Доля.

Урал был колыбелью казака, на Урале обрел он и свое последнее пристанище.

Дед мой, Ульян Григорьевич Милехин, уральский ка­зак, георгиевский кавалер, скончался от полученных ран незадолго до сентябрьского переворота 1917г. Потеряв кор­мильца, большое крепкое хозяйство его не порушилось, я,, наоборот, поддерживалось безоговорочно и всесторонне всеми казаками станицы «Круглоозерная», а вдова героя Евдокия с 4-мя малолетними детьми пользовалась по обы­чаю непререкаемым покровительством столичного атамана. Даже от каждого вида рыболовства на семью выделялся пай рыбы за погибшего казака. Но через год во всех концах ог­ромной империи полыхнула беспощадная испепеляющая все и вся и даже самою душу человека гражданская война.

Почти два года Уральское каза­чье войско дра­лось фактически в изоляции, не получая помощи от руко­водителей белого движения против превосходящих сил Красной Армии. В конце 1919 г., после ликвидации В.И. Ча­паева и неудачных попыток отвоевать у красных столицу войска г. Уральск, казаки по­головно с семьями двинулись в «отступ» под ударами све­жих частей красных. Это был последний кровавый «исход» в неизведанную даль в юг вдоль берегов Урала, для многих он стал «исходом» в небытие. Казачьи сотни тая­ли в арьергардных боях.

В обозах семьи вымира­ли от разразившейся эпиде­мии тифа. Проходя родные станицы, казаки поджигали свои дома, чтобы ничего не досталось врагу. Война при­няла характер крайнего оже­сточения. О пощаде не было и речи. Из этого смертельно­го огненного вихря живыми вышли два брата: 10-летний Иван старшой и 6-летний Иван малой. Старшой был взят в семью тетки, а малой, будущий мой отец, был отдан в детский дом в начале 1920 года.

Там ему пришлось пережить два страшных голодных года и избежать участи быть съе­денным, выпрыгнув из окна второго этажа от лап живо­деров, отлавливавших детей на мясо (в ту ночь, связав сторожа, они проникли даже в детский дом). Обратно он туда уже не вернулся. В10 лет малой уже зарабатывал на жизнь, работая у нэпмана в Саратове «коробейником», бегом разнося по городу в лотке сладости, зазывая по­купателей выкриками: «Све­жий, сочный, сахарно-песоч­ный, сливочно-поливочный саратовский ирис!»

Учиться было некогда, но еще в пятилетнем возрасте, заглядывая в тетрадь через плечо старшего брата Ива­на, научился складывать слова, писать и считать, и это стало основанием для чи­новников потом во всех до­кументах будущего офицера-кавалериста в графе образо­вание писать «самоучка за 4 класса». Затем после отме­ны НЭПа поманили его мор­ские просторы и шестнадца­тилетний Ванюшка, как лас­ково его называла тетка, на­нялся матросом на пасса­жирский пароход «Подарок 1 Мая», приписанный к Астра­ханскому порту, и начались его плавания по неспокой­ным просторам Каспия. Затем его сменило торгово - транспортное судно «Вольск».

Однажды ночью в сильный шторм был смыт за борт огромной волной, но не испугался, не запаниковал, знал, что хватятся и вернут­ся за ним, что и случилось. А в то время на Западе сгуща­лись тучи. В Германии под­нимал голову фашизм, и к власти пришел Гитлер. С 1936 г. Сталин разрешил брать в Красную Армию казаков и с этого момента начался почти де­сятилет­ний воен­ный пери­од в жиз­ни Милехина Ива­на Ульяновича.

Появилась необходи­мость в исконных защитниках: необъят­ных рубе­жей Со­ветской империи, также, как и царская власть доверяла защиту своей империи всем 12-ти казачь­им войс­кам Рос­сии. Срочную служ­бу довелось ему проходить в Украинском городе Гайсин, в лагерях по подготовке лейте­нантского состава кавале­рии. Здесь он закончил пол­ковую школу подготовки младших командиров и полу­чил первую свою награду — именные наручные часы за превосходную джигитовку и рубку лозы.

В конце 1938 г. младший командир кавалерии И.У. Милехин вернулся со служ­бы в родной Уральск, где его ждала верная казачка Белу-гина Домника (Домна) Герсимовна. В феврале 1939 г., по окончании курсов шофе­ров при Уральском аэроклу­бе, получил специальность водителя. В этом году у мо­лодых родилась первая дочь, моя сестра Ниночка, а в де­кабре 1940 года здравствующая и поныне сестра Евгения.

Недолгим был мир­ный счастливый период жизни мо­лодой семьи. Грянула Вели­кая война. Уйдя сразу же на фронт с колонной шоферов, отец оказался в сформиро­ванном на территории Забайкалья 52-ом Приамурском казачьем кавалерийском полку, 4-й конногвардейской дивизии, где ему присвоили звание лейтенанта и назна­чили командиром 1-го взво­да, 4-го эскадрона. Немерк­нущей славой покрыли себя конники кавалерийских кор­пусов Доватора, Белова, Се­ливанова, наводивших ужас на фашистских захватчиков, не­мало вражеских голов слете­ло с плеч зарвавшихся завое­вателей во время глубоких рейдов по тылам противника на подступах к Москве от ост­рых шашек кавалеристов.

Всюду в тех яростных са­бельных атаках умело коман­довал своим взводом про­стой неграмотный уральский казак, лейтенант Милехин. В декабре 41-го года началось долгожданное наше наступ­ление. Ненавистного врага погнали от Москвы, громя его отборные части.

А в середине января 1942 года на Волоколамском на­правлении у деревни Тимкино происходит самый ожес­точенный и самый бессмыс­ленный, по словам отца, ноч­ной бой. Наше наступление выдыхалось, сил пехоты не хватало, поддержки танками не ожидалось, а противник очень сильно укрепил свои позиции у деревни на направ­лении главного удара. «Стра­тегами» из высшего коман­дования было решено бро­сить на прорыв обороны ка­валерийские части, но не на резвых конях в стремитель­ной атаке, что было невоз­можно из-за тех глубоких сне­гов, а в пешем строю, где на заснеженном поле, залегшие перед броском в своих рас­пластанных кавалерийских шинелях до пят, бойцы были как на ладони при свете ра­кет и трассирующих пуль.

«Вот и все, — мелькнуло в мыслях как неизбежное. -Тут мы все и поляжем, спасения нет...»

Подумалось, и вспом­нилась вся жизнь. Начиналась она, такая короткая, в крови, жестокости, в кромешном аду, и заканчивается в кровавом месиве этой великой битвы за Отечество, столицу Отечества. Попросил Господа в после­дний раз, если можно, послать такую же рану, хотя бы как у отца была, чтобы умереть не мгновенно на этом поле, а поз­же от ран, но на родимом Ура­ле. А вот и сигнал к атаке - взмывает красная ракета, оза­ряя кровавым светом цепочку залегших в снегу бойцов. От­четливо помнит, как вскочил на ноги, выхватил пистолет, выс­трелил в воздух и, как показа­лось, очень громко, чтобы весь взвод услышал, прокричал:

«Взвод за мной, в атаку! Впе­ред!»

И тут же толчок в правое плечо и словно обожгло сза­ди, и теплые струи потекли вниз по спине, и через секунду страшный удар в правый бок, который опрокинул наотмашь на спину. Последнее, что ус­лышал со всех сторон: «А-а-а-а!» И сквозь этот протяжный вой тонкое, звенящее и про­тяжное, убегающее куда-то далеко вперед: «Дзин-н-нь...» Как будто в детстве, когда бро­саешь ледышку по тонкому-тонкому натянутому как стру­на, молодому ледку на речке, чтоб она долго и далеко сколь­зила, издавая как из глубины убегающий звук. Потом услы­шал и осознал прорвавшиеся, как через вату, слова, протяж­ные и зовущие: «Санинструк­тор, санинструктор, команди­ра взвода убило-о-о!» Хотел крикнуть, что не убитый он, но не смог пошевелить губами и тотчас провалился в непрог­лядную холодную темень. Оч­нулся боевой лейтенант от по­качивания санитарного поез­да. Почти пять месяцев выха­живали его в Казанском гос­питале и выходили.

Вторая пуля, уго­дившая в правый бок, была разрыв­ной, на выходе сзади вырва­ла кусок ребра и выворотила рану размером с чайное блюдце. В детстве вид этой раны, затянутой красивой тонкой кожицей, вызывал у меня всегда чувство гордос­ти и опаски, что вдруг из нее хлынет кровь, и отцу долго-долго придется лежать в гос­питале. Летом 1942 года врачеб­ная комиссия признала его ограниченно годным к служ­бе в армии и определила ме­стом службы родной Уральск, где располагалось эвакуиро­ванное из оккупированной Одессы пехотное училище. Здесь и прослужил он до се­редины 1946 г., передавая свой богатый практический опыт молодым курсантам, занимая должность помощни­ка начальника училища, ко­мандуя при этом учебным ка­валерийским подразделени­ем. После увольнения с во­енной службы в запас семья отставного офицера испыта­ла все тяготы послевоенно­го голодного времени, неус­троенности с жильем.

Силь­ное наводнение 1943 года бук­вально на глазах родителей смыло саманный дом, пост­роенный перед самой войной. Перед этим умирает четырех­летняя дочь Нина. Через два года после моего рождения, в 1950 году, начали строить сво­ими руками новый дом на бо­лее высоком месте. Это был тяжкий труд. Трехлетним ре­бенком я помню, как подтал­кивал сзади огромную тачку на железных колесах с мой рост, наполненную тяжелым песком с берега Урала для изготовления самана и кир­пичей для печки, а в оглобли впрягалась сестра, которой было 11-12 лет. И скоро дом был построен и тщательно вымазан и снаружи, и изнут­ри. Крыша и пол тоже были мазаными. Короче говоря, жизнь продолжалась в новом отчем доме и скоропостижно, слишком рано, закончилась для хозяина в 1969 г. Было ему ровно 56 лет. Только через годы догнали лихого казака тяжелейшие, похожие на от­цовские в Первой Мировой, раны, о чем Иван малой и про­сил Господа нашего перед той страшной ночной атакой, что­бы успеть исполнить свою миссию на этой земле.

Маманя моя, тетя Тося, как все ее звали, давно за­быв, что она по паспорту Дом­на, а по святцам при креще­нии Домника, пережила лю­бимого своего мужа Ваню на 20 лет, и похоронена там же, в Уральске. А брат отца Иван старшой, без единой царапи­ны пройдя всю войну, встре­тил победу в Праге, в мае 45-го, и дожил в тяжких трудах и заботах до 92 лет. Но это уже другая история.

Автор: В. Милехин, г. Палласовка