Мы не хуже
Вспоминается Тютчев:
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать, –
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От чувства затаённой злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир.
Когда в ранней юности я наконец дорос если не до понимания, то до любви к русской классике, одновременно я проникся уверенностью, что все порядочные писатели давно умерли. Это был глупый мальчишеский снобизм. Довольно простительный, поскольку у юных петушков впереди много возможностей его исправить. Хуже обстоит дело со снобизмом старческим – мы-де писали о вечном и прекрасном, богатыри, не вы, одержимые всяческой суетой.
Но вот вполне молодая Екатерина Маевская – незнакомое для меня имя, хотя она уже печаталась в альманахе «Этажерка», «ЛГ», «Независимой газете» и др. – выдала на-гора сразу три журнальные публикации, и все о вечном и прекрасном, о любви и верности. И о смерти, конечно, ибо это для верности одно из самых предельных или даже запредельных испытаний.
Рассказ «Человек за роялем» опубликован в «Дружбе народов» (№ 9, 2022). Молодая героиня рассказа замужем за немолодым выдающимся композитором, который, хотя она явно его любит, опасается, что она уйдёт к кому-то помоложе, и воспитывает в ней скромность, разъясняя ей, что она ничего особенного собой не представляет. И она действительно начинает ему изменять с его другом, тоже немолодым знаменитым музыкантом, только более темпераментным и безбашенным.
Однажды, когда тот играет буквально для неё, у него отнимается рука. Затем она восстанавливается, но через некоторое время он всё-таки умирает. В этой истории много точных подробностей, и следить за развитием событий очень увлекательно.
Но перед финалом происходит поэтический взлёт.
«Теперь они были на ты. Навечно, в её мыслях. Он приходил чаще – во сне, когда она спала одна или же на плече у Олега, когда позже – сидя у детской кровати. Приходил, когда ему заблагорассудится. Врывался в сознание. И вновь не выпускал её руки, а она держалась за него, как за спасательный круг. Там они сидели в комнате, полной света, на открытой веранде, и вокруг столько зелени… яблоки свисали с дерева, заглядывая прямо в окно, стол был покрыт накрахмаленной скатертью, и оса вилась над открытым вареньем. Она говорила с ним, сияла от его улыбки, а он повторял: «Мне не больно. Понимаешь, мне не больно!..» И сколько восторга было в одной этой фразе, что легко и спокойно делалось на душе, хорошо делалось на душе. И она просыпалась от несуществующих объятий, чувствуя его всем естеством своим, – и с улыбкой, и в слезах – чувствуя, что теперь он всегда рядом и что это невероятно – невероятно, как снег в мае. Ведь снега в мае не бывает».
А финал ещё пронзительнее.
«– Это тебе, – прошептала она и положила цветы возле голого креста с гравировкой «Спаси и сохрани». Не спас и не сохранил.
Она приходила сюда нечасто, тайком, преступно – ровно так же, как раньше спешила на встречу к нему. Даже мысленно она не знала, как заговорить с ним. Всегда разговор начинал он. Фотография в рамке, задержавшаяся здесь на годы, обветренная, калёная, выглядывала из искусственных цветов. В голове звучали обрывки его музыки, голоса, смеха. Выходило солнце – он улыбался с небес, сидя на облаке, подрагивая ногой, в очередной пёстрой рубашке. Она закрывала глаза и подставляла лицо солнечным лучам.
Она не помнила день, когда он замолчал. Это произошло безболезненно, как прививка. Просто в один миг что-то замерло, как его рука, ударив по контроктаве, – рука человека, сидевшего тогда за роялем».
Сильна, как смерть, любовь. Но время оказалось сильнее.
Рассказ «Щелкунчик». Здесь увлекают не столько события, сколько поэтическое вѝдение. Вот, скажем, изображение антикварной лавки:
«На открытых витринах книги, которые старше тебя на несколько десятилетий, а то и на сотню лет, а то и на несколько сотен. Названия порою престранные. Книги дышат своим воздухом, напитаны своим запахом, выдержанным, точно вино из лучших погребов Франции. Бумага шероховата, неприятна на ощупь. Касаясь её, чувствуешь выпуклость каждой буквы, интервалы, отступы, знаки препинания, – читаешь её пальцами, будто слепой. Содержание неважно, и лишь цена каждой из них совершенно немыслима.
Их кто-то когда-то читал. Открываешь одну и видишь выцветшую чернильную надпись. Испытываешь чувство неловкости, как если бы вскрыл по ошибке чужое письмо. Но вчитываешься, точно чиновник тайной полиции, которому по долгу службы дозволено изучение чужих откровений.
На книге «Письма Пушкина и к Пушкину». Москва. 1908:
Леониду Дмитриевичу Семёнову. Память первой встречи и новейших упоминаний о Пушкине. 2 июня 1903. Валерий Брюсов
На книге З.Н. Гиппиус «Последние стихи 1914–1918». 1918. Петербург:
Вам, Серафима – Автор.
17 мая 18 г. Город Петербург
…Город грешный всё безмолвней.
Даль притайная пуста.
Но сверкает ярче молний
Лик идущего Христа.
На книге Евангелие от Иоанна: Пусть Господь хранит тебя в те минуты, когда я не смогу оберегать тебя, и всегда. Ольга К. 1915.
На книге Антон Чехов «Три сестры». С.-Петербург. 1901: Если боитесь одиночества, то не женитесь. Академик Тото. 1901».
Пересказывать сюжет не имеет смысла, поэзию пересказом можно только испортить.
Герой «Столика на одного» – живущий в Москве француз по имени Анри («Юность», № 9, 2022). Он тоже находится в любовной связи с русской женщиной, и ключевое слово здесь «любовной». Но однажды среди спокойного счастья его возлюбленная просит его уйти и больше не приходить. У неё появился кто-то другой? Анри страдает и тщетно пытается выяснить, кто это. Ответ приходит страшный. И прекрасный, как и положено при художественном преображении. Рассказывать не буду, это нужно прочесть.
«Чужие небеса» («Кольцо А», № 159).
«Они работали вместе и не замечали друг друга. Потом было досадно: сколько времени потрачено зря. Но это – когда он понял, что больше не может без неё.
Он был старше, был опытнее, искушённее, невозмутимее. Но разница в возрасте всё чаще казалась ему недостатком. Он терялся. Понимал, что необходимо прогнать от себя ненужные мысли. И – прогонял, всякий раз убеждаясь, что – впустую.
Снова и снова он смотрел на неё, уже привыкнув, украдкой и каждый раз – как впервые. Она была замужем. Не так давно, но всё же. Где-то там, почти призрачно, существовал муж. Никто не знал, кто он».
И когда влюблённым стало не по силам бороться со своей страстью, муж по-прежнему оставался призраком. Но однажды на какой-то презентации он воплотился в молодого, красивого и, судя по всему, успешного человека, наверное, полагавшего, что счастлив в семейной жизни.
И незаконный возлюбленный потерял свою невозмутимость.
«Он старался не смотреть, однако не спускал с неё глаз. Всё мешалось: обрывки разговоров, ничего не значащие слова, пар, поднимавшийся от чашки с чаем, ещё не успевшим завариться. Их глаза встречались, он задерживал взгляд чуть дольше, чем позволяли приличия. Она отворачивалась равнодушно.
От этого он выходил из себя. Улучив момент, когда она вышла из зала, он последовал за ней. Догнав, схватил за руки, прижал к себе почти силой, стал целовать.
– Ты с ума сошёл… – прошептала она.
– Пойдём отсюда… Пошло всё к чёрту… – бормотал он еле слышно.
– Нет. Нельзя.
Лишь приближающиеся голоса отрезвили его».
Однако молодой красивый муж что-то всё-таки почувствовал и начал говорить в машине (героиня была за рулём), что любит её, что без неё его жизнь потеряет всякий смысл, и всё такое. Слушать это ей было неприятно, и не потому, что он сильно выпил: «Если бы он был бы трезв, это было бы ещё ужаснее».
Наконец муж попытался её поцеловать, она резко отстранилась – чего за рулём делать не следует…
Муж отделался переломом ключицы.
И вот осиротевший влюблённый в комнате, где всё было пропитано ею, вспоминает бунинский «Солнечный удар».
Но перекличка с «Тёмными аллеями» лишь тематическая, у Маевской всё очень сжато и точно. И дамоклов меч, нависающий над влюблёнными, мне кажется, совершенно другой. У Бунина это злой рок, сумасшедший с бритвою в руке, а у Маевской это сами люди. Её рассказы – напоминание: не надо мучить друг друга, всё суета в сравнении со смертью.
Есть в них и утешение: мы достойны воспевания не менее, чем герои Бунина.
Александр Мелихов