Сибирь должна перестать быть периферией России

У нас часто говорят о России как об особой, самостоятельной цивилизации. Чтобы придерживаться такого мнения, не обязательно быть ура-патриотом; в конце концов, с этим был согласен и Сэмюэл Хантингтон.

Впрочем, Хантингтон считал Россию «качающейся цивилизацией», способной играть то на стороне Запада, то на стороне Востока в зависимости от ситуации.

Субъектность России – не только ценимое нами свойство, но и непременное условие её существования в нынешнем виде. Россия как безвольный объект была бы быстро разорвана внешними силами. Однако, как свидетельствует пример и США, и бывших колониальных метрополий, даже самая мощная держава не может быть абсолютным субъектом, поведение которого не обусловлено никакими внешними ограничениями – а ведь мощная держава появилась на русской земле далеко не сразу. Поэтому на протяжении веков место русской цивилизации в мире менялось в зависимости от соотношения силы и привлекательности тех цивилизаций, с которыми она соприкасалась на западе и на востоке.

Зарождение государственности у русских пришлось на время подъема Запада после Тёмных веков и по сути являлось частью этого подъема. Образование империи Карла Великого, возникновение прототипов будущих европейских наций, захватническая экспансия норманнов, походы в Святую землю как первая колониальная кампания новых европейцев – вот этапы этого пути. В то время, в особенности до раскола единой Церкви, никаких сомнений в европейской принадлежности русских быть не могло.

Однако в XIII веке к востоку от Руси появилась новая могучая сила. По масштабу территориальных захватов монголы превзошли все империи, когда-либо существовавшие на Западе. И тогда Русь раскололась. Та часть, которая позже стала Московией, присоединилась к азиатскому миру, и Александр Невский сказал своё осознанное «нет» покровительству рыцарских орденов. Те же части Руси, которые впоследствии составили ядро Украины и Белоруссии, остались в составе Запада под польско-литовским патронатом.

Но время шло, пространство монгольского мира рассыпалось, его орды слабели, в то время как ренессансный Запад усиливался, жил всё более интересной жизнью и готовился к прыжку в Америку.

После того, как Иван III растоптал ханскую басму и отстоял (в буквальном смысле) независимость страны на Угре, Московское государство продолжало действовать в рамках того азиатского мира, частью которого оно было в предыдущие столетия, и то движение нации на восток, в результате которого через два века русская речь зазвучала на берегах Тихого океана, можно считать инерцией борьбы за монгольское наследство. Однако уже в 1523 году псковский инок Филофей заложил такой исторический вираж, о котором прежние русские не могли помыслить. «Москва – третий Рим» – это была не только заявка на духовное первенство в христианском мире. Это был сигнал о том, что город, затерянный в лесах, откуда хоть три года скачи, до Траянова вала не доскачешь, готов побороться за наследие римских императоров.

Возможно, современникам Филофея этот «поворот на Запад» казался безумной фантазией. Но уже начиная с Ливонской войны перед русским обществом не стоял вопрос, быть или не быть с Западом. Вопрос был другой: как именно встраиваться в Запад, путем экспансии или, наоборот, втягивания? Следует ли занять какие-то территории, уже оформившиеся как часть Запада – например, на балтийском побережье – или же нужно шире открыть страну для европейских купцов, европейских специалистов, породниться с какой-нибудь европейской династией или даже посадить на московский престол иноземного королевича?

Пётр Великий, не мелочась, выбрал и то и другое. При нём страна и влилась в европейскую чехарду хищнических захватов, и распахнула двери для европейской культуры и её носителей. Однако дилемма европеизации – «поступать как европейцы» или «быть такими, как хотят европейцы» – осталась с нами надолго, пережив века и дотянув до горбачёвской перестройки и последовавших за ней эпох. Первый вариант отстаивали государственники, второй – либералы.

Однако за этими спорами российское общество чуть было не проспало явление, аналогов которому не наблюдалось с XIII века. Возвышение Азии выглядит на этот раз не столь эффектно, как нашествие орд Чингисхана, но отличается куда большей основательностью. Можно было не говорить о геополитических последствиях этого феномена в те годы, когда в отрыв ушла Япония, которая была лишена политической субъектности и воспринималась как азиатский филиал Запада. Однако субъектность Китая не вызывает сомнений. В Китае – деньги, в Китае – необъятный рынок, в Китае – материальные и социальные технологии.

Поэтому настаёт момент, когда споры западников и антизападников должны прекратиться сами собой, поскольку Россия уже не может определять себя в мире относительно Запада.

Речь не о том, чтобы нарочито отвернуться от Запада, обидеться на него и «уйти к другому». Речь не об эмоциях, а о реалиях, которыми Россия управлять не может, даже если бы очень захотела. В этой новой реальности лозунг «Азия от Шанхая до Калининграда», желаем мы того или нет, выглядит более здравым, чем «Европа от Лиссабона до Владивостока».

Какими бы ни были отношения России с Европой, Африкой или Америкой, в обозримом будущем ей придется искать свое место именно в евроазиатском мире и определять себя прежде всего по отношению к Китаю и другим преуспевающим странам Азии. Скандальный уход американцев из Афганистана, в результате которого заваренная ими каша оказалась на попечении России и КНР, лишь подчеркнул эту новую ситуацию. Создание антикитайского англосаксонского блока AUKUS – первого западного блока, построенного по этнокультурному принципу, с одной стороны, ослабляет атлантическую солидарность, а с другой – заставляет политиков задуматься о зеркальной консолидации сил в Азии. Наконец, нынешний энергетический кризис в Европе, во многом связанный с перенаправлением газовых поставок в пользу азиатских покупателей, показывает хрупкость экономического положения наших западных соседей.

Вот почему инициатива Сергея Шойгу о «повороте на Восток», о новом освоении Сибири, вовсе не кажется произвольной утопией. В самом деле, если центр мировых дел перемещается на Восток, то Россия не может позволить, чтобы с этим новым центром граничила периферия страны. Таким образом, периферийное положение Сибири должно быть ликвидировано.

Идеи Шойгу развивает недавняя статья Сергея Караганова в «Российской газете». В ней он пишет: «Двигаясь в Сибирь, мы не только завершаем принесший много полезного, но объективно выдохшийся европейский, петровский проект – нам больше почти нечего брать у Европы, но «возвращаемся домой», в Большую Евразию, обретаем новых и старых себя».

Караганов спорит со Збигневом Бжезинским, который считал, что без Украины Россия не останется великой державой, и в этом смысле противопоставляет Украину Сибири. Я бы уточнил: как европейская великая держава Россия без Украины и в самом деле менее привлекательна. А вот в рамках формирующегося евроазиатского мира дело выглядит немного иначе.

Судьба Украины – одна из любопытных мизансцен нового восточного поворота. Хотя раскол России и Украины случился вне связи с возвышением Азии, в новом контексте он приобретает то же значение, что и в XIII–XV веках. Политическое украинство цепляется когтями за край отплывающей европейской льдины, чтобы не остаться на азиатской стороне образующегося разлома. Только вот Европе ЛГБТ, трансгуманизма и зеленой экономики становится всё меньше дела до сельских мечтаний. Караганов же намекает на то, что в новых условиях Россия отказывается от мечты об интеграции с Украиной, не будет тратить свои силы на подобные проекты, сосредоточившись на восточном направлении. Впрочем, если додумать эту мысль, брошенная всеми Украина могла бы послужить источником людских ресурсов для сибирского прорыва.

Можно сказать, что Сергей Шойгу выступил в наши дни как Филофей XXI века. От идеологемы «Москва – третий Рим» Филофея до «окна в Европу» Петра прошло почти два столетия. Будем надеяться, что намечаемый сегодня «поворот на Восток» будет осуществлён быстрее.

Игорь Караулов - поэт, публицист

Фото: Ng Han Guan/AP/ТАСС