Горький в гостях у Чехова

Лауреат Национальной премии «Золотая маска» Пермский театр «У Моста», художественным руководителем которого является Заслуженный артист РФ, Заслуженный деятель искусств РФ, Лауреат премии Правительства РФ и Национальной премии Чехии Сергей Федотов, на театральном фестивале «На родине А.П.Чехова» в Таганроге показал один из своих лучших спектаклей, трагикомедию по пьесе М.Горького «На дне». Хочется начать с предыстории. Отношение Чехова к Горькому было сложным, эти два художника не могли не встретиться, они познакомились во время второго приезда Горького в Крым, и их общение прервала смерть Чехова. Чехов был человеком скрытным, можно было только догадываться о его истинных чувствах. Горького стесняла его сдержанность, он порой не знал, о чем с ним беседовать, с Толстым и Репиным ему было проще. Чехова же раздражала манера Горького, которую Бунин, Зайцев и Чуковский называли экзальтированной и фальшивой. Горький-писатель привлекал Чехова. Когда-то, прочитав первые два тома рассказов тогда еще молодого писателя, он охарактеризовал его как «несомненный талант»: «В степи» сделано образцово. Это – «тузовая вещь». Горький «сделан из того теста, из которого делаются художники – он настоящий». Он предсказал тогда, что из Горького выйдет большой писатель.  Чехов хлопотал за Горького, когда тому еще были нужны протекции, возлагал на него надежды, он был уверен, что при помощи слова тот высветит самые потаенные уголки русской действительности: «Талант – несомненный и притом, настоящий, большой талант. Вы – художник, вы – пластичны, то есть когда вы изображаете вещь, то видите ее и ощупываете руками ее». Чехов говорит комплименты, восхищаясь широтой натуры Горького, присущими ему напором, смелостью, универсальностью, одновременно с этим иногда отзывается о нем весьма сдержанно и даже скептически, сетуя на его стилистику и неразборчивость в средствах, чувствуя, что в славе писателя присутствует некая помпезность. Чехов советует Горькому обратиться к драматургии, и тот написал «Мещане» и «На дне». В спектакле режиссер и сценограф Сергей Федотов воссоздает декорации В.Симова постановки 1902 года в МХТе. Зритель попадает на самое дно жизни, это фантастически реальное пространство очерчивается сценой, но далеко выходит за ее рамки, оно стучит в сердце каждого из нас, как «пепел Клааса». Оживают детали, мельчайшие подробности и нюансы, все наполняется каким-то особым смыслом, дух ночлежки, ее запахи проникают в зрительский зал. Зритель ощущает героев, как самих себя, чувствуя тончайшие колебания воздушных потоков. Порой кажется, ветер дует то с Волги и Камы, то с Дона (!), загорается какая-то дальняя звезда, которая тускло и неприметно мерцает в душе каждого, манит, на что-то указывает, что-то предваряет в этой жизни. Зритель различает сюрреалистические контуры спрессованного сгустка боли, имеющего свои пронзительные реалии. Герои страдают, оступаются, теряют веру, ощущая невыносимую боль, их раны сочатся и кровоточат. С появлением Луки границы между тем, что происходит в реальной жизни, и мечтой, надеждой героев, взявшихся невесть откуда и поселившихся в их душах, стираются. Кажется, ночлежники поверили в то, что «человек все может… лишь бы захотел». Сергей Федотов тонкой кистью рисует предметно-вещественный мир ночлежки, хмурый мир безнадежной тоски по счастью. Ему открылись в пьесе новые смыслы, он по-новому трактует образы, до боли знакомые всем еще со школьной скамьи. Зритель ощущает рядом с собой присутствие рвущейся наружу души, ему хочется протянуть ей свою руку. Тоска накатывает, клубится как тревога-волна, разливается, ширится, словно протяжные песни Шаляпина, набирая глубокую мощь и силу. Человеческая душа страждет, ее невозможно убить, сквозь грязь, лохмотья и нищету проступают контуры невидимого. И вдруг охватывает такая щемящая боль, отчаяние и безысходность, что зритель внезапно замирает, безмолвствуя и сопереживая. Желая обострить наше восприятие, режиссер впускает в свой спектакль звуковой образ самого «буревестника революции», это своеобразная перекличка эпох, которые встретились на сцене. Оказывается, все люди хотят и могут когда-нибудь стать свободными птицами! Жажда жизни все же прорывается всплеском русской разухабистости, задора и неудержного веселья. В финале актеры  сидят за столом, они пьют и поют песню волжских босяков, которую записал Горький для пьесы «На дне»: «Как хотите, стерегите, я и так не убегу. Мне и хочется на волю – цепь порвать я не могу». Герои ночлежки тоскуют по иной жизни, по внутренней свободе, но жестокая реальность не позволяют им жить иначе, по-другому,  а смерть уже притаилась за дверью ночлежки и поджидает, она раскрыла свои объятья и готова сомкнуть их. Однако жизненная сила все же прорывается всплеском неудержного веселья. Надежда на счастье просится на волю из клетки, в которую ее заточили, стремится вырваться и переселиться в воображаемый мир надежды. Однако все веселье уже выплеснулось через край, его всем не хватило. А было ли оно вообще это мимолетное счастье и радость у героев? Они всем сердцем стремились к этому, но не смогли ощутить эти радостные минуты. Все, что было у каждого, в далеком прошлом, оно погребено, почти омертвело и давно засыпано землей. Никто из них не может разорвать свои цепи, которыми они теперь скованы. Песня внезапно прерывается вместе с гибелью Актера. В словах Сатина звучит сочувствие: «Испортил песню, дурак». Песня еще звучит, но она так и остается недопетой. Сумрак жизни, горе и горечь жизни, в душе актеров и зрителей – боль, страдание, и хуже не выплакать слезами. Щемящая тишина на минуту повисает, песня-тоска накатывает, разливается, и от этого душа сжимается, кажется, что-то внутри обрывается, вспоминается шаляпинское: Прощай, радость, жизнь моя! Знать, уедешь от меня. Знать, один должон остаться, – Тебя мне больше не видать. Скрипучая дверь ночлежки, болтающаяся на скрипучих петлях, то и дело распахивается, персонажи пьесы куда-то исчезают, уже горят поминальные свечи. Потерявший надежду уходит в никуда, в параллельную реальность, которая рядом, близко, она так зрима, почти ощутима. Иногда кажется, вдруг разверзнется бездна, и туда по очереди уйдут все жители ночлежки. Режиссер закладывает в свои образы новый глубокий смысл, посылая актерам глубокие творческие импульсы, которые они транслируют. Игра актеров пронзительна, она как магия завораживает. Каждый образ, созданный актерами, выпуклый и многогранный. У каждого героя своя лодка, на которой он плывет по жизни. Но сейчас они, пожалуй, сели в одну шлюпку, которая давно поджидала их у причала. Какое-то время им уготовано плыть вместе, некоторые еще барахтаются, гребут, другие уже опустили весла и идут по течению. !Новый Сатин – Владимир Ильин! !Вечный  Странник – Сергей Мельников! !Неистовый Васька Пепел – Александр Шаманов! !Другой Барон –  Валерий Митин! !Необычный Бубнов – Илья Бабошин! !Метущийся Актер – Василий Скиданов! Душа аплодирует, кричит: «Браво!» Браво, Сергей Павлович! Когда смотрю спектакли театра «У Моста», понимаю, что люблю этот театр всем сердцем, я люблю эту сцену и актеров, которые на нее выходят. Елена Баранчикова, драматург