ТАНГО В БАГРОВЫХ ТОНАХ (67)
Продолжение. Ссылки на предыдущее здесь.
Одержим победу, к тебе я приеду...
Возможно, кто-то еще в чем-то и сомневался, но вскоре все стало окончательно ясно, ибо начались аресты «белых» по всей стране, вернее, везде, где это было возможно. Брали не всех, только лидеров, и не только военных, что понятно, но и штатских, имевших влияние в столице или связи за рубежом, и хотя брали не грубо, помещая в прекрасные условия, это означало, что власти не шутят. «Правительство восстало», с некоторым удивлением заявил ЦК Национальной партии, а 8 января, полагая, что ждать уже нечего, Апарисио Саравия отдал приказ о всеобщей мобилизации.
И вновь, как всегда, не вижу смысла излагать изрядно однообразные нюансы. Более чем достаточно сказать, что следующие восемь месяцев были тяжелы и кровавы. Батлье, решительный и волевой лидер, поставил на армию, многочисленную (36 тысяч бойцов) и подготовленную куда лучше, чем в 1897-м, на самые передовые по тем временам технологии, на полную милитаризацию страны, и взяв на себя руководство, действовал с неуклонной энергией.
Саравия, со своей стороны, понимая, что в плане оснащения и выучки войск слабоват, сделал ставку на уникальную маневренность своих «кентавров» (около 20 тысяч), в совершенстве владевших тактикой «кусай и беги» и возможностью отхода для перегруппировки за бразильский кордон. Плюс на то преимущество, что власть захватывать он не собирался, а собирался, как и «белые» прежних времен, брать на измор, дожидаясь того момента, когда экономика затрещит по швам и правительство, оказавшись под давлением общества, будет вынуждено пойти на переговоры.
Впрочем, одновременно с приказом о мобилизации Генерал публично зачитал обращение к президенту, заявив о готовности подчиниться центру при нескольких условиях. А именно: немедленная реформа избирательного права, введение и закрепления в Конституции системы всеобщих, прямых и тайных выборов на основе четкого списка избирателей, в присутствии наблюдателей, с гарантиями от подтасовок и обязательной возможностью отзывать тех депутатов, которые не исполняют обещания, данные избирателям.
Ответ президента последовал мгновенно: он полностью соглашался с доном Апарисио по всем пунктам, подчеркивая, что именно к этому стремится и сами, но категорически отказался выполнять что бы то ни было под давлением. Тем паче, что такая реформа в данный момент все равно невозможна, ее нужно тщательно готовить, обсуждать и прорабатывать, - но если caudillo отменит мобилизацию, его представителей охотно включат в соответствующие комиссии.
И жирной точкой: «Сеньор Саравия должен понять, что политика сопричастности ошибочна и порочна. Если министрами становятся лица, чьи взгляды противоречат взглядам избранной власти, ответственные не перед избирателем, а перед группами, их рекомендовавшими, работа правительства не будет эффективной, экономика не будет развиваться, гражданские потрясения неизбежны, а в результате страна останется на обочине Истории и Прогресса».
В конкретной обстановке такое согласие не значило ничего. Возможно, встреча с глазу на глаз Батле и Саравия, которые никогда так и не увидели друг друга, могла бы что-то изменить, но посредники старались смягчить, а в итоге перестарались. Кроме того, к войне, чтобы одним ударом разрубить все узлы, стремились очень многие влиятельные группировки с обеих сторон.
Так что, спустя пару дней начались столкновения, сперва мелкие, - пальбы много, крови мало, - но уже 14 января Северная дивизия (войска «белых» были разделены на две части), столкнувшись с правительственными войсками при Мансавиллагре, вынуждена была отступить, не выдержав артиллерийского огня. На следующий день так же завершилась попытка взять реванш при Иллескасе, и 21 января, элегантно оторвавшись от преследователей, потрепанные инсургенты отошли на перегруппировку в Бразилию.
«Улица заполнилась бородатыми оборванными мужчинами, сидящими на неспокойных мохнатых лошадях, криками на непонятном языке, - вспоминает бразильский писатель Жоан до Ибарбуру, в те времена просто мальчишка из пограничного городка. - Они не обижали нас, один из них вошел в лавку, купил что-то, расплатился и с поклоном передал моей матери конверт, попросив отнести его на почту, другие тоже вели себя учтиво, но все равно, я боялся их, хриплых, нервных, пахнущих потом. Мне не нравились изорванные флаги, под которыми никогда не стали бы, по моему тогдашнему мнению, воевать герои. Война оказалась такой грязной и некрасивой...»
Тем не менее, бразильские друзья приняли гостей по понятиям границы, накормили, снабдили всем, что нужно, и вскоре толпа вновь стала дивизией. А тем временем, Южная дивизия во главе с самим Генералом, хорошо знавшим сильные и слабые стороны «кентавров», сумела (полная неожиданность для всех, в том числе, и для победителей!), 31 января разгромить правительственные войска при Фрая Маркос. Путь на незащищенный Монтевидео был открыт. В столице, напуганной слухами о том, что «варвары уже близко», началась паника, не перешедшая в повальное бегство только потому, что президент Батлье, подавая обывателям пример выдержки, лично рыл окопы и строил баррикады, готовя город к уличным боям.
Однако «варвары» так и не появились: дон Апарисио, понимая, что на выручку столице придут полевые войска, не собирался загонять степняков в мышеловку. Вместо этого он приказал воодушевленным победой подчиненным «идти порознь, сражаться вместе» и двинулся к побережью, куда должна была поступить первая партия оружия, закупленная в Буэнос-Айресе «заграничной комиссией» Национальной партии. И добрались, потерпев, правда, по пути серьезное поражение при Пасо-дель-Парке (2 марта), но отойдя в порядке и нанеся 12-тысячной группировке противника немалый ущерб.
И так далее. И тому подобное. Неделя за неделей. Месяц за месяцем. С неизменными успехами армии в редких случаях, когда партизанам не удавалось уйти от столкновений «по правилам» и постоянно успешными для «белых» мелкими стычками, благо оружие и боеприпасы поступали регулярно. Пусть не в таких масштабах, как хотелось бы, но достаточно, чтобы не сдаваться, - и хотя сеньор Батлье настоятельно просил США повлиять на Бразилию и Аргентину, дабы те прекратили помогать «мятежникам», толку от этого было мало. В Рио на шалости южных «баронов», коль скоро те были лояльны Республике, смотрели сквозь пальцы, а в Байресе президент Рока и вовсе помогал «белым» почти открыто, рассчитывая на их ответную любезность после победы.
Пробитое тело наземь сползло...
И снова. И вновь. И опять. Почти полное разрушение железных дорог, мелкие, но досадные для противника удары со всех сторон, почти опустевшие терминалы столицы, перебои с продовольствием, растущее недовольство в «кругах, имеющих вес», - с одной стороны. Полный провал попытки взять крупный город Сальта, намеченный на роль «революционной столицы», а вслед затем, 6 июня, поражение в крупном бою при Гуаябосе, начатом вопреки запрету Генерала, - с другой.
Правда, - приятный факт, - вопреки традиции и даже закону, пленных не расстреливали (тем паче, не резали глотки) ни повстанцы, ни силы правопорядка, и эта взаимная мягкость дала журналистам основания именовать происходящее La guerra decente, то есть, «достойная война», без взаимного озверения и поводов для кровной мести. Просто граждане, взаимно отстаивая свои взгляды на развитие страны, продолжали политику иными средствами.
Но уставали. Выдыхались. После двухдневного (22-23 июня) сражения при Тупамбае, самой кровавой битве года, закончившейся вничью, но стоившей «белым» всех боеприпасов, информация о потерях (только убитыми несколько сотен), дойдя до Монтевидео, откликнулась первыми антивоенными митингами и демонстрациями, после чего дон Хосе впервые поставил на военном совете вопрос о возможности компромисса. Очень условно, как о теоретически возможном, но категорически не актуальном, - и тем не менее.
В лагере повстанцев настроения тоже не сияли. Там не было противников войны, народ был вынослив и полагал, что начальству виднее, но не было и боеприпасов, и некоторые лидеры начинали сомневаться в победе. Даже сам Генерал в скверную минуту признался близким друзьям: «Они давят, а нам нечем отбиваться. Если они сейчас соберутся с силами для удара, лично я пущу себе пулю в висок, чтобы не попасть в плен и не позволить унизить себя пощадой».
Однако минута слабости была недолгой. Вновь начались маневры, переходы, засады, бесследные исчезновения, - и атаки на марше. А поскольку боеприпасы кончились не только у «белых», но и у противника, а подсылать новые столице становилось все труднее (деньги иссякали), вновь, как некогда, последнее слово начали говорить старые добрые пики, которых солдаты, обученные по новым правилам до дрожи боялись.
Сам генерал Галарза, командующий, метался по пампе, не зная, куда идти, ибо куда бы он ни пошел, пампа атаковала, - и лучшим маркером происходящего стал резкий приток в армию Генерала новых людей. Даже тех, кто ушел, теперь возвращались. Так что, мало кого в штабе дона Апарисио удивило письмо, полученное 24 августа из столицы. Президент признавал, что война пагубна для страны, и предлагал «мир сильных», с передачей под контроль белых нескольких департаментов.
Безусловно, ни о какой капитуляции речи не шло, но тот факт, что сеньор Батьле, жесткий, волевой, азартный, отказывался от категорического неприятия самой идеи «политики сотрудничества», означало для «белых» политическую победу, и отказываться было бы непростительно глупо. Но согласие согласию рознь. «“Это нам подходит,” сказал отец, - вспоминает Непомусено Саравия, сын и адъютант Генерала, - “но я ответил, что начну переговоры только в Ривере, которую мы, безусловно, возьмем. Они хотят оставить Риверу за собой, но нам она необходима, чтобы иметь за спиной Бразилию. В этом случае, если они нас обманут, мы сможем продолжать портить образованным жизнь, пока им не станет ясно, что мы будем драться до конца”».
Таким образом, главным призом и последним пунктом войны стала та самая Ривера, с которой все началось, а у Генерала был выбор: либо занять ее с налета, чему противник, спешащий из Монтевидео, не мог помешать, либо дать бой армейским частям, остановившимся около деревушки Массолера. Логичнее казалось первое, но дон Апарисио, очень не любивший «правильных» сражений с регулярами, на сей раз изменил обычной тактике.
Здесь тоже была своя логика: накануне подошел караван с боеприпасами, бойцы набили подсумки до отказа, солдаты же, хотя неплохо окопались, испытывали в боеприпасах нужду, поскольку один из их обозов партизаны сумели отбить. Таким образом, вынудив их растратить скудный боезапас в перестрелке, а потом атаковать и взять в плен, поскольку окружить деревню было несложно, означало создать куда более выгодные условия для переговоров с правительством.
Так, вероятно, и случилось бы, но человек смертен. И что самое главное, внезапно смертен. На исходе третьего часа сражения, когда успех повстанцев был уже вполне очевиден, президентские войска пошли на прорыв. В какой-то «белые», из атакующих внезапно превратившись в обороняющихся, дрогнули, и дон Апарисио, зная, что его личное присутствие действует на «кентавров» магнетически, поскакал подбодрить своих compadres. Однако его знаменитая белая шляпа и столь же знаменитое белое пончо были слишком лакомой целью: огонь стал так плотен, что (вспоминает Непомусено Саравия) «уцелеть бы не смог сам Архангел Мигель».
Остается лишь удивляться, что в Генерала попала только одна пуля, - но она прошла через его живот слева направо, повредив почки и кишечник. Такие раны и сейчас считаются сложными, а в начале ХХ века, когда о пенициллине еще никто не знал, шансов выжить не было никаких. Разве что чудом, однако никаким чудом Генерал, пытающийся улыбаться и подбадривать подчиненных, вытащивших его из огня, не мог оставаться в строю.
В итоге, бой закончился вничью. Ни о каком марше на Риверу после этого речи не было: сеньора Саравия вывезли в Бразилию, где он через 9 дней умер от перитонита, а «белая» армия начала распадаться. Никого, хотя бы как-то сравнимого с Генералом, среди командиров не было, спешно избранный «триумвират» не мог договориться, кто главнее, да и рядовые как-то сразу утратили боевой дух.
«Мы оказались в Сахаре», - образно скажет потом полковник Кармело Кабрера, а точнее всех, на мой взгляд, высказался сам президент Батлье: «Я думаю, эта армия была сильна и едина только мистической силой, исходящей от дона Апарисио. Люди сражались за мертвое дело, оживленное только его присутствием, и когда он пал, вместе с ним умерла идея, за которую они сражались. Им незачем было больше драться».
Так ли, не так, но, согласитесь, образно. Да и соответствует истине: какое-то время мелкие стычки еще продолжались, но многие офицеры уже покидали фронт, уходя в Бразилию, а 24 сентября в городке Асегуа генерал Базилио Муньос, самый авторитетный из «белых» caudillos, подписал мирный договор, больше похожий на почетную капитуляцию.
Повстанцы получили общую амнистию и сколько-то песо, офицеры – право вступить в армию Уругвая, «белым» асьендадос гарантировали сохранение поместий и право занимать посты в органах местной власти, - и всё. Разве что еще обещание (правда, письменное) не позже 1918 года принять поправки в Конституцию относительно избирательной реформы «на тех основах, которые огласил сеньор Апарисио Саравия». То есть, все будет хорошо, но надо подождать.
«Итак, - подвел итоги в конце октября сеньор Батлье, - все кончено, и кончено навсегда. Будем надеяться, что в последний раз уругвайцы убивали уругвайцев, решая политические противоречия. Пусть наша взаимная боль станет гарантией отказал от решения судеб страны иначе как с помощью урн для голосования. Будем верить, что каждый павший пал, защищая наше общее право решать свою судьбу, уважая выбор большинства, уважающего меньшинство. Идите со мной, все вместе, и давайте строить наш общий дом!».
Так победим!
Замечательно сказано, согласитесь. Ценой огромных экономических потерь, разрушений, смертей «партия, несущая прогресс», наконец, пришла к власти. Твердой, действительной на всей территории страны. Но ведь власть это ответственность, и не на словах, которые, по сути, всего лишь сотрясение воздуха, но на деле. Которое, при всех благих намерениях и энергии тоже не панацея, если нет точного понимания и ясной программы. А у дона Хосе понимание было и программа тоже была, в сухом остатке сводясь к простейшему: «Уругвай должен стать образцовой страной, примером для всего мира», - и не только на уровне деклараций, и как можно скорее. Без рывков, но неуклонно.
И вот, перечитав гору умных книг, обдумав прочитанное, проверив выводы на практике, президент Батлье поставил перед собой и согражданами задачу построить мезократического сообщество, «страну среднего класса, где богатые будут менее богаты, чтобы бедные были менее бедны». Иными словами: каждый человек хочет быть обеспеченным и свободным, назначение государства, представляющего все общество, помочь ему в этом, а долг общества, критически оценивая работу государства, помогать ему в полезных делах и указывать на ошибки.
А если конкретнее, то: частная собственность священна. Но не неприкосновенна, если интересы собственника вступают в противоречие с интересами общества, то есть, большинства, - однако классовая борьба (с марксизмом дон Хосе был знаком очень хорошо) ни к чему доброму не приведет, а потому защищать труд от произвола капитала есть важнейшая задача государства, «как института всего общества».
Амбициозно, слов нет, и всего сразу не сделаешь. Начинать нужно с базиса, - и практически весь срок своего первого президентства Батьле чистил авгиевы конюшни, практически полностью перестраивая фундамент, благо, имел на кого опереться: помимо городских «низов», которые ему верили, президенту удалось сформировать «ближний круг» из людей, верных не только лично ему, но и тем идеям, которые он предлагал. Тем паче, что программа была разработана до мелочей. А потому телега стронулась и покатилась достаточно быстро.
Задача раз. Основные государственные службы, поскольку созданы обществом для нужд всего общества, должны находиться в руках государства, которое выше классовых разногласий. Но и в частном секторе, если бизнесмен превращается в олигарха (по оценке дона Хосе, в «ненасытную пиявку, готовую даже вывозить из страны капитал, превращаясь из уругвайца в иностранца»), пренебрегающего интересами страны и общества ради прибыли любой ценой, государства обязано вмешаться.
А следовательно, национализация (железные дороги, порты, электрокомпания, телеграф, телефон, главные банки) и жесткий контроль за бизнес-элитой с введением ограничительных мер, если ее действия начнут угрожать интересам общества и страны. Зато если не угрожает, тогда всяческое содействие, протекционизм во всех смыслах и проявлениях. Ну и, естественно, поскольку люди есть люди, а человек слаб, максимальный общественный контроль, полная свобода к прессе и уважение к оппозиции, которая должна быть сильной. Даже, по возможности, с долей власти.
Задача номер два. Поскольку не общество для государства, а государство для общества, то есть, для каждого человека, человек должен иметь элементарные права. В Европе из-за этого льется кровь, но Уругвай, слава Богу, только в начале пути, мы имеем возможность многое сделать сразу. А стало быть: 8-часовый рабочий день. Максимум 48 часов в неделю. Право на забастовку (государство – арбитр). Обязательный выходной. И выходное пособие, в зависимости от стажа. И компенсация за несчастные случаи на работе. И пособие по безработице. А для женщин 40 дней отпуска по беременности. А для тех, кто старше 65 лет, пенсия. Как и увечным. Плюс запрет на детский труд до 13 лет и максимум 6 часов до 19 лет.
Плюс бесплатное полное (неполное и так уже есть) среднее образование, бесплатные вечерние школы и лицеи для тех, кто не может учиться с отрывом, но хочет. Плюс государственные стипендии способным ребятам из «низов». Плюс бесплатное здравоохранение. Не очень высокого класса, но для всех. А также отделение Церкви от государства, отмена смертной казни (первыми в Западном полушарии) и право женщины подавать на развод (впервые в мире). И вишенкой на тортик, запретить жестокое обращение с животными.
Странный либерализм. Не классический. По тем временам, прорывный, на грани социал-демократии, хотя социал-демократов дон Хосе, отрицая классовый характер государства, отвергал. Такая крутость многих пугала, кого-то даже отталкивала. И тем не менее, видя цель и веря в себя, работали. Но, конечно, не на рывке, стараясь сглаживать. Всю первую каденцию закладывали основы, начиная с базиса, - и учитывая очень четкую экономическую политику вкупе с жесточайшим контролем за злоупотреблениями, получалось.
А потом, в 1911-м, сдав пост одному из верных друзей и единомышленников, военному юристу, которому полностью доверял, сеньор Батлье уехал в Европу искать полезные примеры, и вернувшись, сделал лозунгом своей второй каденции «Все как в Швейцарии!», пример которой его очаровал, как идеальное воплощение всех мечт. Потому что, как бы хороши ни были реформы, грош им цена, если общество и каждый гражданин в отдельности этой цены не знает.
И стало быть: максимальное участие общества в жизни государства с минимальным вмешательством государства в частные дела граждан. Начиная с 1911 года готовили избирательную реформу, о которой мечтал покойный генерал Саравия. Но тщательно, продуманно, без розового утопизма, при малейших сложностях откладывая до полного согласования деталей, естественно, с участием «белой» и прочей оппозиции и выносом на всенародное обсуждение.
В конце концов, приняли таки, в 1918-м, новую Конституцию, четко и навсегда закрепив, что голосование должно быть всеобщим (женщинам, правда, право голоса дали еще через три года), обязательным, тайным, с правом избирателя на отзыв депутата и полным запретом участия в политике силовиков, получивших право только, поскольку граждане, голосовать. А также с «особыми правами» оппозиции и максимальной, по образцу той же Швейцарии, децентрализации, чтобы местные власти сами решали местные вопросы.
Разумеется, - повторюсь, - такой напор пугал многих. Не то, чтобы возражали (возражала верхушка бизнес-элиты, связанная с иностранцами, но ее держали в ежовых рукавицах), однако сомневались, и дону Хосе, уже в статусе экс-президента и безусловного национального лидера, приходилось давить авторитетом, что помогало. Хотя и не всегда. Идею насчет замены власти президента властью Исполнительного совета из 9 человек, как Батлье ни настаивал, приняли только частично, в виде «двойной» исполнительной власти (и президента, и Совета). Но, как бы там ни было, «батльизм», очень специфическое, уругвайское явление, состоялся, укоренился, - и в конце концов, Уругвай стал, как мечталось дону Хосе, «Швейцарией Америки». Во всяком случае, так было принято считать и в ближнем зарубежье, и в дальнем, и даже за океаном.
Ну и напоследок. Конечно, «образцового государства» не получилось: «батльизм» был слишком городским, мало занимался вопросами деревни, предоставив ее саму себе (Батлье честно говорил, что не знает, как решать этот вопрос), а именно деревня, на порядок отстававшая от городов в развитии, была источником основных поступлений в бюджет, и это само по себе закладывало мины. Тем паче, что теория Маркса, которую дон Хосе полагал «возможно, в чем-то и верной для Европы, но не для нас», как оказалась, верна и для Уругвая. Законам природы ведь фиолетово, какой континент, и общество, как его ни склеивай, неоднородно, да и люди, хотя, в основном, трава, но не роботы.
Так что, скоро в самом «батльизме» начались трения, появились фракции, подчас (хотя именем основоположника, скончавшегося в 1929-м, клялись все) идейно несовместимые, и все пошло, как везде. Со склоками и переворотами, вплоть до диктатур. Но, что важно, с тем отличием от «как везде», что уровень жизни в Уругвае при всех обстоятельствах был намного выше, чем где угодно аж до Рио-Гранде, а права граждан, воспринимаемые обществом, как нечто неотъемлемое, старались хотя бы по минимуму соблюдать даже самые лютые «гориллы» эпохи приснопамятной Операции «Кондор». Тоже, если подумать, немало.
И вот тут, сделав Banda Oriental, которой повезло более, чем многим иным, на прощание ручкой, вернемся, наконец, на широкую дорогу, которой шли с самого начала, свернув на окольную тропу в связи со всколыхнувшей весь субконтинент Парагвайской войной. Благо, до Байреса от Монтевидео недалече…
Продолжение следует.