«Нелюбимые дети Кузбасса». Непарадный портрет сибирской деревни
Фотограф Светлана Лиханова родилась в Юрге, городке на северо-западе Кузбасса. До того, как взять в руки камеру, была фрезеровщицей в депо на железной дороге. Но вот уже семь лет не расстается с фотоаппаратом. Главная ее тема – исчезающий мир российской деревни, а конкретно – деревень Кузбасса.
– В фотографию я пришла случайно, – рассказывает Светлана Лиханова. – Работала в вагонно-ремонтном депо фрезеровщицей, перед новым, 2014 годом попала под сокращение, появилось свободное время. Родные подарили маленький фотоаппарат "Самсунг", которым сделала свой первый осознанный снимок. Мыла фрукты, и так красиво брызги разлетались. Захотелось сфотографировать. Но чтобы понять, как "заморозить" капли воды, нужно разобраться с настройками фотоаппарата. Начала изучать, искать информацию в интернете, ночами мастер-классы смотрела, конспектировала. Параллельно много снимала и публиковала фотографии в соцсетях. В комментариях кто-то хвалил, кто-то ругал. Хотелось доказать, что могу лучше.
– Почему деревня? Всё детство прошло в частном секторе. Помню обстановку деревенского дома, в котором с трёх до пяти лет жила вместе с родителями в Пихтаче – маленькой железнодорожной станции между Тайгой и Анжеро-Судженском (названия кузбасских городов. – С.Р.). Потом переехали в Тайгу – по сути, такую же деревню, только большую. Барак на четыре хозяина. С одной стороны – железная дорога с тополиными посадками, с другой – болотца, пруды. Целыми днями на природе резвились, купались, по клубнику-землянику ходили. Люди в деревне душевные, более открытые, чем в городе. Поэтому тема деревни мне близка. Ещё и родовая память срабатывает.
– И печаль какая-то. Понимание, что исконно русская деревня через несколько десятилетий канет в небытие. Уже сегодня там перестали строить из дерева. Деревни зарастают сайдингом и шифером.
Рыбаку или грибнику важен процесс, а не результат. Так и мне. Появлялось желание фотографировать – бросала все дела, выходила на улицу и бродила по тайгинским улочкам в поисках интересного сюжета, делала снимки.
– Познакомилась с Татьяной, фотографом из Анжерки. Стали ездить по деревням. Просто приходили на вокзал, смотрели по карте, в какой деревне мы ещё не бывали, и ехали! Это всё спонтанно происходит.
В своём увлечении развивалась стремительно. Уже на следующий год была принята с первого раза в Союз фотохудожников России, поступила в Кемеровский институт культуры на факультет "Кино-, фото-, видеотворчество", стала финалистом фотоконкурса Best of Russia с фотографией из серии "Непарадные ветераны". От газеты "Тайгинский рабочий", где тогда работала, напросилась в компанию соцработников. Целый день ходили по квартирам, ветеранов и тружеников тыла, поздравляли.
– Почти все они плакали, нас встречая. Не знаю, от радости или от того, что вспоминают их только по праздникам.
– Понятно, что далеко не все снимки пошли тогда в газету, но мне разрешили сделать выставку к 9 мая. Сначала в Тайге, а через год в Кемерове.
– Больше всего поразила пожилая женщина из деревни Кузель. Она с такой жадностью схватила подаренные пять тысяч, начала их пересчитывать и прятать за пазуху, что плакать захотелось. Хоть и живёт с сыном и снохой, но дома такой бардак, что лучше бы её определили в социальный приют.
А в 2017 году в число победителей Best of Russia вошла моя фотография из серии о школе в деревне Сураново.
– На этом кадре учительница русского и литературы Зинаида Евстигнеевна. Она родилась в Сураново и, выучившись в институте, вернулась обратно. Всю жизнь преподаёт в местной школе. И сегодня работает, хотя ей уже за восемьдесят. Говорит, "в школе и умру". От Сураново до Тайги 30 километров по железной дороге. Автомобильного сообщения с Тайгой четыре года назад, по сути, не было. Дорогу сорок лет обещали построить, но, в отличие от Томска, который всё-таки 60 километров асфальтного полотна проложил, Кемеровская область выполнять свои обещания не торопится.
– В 2017 году в сурановской школе было 17 учеников. В каких-то классах по одному-два, а в каких-то и не было вовсе. Если бы не парты, глобусы и учебники, можно было бы решить, что это не школа, а обычная изба, дом на два хозяина. С одной стороны младшие классы занимаются, с другой – старшие. Печное отопление. Учителя ездят сюда преподавать из Тайги, но есть и местные, их трое.
На что живут люди в Сураново? Есть маленькая железнодорожная подстанция, где пара человек трудится. Немногие ездят на работу в Тайгу. У остальных пенсия. И лесом живут, грибами. Бежит из деревни народ. Но бывают и исключения – встретила там молодую женщину, многодетную мать. Местные рассказали, что переехала к ним из Томска. Без мужа. Дом завалюшный купила на материнский капитал. "А на что они живут?" – спрашиваю. "А на детские и живут".
Но больше всего поразило, как в Сураново хоронили. Умершего грузили в электричку и везли в Анжеро-Судженск на вскрытие, а потом назад на электричке в деревню. И это ХХI век. В гробах, наверное, возили, подробностями не интересовалась. Зимой дорогу до кладбища лопатами расчищали, и хоронить везли на саночках. Начались публикации, пошёл резонанс, власти опомнились, стали выделять дрезины, чтобы в них покойников по рельсам возить, а не вместе с пассажирами.
– Это я сняла заросший ФАП – фельдшерско-аптечный пункт – в Суранове. В одиннадцати километрах от Тайги есть ещё одна деревня – Кузель. Там несколько лет назад торжественно открыли ФАП, и с тех пор он стоит закрытый – работать некому. Приезжают лишь изредка фельдшера, когда прививки массово ставить надо. Я пост в фейсбуке писала, спрашивала у френдов и подписчиков, как можно решить эту проблему. Пришла к выводу, что единственный выход – глобальная программа переселения из мелких деревень в посёлки покрупнее. По Кемеровской области я покаталась. В сторону Яшкино (посёлок городского типа на северо-западе Кузбасса. – С. Р.) очень много маленьких поселений. Пока там были совхозы, была и стабильность. Люди нормально жили, совхоз давал работу и жильё. А сейчас все предприятия в деревнях развалились, а люди-то остались. Ни школ там сегодня, ничего нет. Как выживать? Только программа переселения. Хотя на новом месте всё будет новоделом, потеряется самобытная культура.
– Недавно созванивалась с женщиной, с которой в Сураново общалась. Она, как и многие, переехала в Тайгу. В деревне осталось меньше ста человек. Рассказала, что за зимником от деревни до Тайги стали немного следить, и сейчас зимой покойников возят на вскрытие в Тайгу не на дрезинах, а на автомобилях. В сурановской школе сделали дорогой капремонт. Перенесли в неё музей, который был закрыт в 2017-м из-за обвала крыши, но отопление в школе по-прежнему печное, правда, кочегарку вынесли на улицу. В школе осталось десять учеников. На следующий год в первый класс пойдёт последний ребёнок в деревне. Больше детей дошкольного возраста в Сураново нет. Построили в деревне и новый ФАП. Но фельдшер из Яи приезжает лишь "раз в пятилетку". Недавно у местного пенсионера сердце прихватило. Фельдшерицы нет, он поехал в Тайгу в поликлинику, но на приём так и не попал.
Совсем скоро мы будем праздновать 300-летие региона. Но все эти праздники – не для деревень, ведь они, как и их жители, по большому счёту – нелюбимые дети Кузбасса.
Единственное, с чем в наших деревнях неплохо, – это экология. А вот с дорогами беда. Во все деревни, кроме тех, что у федеральной трассы, трудно добраться. До многих надо ехать грунтовками, которые осенью и весной размывает, а зимой никто не чистит.
Недавно были в деревне Сергеевка за Анжеро-Судженском, так там нигде не могли интернет поймать. Местная девочка подсказала: "Надо под столбом, там ловит". Ставят люди тарелки спутниковой связи, но никто не гарантирует им нормальный сигнал. А ведь быстрый интернет крайне необходим школьникам, если мы хотим, чтобы из них выросли всесторонне развитые личности, а не маугли.
Деревни рядом с крупными городами трансформируются за счёт дачников, становятся похожими на элитные коттеджные посёлки. А в настоящей деревне люди живут поколениями, дома древние по наследству передаются. Дух там особый! Муж мой не деревенский, но в Морковкино рос недолго и пас коров. Говорит, это лучшие его детские воспоминания. И таких глухих деревень в Кузбассе много.
В настоящих деревнях менталитет другой. Все герои, которых можно увидеть на моих снимках, – случайные знакомые. Идешь по улице с фотоаппаратом, люди интересуются, завязывается беседа.
Многие приглашают на чай. В деревне Юрты-Константиновы, которую в простонародье называют Татары, потому что это татарское поселение, зашли в гости к бабушке Абау. У неё двухэтажный купеческий дом – настоящий особняк, правда, давно уже ветхий. Живёт в одной комнате на первом этаже.
Старый комод, печка и палатка над кроватью, в которой и спит. Наверное, топить тяжело, а в палатке теплее. У меня первая мысль: "Совсем денег нет". А она: "Да у меня денег – во!" – и показывает квиток. Труженица тыла, пенсия почти 22 тысячи. Живёт одна. На что тратит деньги, спрашивать неудобно.
Все её ценности – фотоальбом, маленький радиоприёмник, да плакат с портретом Тулеева (предыдущий губернатор Кузбасса, возглавлявший регион 20 лет. – С.Р.). И лодка надувная. "Я хорошо живу, всё лето на речке, рыбачу". Соседи рассказали, что приезжали какие-то томичи, говорили, что дом – памятник архитектуры, и предлагали ей большие деньги и переезд в Томск. Но она отказалась. Ценности у неё другие – нематериальные.
Много таких отшельников. Зимой были в Бутовке – это бывший шахтёрский посёлок, который теперь окраина Кемерова. Увидели землянку. Только окно и дверь из-под снега торчат. И выходит из этой землянки чумазый дядька. Разговорились. Геодезистом работал. Одинокий человек, семья не сложилась. Думаем: "Асоциальный тип. Наверное, запивается в своей землянке". А он: "Я вообще не пью и не курю!" Пенсия у него минималка – 13 тыс. " Не скучно?" – "А чего мне скучать? Я собачек люблю, у меня их пять штук. Посажу 2–3 ведра картошки, выкопаю десять. Круп накуплю. Нам с собачками хватает".
Спрашиваю чисто гипотетически: "Если бы вдруг государство вам квартиру предоставило, переехали бы?" – "А зачем? Мне и тут хорошо".
Подозреваю я в подобные моменты лукавство. Кажется, просто у человека не осталось надежды. Смирился с тем, что так свою жизнь и доживёт.
Мне кажется, в деревнях ещё сохранилась особая вера, у которой мало общего с казённым православием. В деревнях верят истинно.
Почти в каждом доме полочка с иконой. В городах многие вспоминают о вере только на Пасху или на Троицу, а в деревне вера другая – простая, каждодневная…
Сама я в церковь редко хожу, но меня поразила в деревне Корнилово под Томском служба, где батюшка не читает, а поёт. Это впечатляет даже неверующих.
И запомнилась разрушенная церковь в деревне Ишим. Во времена моего детства в Тайге была похожая. В своё время её отдали под зернохранилище, потом она стояла полуразрушенная. Меня в детстве поражало, что сквозь руины на крыше берёзка проросла. В Ишиме увидела похожую церковь.
Я не зарабатываю фотографией. Просто не могу. Сотрудничать с редакциями не получается, потому что не умею работать под заказ. По этой же причине не занимаюсь коммерческой фотографией. Попробовала снимать свадьбы, выпускные и поняла, что мне это не интересно.
Не люблю долго выстраивать кадр. Преклоняюсь в этом плане перед натюрмортистами, ведь у них большая часть времени уходит именно на подготовку. Для меня фотография – это всё-таки впечатление, которое длится лишь доли секунды. И тут главное – не пропустить тот самый решающий момент.
Многие говорят, что мои кадры похожи на акварели. Я в детстве всего полгода не доучилась в художественной школе, которая какие-то азы, например видение композиции, мне всё же дала. С одной стороны, это уже стало моим творческим почерком, а с другой – моё наказание. Схожесть снимка с живописью или с акварелью – это не всегда хорошо. Пытаюсь отойти от этого, но не могу. Денег на дорогую технику нет, приходится снимать в формате RAW, чтобы хоть что-то вытащить в постобработке. Обрабатываю тоже исключительно по наитию. Художник красками рисует свою картину до того момента, пока изображение его не устроит. И я по тому же принципу обрабатываю фотографии на компьютере.
Не люблю долго снимать в одной технике. Мне нравится экспериментировать. Дипломную работу в Кемеровском институте культуры, который окончила в 2020 году, делала в стиле пиктореализма – на протяжении нескольких лет снимала кузбасские деревеньки через искажающие стёкла.
Несколько работ из той серии попали в финал Первого фестиваля русской художественной фотографии, проходившего в Серпухове. Снимала самодельным пинхолом, нравится эффект шевелёнки, и очень часто фотографирую в движении. Прямо из окна автобуса или автомобиля. Был у меня момент в жизни, связанный с личными неурядицами, когда цвет раздражал, могла делать только чёрно-белые кадры. Сейчас всё наоборот.
Из живописи близок Саврасов. Кажется, мои деревенские серии перекликаются с его акварелями. Если говорить о поэзии, то, конечно, Есенин, который восхищался деревней и её оплакивал. Развлекательное кино не люблю. Нравятся фильмы "про подумать" – это Звягинцев, Быков, Серебренников, Твердовский, Сигарев... Из последнего, что посмотрела, – "Китобой" Филиппа Юрьева.
Как фотографу в Тайге мне было интересно наблюдать работу избирательных комиссий. На выездах, когда заходишь непосредственно в дома, понимаешь, как живёт российский избиратель. Скажу вам – живёт бедновато. Тут, конечно, надо учитывать, что на дом с избирательной урной приходят к социально уязвимым – к старикам и инвалидам. Честные выборы? Сомневаюсь.
В одном доме увидела 35-летню психически недееспособную женщину. Она лежала на кровати с детской куклой в обнимку и не понимала, кто и зачем к ней пришёл. Мать не просто ткнула пальцем в нужную графу, но буквально её рукой поставила галочку. Как и кто эту женщину вообще включили в списки избирателей – большой вопрос.
Тема власти вообще сложная. Участвовала в качестве фотографа в предвыборной кампании народного мэра Тайги. После десятилетнего правления и небольшого отдыха он наотрез отказывался баллотироваться, но горожане его уговорили. Наблюдателей с избирательных участков пытались разными способами выгнать. На соседнем участке наблюдатели зафиксировали, как председатель комиссии делает вбросы за конкурента нашего кандидата, вызвали полицию, завели дело, и на следующий день прокуратура аннулировали результаты выборов на данном участке. Что самое смешное – потом, когда выбранного народного мэра как неугодного сняли буквально через три месяца, этого председателя поставили к его конкуренту в первые замы. Вся Тайга была в шоке.
Кемерово. 23 января. Я не могла туда не пойти. Ведь это наша будущая история, и я как фотограф не имела права пропустить такое событие. На работе многие интересовались, в качестве кого я там находилась. Гражданская активность в наше время убийственна. Похоже, что и фотографическая тоже.
Запомнилось большое количество полицейских. Оцепления какие-то бешеные. По факту же не настолько велика была угроза, чтобы такие меры безопасности принимать. Главное – я не увидела того, о чем говорили власти, что "оппозиция – это только школьники". Разные люди там были, и двадцатипятилетние, и среднего возраста, и пенсионеры. Специально снимала лица. Много лиц, чтобы они остались в истории.
Про конкурс "Семья – душа России", итоги которого объявили недавно, я вообще успела забыть. По условиям принимались снимки, сделанные в разное время. Закинула туда серию, которую делала для "Тайгинского рабочего" в 2017 году. Она о многодетной семье, которая долгое время не могла получить жильё, положенное по закону. После публикации они меня благодарили, статья и фотографии поспособствовали решению проблемы. Семья сразу получила материальную помощь от предприятия, им бойлер купили. А чуть позже выделили деньги на строительство дома. В прошлом году гостила в Тайге, видела их новострой.
Некоторые фотографы уверяют, что зритель им не особо-то и не нужен. А мне крайне необходима обратная реакция. Считаю, что самая удачная из моих серий – про тайгинского детдомовца Андрея с прогрессирующим рассеянным склерозом.
Проскитавшись несколько лет после совершеннолетия, он оказался в убитой коммунальной комнате без туалета, с ободранными полами и искрящейся проводкой. Андрей в то время перемещался уже с помощью ходунков. Родственников и соцработника, за которым был закреплён парень, судьба его мало интересовала. Как инвалиду детства, оставшемуся без попечения родителей, парню полагалось муниципальное жильё, но его очередь в горадминистрации каким-то чудесным образом двигалась в обратную сторону. С девятого места за год он переместился на одиннадцатое. Я пришла к нему в гости, сфотографировала, как он живёт, и выложила в соцсети. Шороху мы навели. Соцработники опомнились. Сделали ремонт, унитаз новый поставили, оформили первую группу инвалидности. Но мы на этом не остановились и буквально через полгода отсудили положенную квартиру. Он получил жильё в новостройке и даже женился. Часто звонят мне, всё у них хорошо.
Это неблагоустроенный дом, в котором мы жили в Тайге с 2000 по 2005 год. Там родилась моя дочь Дарья. Когда делала эту фотографию в прошлом году, с ужасом подумала: "Что бы выросло из моего ребёнка, проведи она там всё своё детство?!" В центре снимка девочка с коляской, значит, в доме по-прежнему живут. И я им, честно говоря, не завидую. Каким-то чудом тогда нам удалось продать квартиру в этом бомжатнике и переехать в частный сектор. Но в конце концов из Тайги мы уехали в Кемерово. Когда сорок лет живёшь в городе, ходишь по одной улице на работу и видишь, как с каждым годом твой родной и некогда любимый город потихоньку умирает, – это угнетает, выть хочется. Долгое время и на дом не находилось покупателя. Был момент, когда готова была его просто бросить от безысходности.
Из серии "Нетуристический Мариинск". Мариинск – одно из самых древних поселений Кузбасса, сохранившее облик уездного сибирского города конца XIX века. Но я хотела взглянуть на него совершенно под другим ракурсом, показать людям Мариинск не из путеводителей, а тот, в котором сегодня живут обычные люди.
Туристический Мариинск – это две улицы с достопримечательностями, которые с большим трудом, но всё-таки поддерживают местные власти. На остальных – разруха и грязь. На протяжении почти всей своей истории Мариинск оставался местом ссылки и заключения, в городе происходили массовые расстрелы заключенных Сиблага. Исправительные колонии работают тут до сих пор. Рядом с зонами живут люди.
В Кемерове мне больше нравится снимать окраины. В большом городе тоже можно найти деревню. Та же Бутовка. Мы сейчас недалеко от вокзала, а за железную дорогу перейти, и вот она деревня городская – Заводский и Предзаводский районы. Совершенно другие лица, эмоции, архитектура, заброшенные промышленные объекты. Бывает, брожу с фотоаппаратом и по центру столицы Кузбасса.
Ветхие деревянные домики на фоне новостроек встречала в разных районах Кемерова. Контраст поражает. С началом стройки жизнь в частном секторе делается невыносимой. Дороги разбиты, по ним днём и ночью ездит тяжёлая техника. Шум постоянный.
Людей жалко, но и они разные. Некоторые услышат, что грядёт новостройка, и начинают свои курятники подшаманивать, чтобы содрать побольше денег с застройщиков. Но есть такие истории, когда застройка идёт, а один дом деревянный остаётся, потому что хозяин уезжать не хочет. Тема наступления города на деревню.
В детстве нашей соседкой была баба Зина, мы молоко у неё брали. Жила одна, работала в огороде, держала корову, телят, поросят, хотя было ей уже за семьдесят. А потом начали строить железнодорожный виадук, наши дома пошли под снос, её переселили в квартиру. Там она и года не прожила – умерла. От чего? Да от тоски.
На кемеровском кладбище впервые в жизни увидела захоронение бездомных – яркое подтверждение всей бренности бытия. Роют траншеи, и их туда укладывают. Ставят простой деревянный крест с железным медальоном, на котором через несколько лет уже ничего не прочтёшь. Такая грусть меня охватила. Вот так живёт человек, живёт – а похоронить и некому. Был с собой фотоаппарат, под впечатлением сфотографировала сразу целую серию. Потом стала и в деревнях на погостах бывать. Ищу не конкретных людей, а что-то поэтическое – необычные памятники, древние текстуры, интересные образы.
Эта фотография сделана в деревне Ишим. Два креста выкопаны и брошены. Рядом птичка сидит, а вдалеке ветхий домик, который тоже умирает, медленно исчезает с лица земли. Символично.