Фронтмен группы «Северный флот»: «Для меня загадка – что, кроме шансона, приемлет русская ментальность»
В выходные группа «Северный флот», образовавшаяся из осколков «Короля и шута», презентовала в Великом Новгороде свежий альбом «Мизантропия». Перед концертом корреспондент «ВН» поговорил с фронтменом коллектива Александром Леонтьевым.
Вопрос о текущей программе музыкант задать не дал, прервав с некоторым раздражением: «С выхода альбома прошло больше полугода. Мы уже болеем другими песнями. Обсасывать эти не хочется. Я уже, по-моему, несколько раз довольно пространно высказался о них».
После этого мы попросили Александра рассказать, трудно ли было уйти от стилистики «Короля и шута».
– Для того, чтобы оставаться в стилистических рамках «Короля и шута», нам пришлось бы поднапрячься и делать не то, что нравится, – заявил Леонтьев. – Разные композиторы – разный подход. От музыканта в данном случае ничего не зависит. Мы – музыканты «Короля и шута», но это никак не привязывает одно к другому. Простой пример – группы «Rage Against the Machine» и «Audioslave». Музыканты одни и те же, а в музыке вообще ничего общего нет. Или барабанщик «Нирваны» в «Foo Fighters»...
– Значит ли это, что идеи, которые воплотились в песнях «СФ» вынашивались давно, или вам пришлось специально садиться и сочинять новые композиции?
– Что-то вынашивалось, что-то не вынашивалось. То, что я вынашивал ещё в 90-е сейчас, сейчас играть смешно. Пришлось сидеть и сочинять. Творчество – это живой процесс, растёшь, слушаешь музыку.
– Были ли у вас какие-то конкретные ориентиры при написании музыки для «Северного флота»?
– Любой современный композитор – это совокупность того, что он слышит. Все великие группы стоят на плечах титанов. Нельзя сказать, что мы что-то заимствуем что-то конкретное, просто что-то слушаем для самообразования. Интересоваться музыкой, узнавать какие-то новые вещи, делиться ими – это нормально, неправильно – косить. Сейчас модно наряжаться в какого-то популярного персонажа – в Джека Воробья или в Горшка. Подражать голосу Горшка. Это – какая-то некрофилия. Это не является проявлением уважения к творчеству, скорее – это попытка потешить самолюбие. Мы слушаем какую-то импортную музыку, что-то берём для себя.
– А из отечественных коллег, на ваш взгляд, сейчас кто-нибудь делает что-то интересное, новое? Можете кого-то выделить?
– Не могу.
– Наверняка вы испытали контраст, когда из стадионной команды, которой был «Король и шут»...
– (прерывает) «Король и шут» был стадионной командой очень недолго, начиная, пожалуй, с 2000-го года, несколько лет. Это нормально, любая группа переживает разные периоды – взлёты и падения. Думаю, что «Король и шут» вернулся бы обратно на стадионы, если бы Миха (Михаил Горшенёв – форнтмен «КиШа») был жив. То есть мы пережили определённое падение, стагнацию, и к последнему «Нашествию» мы уже довольно бодро поднимались обратно. Я владею этой информацией, народу стало больше на концерты приходить. У каждой групппы есть взлёты и падения. Не нужно делать из «Короля и шута» какую-то всенародно любимую легендарную группу. Кому-то она нравилась, кому-то – нет. Просто было время, когда каждый второй пацан или девчонка в стране так или иначе котировали «Король и шут». К концу 2000-х такого ажиотажа не было. Бывали города, в которых по 300 человек приходило на концерты, где-то – по 200. В то же время в Москве могло собраться и несколько тысяч. На «Северный флот» сейчас в Москве пришло 1700 человек, а бывает, в каком-то городе собирается 150.
– От города зависит.
– Чёрт его знает, от чего это зависит. Столько факторов... Может, мы не нужны никому в этом городе, может, организаторы какие-то дебилы, или бабла у людей нет, даты концерта пришлись на то время, когда люди зарплаты дождаться не могут.
– Тогда как вы оцените нынешнее состояние «Северного флота»? Группа переживает подъём?
– Никак не оцениваю. Команда ещё находится в стадии яйца. Я не считаю, что мы чего-то добились. Я вижу в нашей музыке больший потенциал, чем мы сейчас реализуем. Отношусь к этому философски. Может быть ни хрена не получится, я через пару лет пойму, что больше не могу, и мы перестанем этим заниматься. Вернее, я перестану, не знаю, как парни. Например. Я не исключаю такого варианта.
– А не было такого варианта в момент, когда не стало Михаила?
– Чё, ты думаешь, мы собрались на партсобрание: что дальше делать? Ты просто не понимаешь, что в «Короле и шуте» был Миха. Когда это случилось, нам не до мыслей было, что дальше делать. Дня через три, наверное, мы подумали, что, наверное, стоит дальше играть. Каких-то далеко идуших планов не было. Это всё по ходу организовывалось. Я даже понятия не имел, смогу ли я потянуть написание материала. Всё приходится делать с нуля. Пока в отношении нашей группы я не могу никакую градацию провести, дать какую-то оценку. Пока, по любым меркам, мы – никто.
– Тем не менее, вы ездите с туром, даёте сольные концерты.
– У нас в стране 90 миллиардов групп, которые – никто, играют сольники. Есть клубы, есть сольники. Есть музыка – г*вно (далее – г*), есть – не г*. Но это же не значит, что у групп, музыка которых – г*, не будет сольников. Мы для кого-то тоже г*, и при этом играем сольники. С разной степенью успеха. Бывает, что-то зарабатываем, бывает – ни хрена. Каким-то огромно прибыльным бизнесом это не является.
– Получается, всё держится почти на одном энтузиазме?
– По факту, да.
– И как надолго вам хватит запала?
– Я же уже сказал, неизвестно. Но я не исключаю варианта, что мы запишем какой-то гипер-успешный сингл или альбом.
– Вы согласны, что у нас в стране нет развитой музыкальной индустрии?
– Музыкальной индустрии у нас нет. Когда-то в начале 90-х всё это зарождалось очень активно в больших городах, типа Питера, Ёбурга, Москвы. Но потом это скатилось в тухляк. Но это никак не связано со степенью успеха. Причина всегда одна: нужна твоя музыка или нет. Причём, может, музыка и офигенная, но она никому не нужна. Вивальди – офигенная музыка? Но я сильно сомневаюсь, что у нас в стране хотя бы 1% людей, которые слушают Ваенгу, а их до фига, слушают Вивальди. А приедет «Ленинград» с «Лабутенами» и сколько он соберёт народу? Тысяч семь. Это не значит, что Шнуров – лучше композитор, чем Вивальди.
– Но это не значит и то, что Шнуров плохой композитор.
– Я этого аргумента вообще не понимаю. Я тебе пытаюсь объяснить, какая музыка хорошая, а какая – плохая. Вивальди – хорошая музыка, и никому, по большому счёту, не нужная здесь в России. Фамилию Моцарта знают все, а спроси у этих всех, когда они Моцарта специально в наушниках слушали. Скорее всего, никогда. По радио, может быть. Но так, чтобы найти в хорошем качестве, поставить, – нет. В отдельно взятой стране это никому не нужно. Я к тому веду, что не считаю наше творчество хреновым, я считаю его хорошим, но я прекрасно понимаю, что оно может быть никому не нужным. Поэтому, если у нас ничего не получится, это не значит, что мы – г*. Мировая история рока знает, наверное, десятки тысяч достойнейших коллективов, которые ничего не добились.
– Вы уверены, что за границей Моцарта слушает большее количество людей?
– Я не пытаюсь сравнивать количество людей, которое слушает Моцарта здесь и за рубежом. Я к тому, что музыкальная индустрия на Западе есть, а здесь её нету. Не путай горячее с вонючим.
Такое явление, как джазовые фестивали, у нас дышит на ладан. Они есть, но на фоне тех, которые проходят на Западе, в Америке, где народ собирается, сидит на травке, слушает джаз, у нас где-нибудь в Вышнем Волочке собрать людей на джаз – нереально. Популярность джаза показывает уровень ценимости музыки в этой стране. Джаз – музыка очень высокого уровня.
Взять какой-нибудь студенческий город типа Бостона и пройтись по нему в пятницу вечером. Клубов десятки, и в каждом играет одна, две, три группы за вечер. Причём, я могу сказать, достойнейшие группы. Когда у нас в первый раз были гастроли в Штатах, я охренел. Мы вышли прогуляться после саундчека по улице, слышим, какие-то коллективы строятся. У нас так, я извиняюсь, зубры наши играть не умеют. Музыканты уровня ДДТ играют не лучше этих парней. А их там, этих групп, сотни. Другая конкуренция, другой отбор. Я не знаю, с чем это связано. Может быть, русская ментальность в таком виде американский рок не приемлет. Для меня загадка, что, кроме шансона, тогда русская ментальность вообще приемлет. Фолк тоже особо не котируют. Загадка, какая музыка может в этой стране выстрелить.
Последнее, что было новое – это Земфира. С тех пор ничего такого же масштаба не появилось. У меня в «Facebook» есть в друзьях Миша Козырев, он постоянно какую-то музыку новую постит, но на 90% это всё – импорт. Я не говорю, что у нас интересных проектов совсем нет. Я про масштабность говорю, когда звезда всенародная, когда у каждого второго гопника есть её CD. Последней была Земфира, незадолго до неё был «Мумий Тролль».
– И вы не видите никаких поводов для оптимизма?
– Я довольно давно начал понимать, что оптимистом может быть только ребёнок или идиот, ну либо наркоман. Человеку в неизменнном сознаниии, глядя по сторонам, с возрастом должно становиться всё хуже и хуже, он должен всё больше и больше видеть г*. Я просто стараюсь не лукавить. Люди, которые на камеру прикалываются, камедиклабовцы, клоуны какие-нибудь, я с уважением сейчас говорю, люди развлекательных профессий не являются оптимистами, это довольно грустные и пессимистичные люди. У них работа такая, публику веселить. А мне-то что притворяться? Оптимизм можно испытывать несколько раз в году, когда валяешься на пляжу, на солнышке, отключаешь телефон и расслабляешься. А здесь, приехал в Питер, идёт дождь, слякоть. Когда я был ребёнком, мне было нормально. А сейчас-то чего радоваться? Спасибо, что живой что ли? Не. Может это кризис среднего возраста. Но в данный момент времени я довольно пессимистичен. Соответственно, и творчество такое. Может, что-то изменится, но пока что всё не очень хорошо.
Фото: Андрей Бессонов