до сих пор – о глупец! – я отца представлял себе попроще, примитивнее даже. Это себя мы чувствуем сложными и трудными, другой же человек всегда нам кажется попроще организованным и полегче живущим. А тут – как бы не так! Сокрушён я был открытием той же напряжённой внутренней жизни, мучительный и сладкий труд вглядывания в самого себя взвидев – и в ком? – в ближайшем мне, в отце! Не ведая того, я давно сам в таком же жанре, дневниково-исповедальном, пишу… Поверишь тут в духовную наследственность, вплоть до жанровой: в «гены» формы, «хромосомы» интересов, в «цепи» проблем и сюжетов, передающихся в наследство, – на новый поиск и решение. <…>
Дневник [Димитра Гачева] являет тот круг жизненных и духовных проблем, которые он и далее будет всю жизнь решать: Музыка, Революция, Любовь, Природа, Искусство, Мысль, Идеал…
Есть латинская пословица: Ex ungue – leonem – по когтям (узнают) льва. Так и по юношескому Дневнику Митко предчувствуется большое плавание Димитра Гачева в жизни и культуре. <…>
27.3.82. <…> Снова в отца вникаю. Раскрыл его письма к «Прекрасной незнакомке» в Антверпене в мае 1925 г. и потом из Союза в 37-м г. В первых письмах какая пылкость романтическая, красноречие французское! Себя чувствует сыном природы и гармонии – из гор и долин, где Пан и Орфей. И он – с флейтой, как и Пан. Но Великий Пан умер в прозаическом нынешнем мире: исчезла и гармония, и та, с кем он на Вагнере, на «Кольце Нибелунга» и на «Тристане», встретился, – оказывается, невеста инженера – машинного буржуа! <…>
Пенчо Славейков великолепно сказал: «Баща е в мен» («Отец во мне») – и я так всю жизнь себя чувствую: его продолжением, и, нося в душе его образ, сверяюсь с ним как с нравственной и творческой совестью и стараюсь соответствовать. Но сейчас ещё глубже, острее и даже болезненнее ощущаю его в себе. Словно усиливается с годами его голос во мне.
Подготовила Анастасия Гачева