Михаил Гершензон о 1970-х гг.: "Казалось, что эту систему ничто не опрокинет, что это — навсегда"
В течение нескольких лет примерно раз в месяц, в выходные, мы с другом ездили в Тарусу. Там работал киоскером один мужик, кажется, он был инвалид: то ли хромал, то ли был очень сутулый, почти горбатый... Не помню. Но у него дома был шкаф с хорошими книгами — может, он их покупал у себя в киоске, может, имел возможность выписывать... А может, и читал... Мы с другом везли ему сосиски: три-пять килограммов, колбасу, кажется, масло... И меняли это на книги. Подходили к книжному шкафу, выбирали, что нравилось, и если он разрешал — забирали книги домой. Я у него взял лирику 30-х годов, Катаева... У этого мужика было трое детей. Я тогда в первый раз увидел, как его младшая дочка вытащила сосиску, почистила от целлофана и съела — сырую! Может, она не видела никогда, как эти сосиски едят...
Ощущение от таких обменов было сложным и не самым приятным: непонятно, кто кого обманывал. Если судить по ценам черного рынка, то за эти книжки, наверное, можно было больше колбасы купить... Не знаю. Было неловко: мол, мы такие шустрые, забираем у человека хорошие книги, пользуемся тем, что ему семью кормить надо... Я поступил в МЭИ в 1966 году. Со мной учился парень — профессиональный саксофонист, он до МЭИ закончил музучилище (а может, музыкальную школу). Он играл по вечерам в ресторанах, учеба ему тяжело давалась. Я спрашивал у него: зачем тебе технический вуз? А он отвечал: «Гаранян же имеет высшее образование! Вот закончу МЭИ — и дальше буду спокойно заниматься музыкой». На каждом факультете у нас висели стенгазеты, и в них были тексты песен Кукина, Городницкого, Визбора, Кима... И я бегал с факультета на факультет с тетрадочкой и переписывал эти стихи.
ВЫСТАВКИ
Мы ездили занимать очередь на «Джоконду» с приятелем: он — на мотоцикле, я — на первой электричке из Люберец. В начале седьмого мы уже стояли около музея, и где-то к двенадцати прошли. У нас с собой был бинокль, чтобы рассмотреть картину поподробнее: проходишь-то мимо картины быстро, и висит она не рядом, а в отдалении. Может, поэтому она не произвела на нас сильного впечатления. А сильно поразила выставка из собрания Хаммера в Пушкинском. Народ тоже очередь с ночи занимал, чтобы посмотреть. Хаммер тогда подарил Гойю Эрмитажу. А через несколько лет мы с женой поехали в Ленинград и видели эти работы Гойи. И никто не давится, чтобы поглядеть на них... В таких очередях народ вел себя спокойно, разговаривали вполголоса. Кто-то со своим стульчиком приезжал... Часа два постоять на выставку — стандарт, нормально.
КНИГИ
Мы перепечатывали на машинках стихи из редких сборников, а после переплетали: Тарковского, Мандельштама, Бродского. Но перепечатывать было тяжело. Можно было купить книги в магазинах, но для этого либо ты должен был там околачиваться целыми днями, чтобы не пропустить что-то стоящее (а это было невозможно, мы же работали), либо нужно было заводить знакомства с продавцами. А можно было поучаствовать в книгообмене: ты приносил в магазин свою книгу, которую хотел на что-нибудь обменять. Писал заявку, что имению но ты хочешь. И дальше нужно что-то доплачивать в кассу: как будто ты что-то продал в букинистический отдел, а потом там же купил другую книгу. А если не везло, то можно было позже забрать свою книгу, заплатив какие-то деньги за то, что она там лежала... Обыкновенная комиссионка.
Около памятника Ивану Федорову был черный книжный рынок. Если продавцов оттуда гоняли, то книги можно было купить на Кузнецком мосту. В 1975 году вышел Булгаков, три романа: «Мастер и Маргарита», «Белая гвардия» и «Театральный роман». Стоила книга на черном рынке 40 рублей — бешеные деньги при окладе 110 рублей. А у нас как раз родилась дочь, и нам подарили деньги. Мы купили коляску, кроватку, но еще оставалось. Я спросил у одного мужика: есть Булгаков? — Есть, приходи завтра. Я еще потолкался там немного, и вдруг он меня подзывает и сует книгу. На работе мы лабораторией подписывались на толстые журналы и читали их по очереди. А потом за обедом и на перекурах делились впечатлениями. Помню, бурно обсуждали роман Окуджавы «Бедный Абросимов», книгу Лебедева «Чаадаев»... Я не читал книги по философии. Попробовал однажды честно прочитать Лосева. Но там странице на сороковой было сказано: если вы к этому моменту не поняли, что тут написано, то вам дальше читать не стоит. Ну не стоит — значит не стоит. И я закрыл книгу.
ЛЕТО, ОТПУСК, ГУЛАГ
В молодости я был уверен: мне повезло, раз я родился в СССР. В 1971 году мы поехали в Чехословакию и были там три недели. Прага мне понравилась, но во мне неожиданно проснулся какой-то квасной патриотизм: мол, ну и чего здесь хорошего... Может, я не мог себе много позволить тогда, и мне это давило на комплекс... Но все это было до Солженицына. Летом, году в 1976-м, мы жили на даче, с ребенком. И нам дали прочесть ГУЛАГ: огромные типографские неразрезанные листы, на каждой стороне — 32 страницы. Чтобы прочесть, нужно было все время крутить эту простыню. Было страшно.
Нужно же было еще следить, чтобы никто не пришел, пока ты читаешь... После этого с коммунизмом было покончено. Я не собирался бороться. Казалось, что эту систему ничто не опрокинет, что это — навсегда. В начале 70-х вышел роман братьев Стругацких «Обитаемый остров», в котором была описана наша система. И было понятно, что система эта абсолютно устойчива изнутри, что нет сил, которые могут ее разрушить. А представить себе, что они наверху сами захотят модернизировать строй, было невозможно. Было ясно, что если хочешь что-то изменить — нужно уезжать. Но жена не хотела. Мы ходили в театры, читали книги, ездили на экскурсии в разные города, на байдарках ходили...
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky