«Таким я помню своего отца»: память о предках в стихах Деборы Берлин
Вместе с проектом музея PERMM «Общий маршрут» мы продолжаем рассказывать нашим читателям о представителях пермской еврейской диаспоры, чья семейная история так или иначе связана с Егошихинским кладбищем, в пространстве которого музей проводил свои художественные резиденции. Сегодняшняя наша героиня — Любовь Велева (Дебора Берлин) — поэтесса, которая превратила свои стихи в способ сохранения исторической памяти.
Материал «Таким я помню своего отца»: память о предках в стихах Деборы Берлин впервые был опубликован на Звезда.
Еврейское имя Любови Велевой — Дебора. Её так назвали в честь бабушки.
Предки Деборы по отцу приехали в Пермь из Могилёвской губернии ещё в XIX веке. Мордух Берлин — так звали её прадеда — был знатоком ювелирного дела, часовым мастером и механиком, и в Перми он сразу нашёл подходящую работу. Правда, непонятно, что заставило их семью в принципе переехать в эти края — никакой информации об этом не сохранилось. Дебора предполагает, что, какими бы ни были внешние обстоятельства, свою роль сыграло и то, что в Перми евреям тогда жилось проще, чем в Могилёвской губернии: тут «никто толком не знал», кто такие евреи, поэтому, по мнению Деборы, здесь им жилось легче, чем в Белоруссии и на Украине, где их было много. В Перми отношение к ним было более спокойным, к тому же, тут строилась железная дорога, а высококвалифицированные механики в те годы были на вес золота.
Правда, про своих далеких предков Дебора знает не так уж много — тот факт, что они похоронены в еврейском квартале Егошихинского кладбища, стал для неё скорее поводом рассказать о своих более близких родственниках — о матери и об отце.
Мама и бабушка Деборы приехали в Пермь из Гомеля, спасаясь от немцев. До приезда они говорили только на идише, а мама даже успела закончить еврейскую школу — незадолго до того, как их все позакрывали в 1939 году. Но с переездом идиш им уже больше не пригодился: работая на заводе Дзержинского, приходилось разговаривать на русском языке. Дебора вздыхает: в советское время считалось, что идиш никому не нужен и только создаёт лишние проблемы, а её сын теперь вынужден учить язык с нуля, чтобы полноценно жить и работать.
— Приехали в Пермь, а тут страшный голод, хорошо бабушка успела взять с собой мешок муки. Так пережили войну, работали, и после войны остались на этом заводе. А потом мама вышла замуж за Берлина.
Наум Берлин был старшим советником юстиции и много лет работал в прокуратуре. Дядя Деборы, Лев Тамаркин, был адвокатом и, разумеется, неплохо знал прокурора Берлина по работе. Он-то и свёл её родителей вместе, когда решил, что сестру пора бы выдавать замуж.
— Отец был той же национальности, из приличной семьи — они друг друга знали — и однажды дядя пригласил папу к ним домой.
Национальность была важна для налаживания связей внутри семьи, но за её пределами играла не самую большую роль: оба родителя были глубоко светскими людьми.
— В советское время, — напоминает Дебора, — евреям было очень сложно, только после девяностых годов у меня появилось национальное самосознание.
Несмотря на то, что внутри семьи религиозные традиции особо не практиковались, все члены семейства, включая Дебору, знали, что они евреи, и это, по её замечанию, уже немало: многие их знакомые и вовсе вынуждены были скрывать свою национальность. Только отдав подрастающего сына в школу, она начала приобщаться к традициям. А до этого культовые учреждения были, как она выражается, «в загоне» — даже на месте синагоги, которая сегодня располагается в историческом здании через дорогу от «Алмаза», было НИИ, а сама синагога ютилась где-то у Центрального рынка и была несравнимо меньше нынешней. Впрочем, даже до неё Дебора дошла не сразу — сначала она появилась в хабаде у Залмана Дайча:
— Просто, как только хабадники появились в Перми, они сразу сделали еврейскую школу, — вспоминает она, — и я отдала туда сына учиться. Так постепенно приобщилась к еврейской жизни и уже через хабад попала сюда в общину Центральной синагоги. Я с детства знала, что я еврейка, но всё равно ругаю родителей за то, что они не подготовили меня ко взрослой жизни, к тому, что значит, что я еврейка в глазах других. Мне стоило с детства иметь в виду, что и отношение ко мне будет другое. Да, мне мешала национальность, но я всё равно горжусь ей и знаю, что стыдиться мне нечего. Но меня так не воспитывали: с детства я считала, что все нации у нас равны, но так никогда не было на самом деле.
Мама Деборы была экономистом и работала в горисполкоме. Про маму она особо много не рассказывает — та, по всей видимости, была скромной женщиной, — зато про отца готова говорить очень долго. Оно и понятно: Наум Берлин был известной в Перми фигурой, занимал солидную должность, писал мемуары и повести, много публиковался. Дебора даже принесла на встречу пару книг, подписанных его именем, — «Записки прокурора» и «По следам преступлений».
Откровенно говоря, можно было бы ожидать, что мемуары, написанные местным работником прокуратуры, окажутся, при всём уважении к его профессиональному стажу, не самыми сенсационными и увлекательными — так, к сожалению, нередко бывает. Однако в этом случае всё оказалось иначе. Да, надо признать, что часть книги «По следам преступлений» оказалась больше похожа на криминальные сводки из далёкого прошлого, однако в ней нашлось и нечто более ценное. Во-первых, Берлин написал серию очерков «Портреты сослуживцев» и «Женщины в органах прокуратуры», в которых подробно и уважительно описал личности тех, с кем ему довелось работать. Но самое главное обнаружилось в разделе «Встречи с замечательными людьми» — в нём Наум Владимирович рассказал о знаменитостях, с которыми его в разное время жизни сталкивала судьба. А люди это были очень разные, неочевидные и неожиданные, и воспоминания Берлина о них интересны именно как ценные исторические свидетельства.
Например, описывая встречу с председателем Комитета госбезопасности Владимиром Семичастным, Берлин приводит целиком его доклад на семинаре по вопросам государства и права. Интереснейший, кстати говоря, исторический документ, в котором отразилась риторика, крайне характерная что для 1967 года, что для нашего времени: «наши враги пытаются посеять равнодушие и недоверие к деятельности органов безопасности», «всячески поддерживаются отщепенцы вроде Синявского и Даниэля», «враг насаждает свою мораль и идеологию», ну и так далее.
Но встреча работника прокуратуры и председателем КГБ — это по крайней мере ожидаемо. А вот, например, воспоминания о писателе Льве Кассиле, рассказывающем о своём общении с Маяковским, или об экстрасенсе Михаиле Куни вовсе не ожидаешь встретить в прокурорских мемуарах. А вот как Берлин описывает встречу с поэтом-футуристом Василием Каменским, состоявшуюся, когда автор был пионером и посещал его дом в Троице во время экскурсии:
«В углу стоял воин-латник в доспехах семнадцатого века. Василий Васильевич похвалился, что в Советском Союзе всего два подобных экспоната: один хранится в Эрмитаже, второй — у него. Затем, многозначительно посмотрев на нас, он вдруг произнёс: „Сейчас может произойти что-то необычное и непредвиденное. Предупреждаю вас: не бойтесь того, что увидите“. Сказав это, Василий Васильевич нажал на электровыключатель. Тотчас же на наших глазах воин стал оживать. Медленно согнулась в локте и поднялась одна рука, затем вторая. Он сделал шаг. Невольно все отшатнулись и попятились, несколько человек даже упали с лестницы. Латник же, сделав несколько шагов, вернулся на прежнее место. Позднее мы узнали, что в эти средневековые доспехи облачался сын Василия Васильевича — тоже Василий».
Вероятно, для специалистов и исследователей — будь то специалисты в области истории КГБ брежневских времен, биографии Кассиля и Каменского или других затрагиваемых Берлином тем — данные из его мемуаров не покажутся чем-то принципиально новым (хотя, может, и покажутся — не берёмся судить). Но широкие круги читателей точно почерпнут из них много интересного, тем более, что написаны они живым литературным языком и читаются легко.
Этот литературный дар передался и Деборе: она всю жизнь активно пишет стихи и басни, да и публикуется не менее активно, чем когда-то её отец. Например, год назад в пермском издательстве «Орион» вышла небольшая книжка её стихотворных миниатюр под названием «Любарики» (по аналогии с «Гариками»). Миниатюры там, например, вот такие:
Страдают люди и их звери —
Коронавирус лезет в двери.
Дадим мы вирусу отпор —
Закроем двери на запор.
Но коронавирусу посвящена только одна глава, а там их несколько. Есть, например, ещё глава про братьев наших меньших:
По городу гуляют Гули,
Им не страшны штыки и пули,
Не действует крысиная отрава.
Лети за счастьем, сизая орава!
Есть и трагические любарики. Вот «Смерть креветки»:
У осьминога много ног,
Привык по дну он быстро бегать.
Никто креветке не помог,
Хотел он просто пообедать.
А в этом году в том же издательстве вышла более объёмная книга под названием «Записки моралистки», в которую вошли стихи и басни. В них автор отдаёт предпочтения более крупным формам, но встречаются и совсем короткие басенки, например «Муха и пчела»:
Полакомиться мёдом муха захотела,
Без приглашенья к людям полетела.
Пчеле-трудяге это непонятно:
Ведь в жизни не должно быть ничего бесплатно.
Всё это может показаться не таким уж серьёзным, но Дебору Берлин отличает черта, которой не хватает многим другим провинциальным авторам — она прекрасно знает, для чего и зачем она вообще пишет. По-настоящему важная история для неё — увековечивание памяти о близких посредством стихов. Каждому своему родственнику она посвятила отдельное стихотворение, большинство из которых опубликованы в разных сборниках, и значит, память о них будет храниться в такой своеобразной поэтической форме. Почему бы и нет?
Отец мой верующим не был,
Святых писаний он не изучал,
Но основные вечные Законы
В теченье жизни строго соблюдал
Он был всегда кристально честным,
Зла никому не причинил,
Поэтом слыл среди знакомых местным,
Любил природу, с книгами дружил,
И почитал родителей и предков,
Семью любил, искусство понимал,
На фронте находясь, стрелял по цели метко
И никогда друзей не предавал.
Всегда был добрым, прямодушным
И не терял он своего лица,
С ним рядом не был нам скучно.
Таким я помню своего отца.
***
Истории «Общего маршрута»: «Спасибо, что спасла».