О милосердии
Трудно переоценить значение милосердия, сочувствия и помощи пострадавшему в системе нравственных норм крестьян. Не случайно во многих описаниях губерний, составленных чиновниками во второй половине XVIII — в первые годы XIX века, отмечается сострадательность крестьян, готовность подать милостыню, помочь погорельцам, броситься на помощь при несчастном случае. Еще более обширный материал об этом есть для второй половины XIX века. Мы уже говорили о помощи погорельцам по решению общины в виде помочей.
Часто она носила и сугубо индивидуальный характер. «Все крестьяне нашей местности,— писал в конце XIX века Ф. А. Костин из деревни Мешковой Орловского уезда,— к погорельцам относятся с жалостью, стараются их утешить и помочь как советом, так и делом». Каждый крестьянин, отмечал он далее, «считает за счастье», если у него поселится погоревший сосед. Беспрекословно брали скотину погоревшего к себе на двор, давали ему свою лошадь. Брать с погорельца деньги за помощь «считается большой грех и срам».
С жалостью и состраданием относились и к чужим погоревшим крестьянам. «Никто не отказывает просящему «на погорелое»,— записал Ф. А. Костин. Этоже подчеркивал и вологжанин А. К. Аристархов: «Погорельцев снабжают всем, что есть лишнего, а иной раз и от необходимого. Собирающий (милостыню.— М. Г.) «на погорелое место» пользуется большим состраданием и благотворительностью крестьян». При пожарах «иные смельчаки вместе с хозяевами дома бросались в горевшие дома и спасали от огня имущество».
В Сибири было принято на Святки (между Рождеством и Крещением) не только угощать, но и наделять значительными припасами нуждающихся. П.А. Словцов хорошо знал Сибирь и описал, как в эти дни «беспомощные или хворые хозяева скудных семей разъезжали по деревням из дальних мест и останавливались у ворот зажиточных домов. Странник входил с незазорною совестью и объявлял себя христославцем.
Тотчас затепливалась перед образом восковая свеча, вся семья от мала до велика становилась в молитвенном положении и со сладостью слушала песнопевца». После того как он исполнит праздничные песнопения и скажет традиционное приветствие, незваному гостю предлагали хлеб-соль, а затем старший в семье шел отсыпать муку, крупу и грузил их вместе с другими продуктами на воз христославца. Во многих местностях на Аграфену-купальницу (23 июня) посреди деревни ставились столы с постными яствами (в это время шел Петровский пост) для угощения нищей братии за счет всей деревни. Очень распространена была подача милостыни в связи с похоронами и поминальными днями.
Так, житель Выскорецкой волости Владимирской губернии рассказывал, что у них в день похорон приглашаются на обед не только все родственники и соседи, но и нищие, сколько бы их ни случилось поблизости; угощали всех нищих и на сороковой день. Такие же сведения есть в нашем распоряжении и из Воронежской губернии. Но здесь речь идет уже не о нищих, а о бедных: «по прошествии шести недель по умершим» на обед «отовсюду» приглашают бедных и дают им еще с собой хлеб. В Вельском уезде Вологодской губернии на поминки приглашали и посторонних, а нищим давали все самое лучшее с поминального стола с просьбой «помянуть покойну головушку».
Незабываемый образ доброго и отзывчивого крестьянина запечатлелся с детских лет в памяти Ф. М. Достоевского. Это был мужик Марей крепостной из деревни, принадлежавшей отцу Достоевского. Федя бродил один по лесу, увлеченно наблюдая за букашками и ящерицами, когда впечатлительному мальчику вдруг померещился крик: «Волк бежит». Он опрометью бросился из леса, крича от страха, и выскочил на поле, прямо на пашущего крестьянина. «Не знаю, есть ли такое имя, но его все звали Мареем,— мужик лет пятидесяти, плотный, довольно рослый, с сильною проседью в темно-русой окладистой бороде. Я знал его, но до того никогда почти не случалось мне заговорить с ним.
Он даже остановил кобыленку, заслышав крик мой, и когда я, разбежавшись, уцепился одной рукой за его соху, а другою за его рукав, то он разглядел мой испуг». Марею не сразу удалось успокоить мальчика. «— Что ты, что ты, какой волк, померещилось, вишь! Какому тут волку быть! — бормотал он, ободряя меня. Но я весь трясся и еще крепче уцепился за его зипун и, должно быть, был очень бледен.
Он смотрел на меня с беспокойною улыбкою, видимо, боясь и тревожась за меня. — Ишь ведь испужался, аи-аи! — качал он головою.— Полно, родный. Ишь малец, аи! Он протянул руку и вдруг погладил меня по щеке. — Ну, полно же, ну, Христос с тобой, окстись». А когда успокоенный, наконец, Федя собрался уходить: «— Ну и ступай, а я те вслед посмотрю. Уж я тебя волку не дам! прибавил он, все так же матерински мне улыбаясь,— ну, Христос с тобой, ну ступай,— и он перекрестил меня рукой и сам перекрестился.
Я пошел, оглядываясь назад почти каждые десять шагов. Марей, пока я шел, все стоял с своей кобыленкой и смотрел мне вслед, каждый раз кивая мне головой, когда я оглядывался». Достоевский отчетливо вспомнил эту встречу через двадцать лет, вспомнил в каторжном остроге, и образ Марея помог ему увидеть души за грубой внешностью товарищей по заключению. «Встреча была уединенная,— писал он потом о Марее,— в пустом поле, и только Бог, может, видел сверху, каким глубоким и просвещенным человеческим чувством и какою тонкою, почти женственною нежностью может быть наполнено сердце иного грубого, зверски невежественного крепостного русского мужика, еще и не ждавшего, не гадавшего тогда о своей свободе.
Скажите, не это ли разумел Константин Аксаков, говоря про высокое образование народа нашего?» О милосердии крестьян к чужим для них в социальном отношении людям писали декабристы и многие другие ссыльные, встречавшие сочувствие и помощь на всем пути их следования в ссылку. Вспомним хотя бы радушие забайкальских староверов, отмеченное в записках декабриста И. Д. Якушкина. А ведь это были дворяне — государственные преступники, которых сопровождал конвой. У сибирского крестьянства вообще существовал обычай подавать милостыню (хлеб, монеты) всем арестантам, шедшим по сибирским дорогам в сопровождении конвоя.
Нет сомнения, что готовность подать милостыню как по конкретному, закрепленному традицией поводу, так и при неожиданно, стихийно возникающей просьбе была характерна для русских крестьян. Возникая нередко как непосредственное движение души, из чувства жалости и сострадания, эта готовность опиралась и на общий взгляд, в котором воспитывали с раннего детства: подача милостыни считалась богоугодным делом. Милосердное отношение к преступнику проявлялось и в крестьянском обычном праве. Интересно в этом отношении наблюдение юриста С. Л. Чудновского, изучавшего в конце XIX века юридические обычаи русских крестьян Алтая.
Чудновский сравнивал государственное законодательство с теми обычаями и подходами, которыми руководствовались крестьяне в своих судах. «Уголовный закон радикально и, так сказать, принципиально расходится с обычным воззрением народа в основном отношении к преступлению и преступнику: в то время как уголовный закон в преступнике видит «злую волю», сознательно стремящуюся нанести вред целому обществу и отдельным его членам, обычное мировоззрение видит в. преступнике главным образом «несчастного», жертву несчастно сложившихся обстоятельств.
Первый исходит из того, что общество не только вправе, но и обязано карать преступника, отомстить ему за содеянное им преступление, народ же в своем обычно-правовом мировоззрении полагает, что общество должно и вправе ставить преступника в такое положение, чтобы сделать его безвредным для общества и при этом не столько карать его, сколько исправлять и наставлять». Подход с позиций нравственности к рассмотрению разного рода правонарушений был характерен для крестьянской судебной практики.
Чудновский справедливо видел в этом второе отличие обычного права от законодательства. «С точки зрения юриста-криминалиста многое нравственное может быть преступным, и не все, что преступно, должно быть безнравственным; с точки зрения обычно-правовых понятий народа, и в том числе алтайского населения, все преступное обязательно безнравственно; все, что нравственно, не может быть преступно.
М.М. Громыко
См. также
Загадочная русская душа, правда, есть?
Патриотизм и национальное сознание
Духовность в нравственных основаниях российского патриотизма