Город. Кофейник

Владислава Васильева родилась в 1971 году в г. Узловая. Окончила Тульский педагогический институт по специальности «Русский язык и литература» и Нижегородскую правовую академию. Победитель конкурса литературной премии «Ясная Поляна» на лучшую рецензию к книге из списка номинации «Иностранная литература» (2017 г). Это был просто Город, я в нем родилась. И Город был всем миром. Я помню, что за трансформаторной будкой раскинулась мусорная куча. Каждый летний день начинался с ее тщательного осмотра. Во-первых, пузырьки для игрушечных магазинов. Страшная конкуренция, приходилось разнообразить товары. Во-вторых, цветные стеклышки для секретиков. Что такое секретики? Между мощных корней дворовых кленов рылась ямка, ямка выстилалась золотцем от конфеты, на золотце красиво размещался цветок, одуванчик, как правило, за кучей были целые поля одуванчиков. Сверху секретик полагалось закрыть цветным выпуклым стеклом от разбитой бутылки. Тогда мы играли с разбитыми бутылками. Тайком, конечно, но за нами особенно и не следили. Потом все это надо было засыпать землей, утрамбовать и на следующий день осторожно, одним пальчиком, копать в серединке, чтобы из земли вдруг выглянуло таинственное цветное окно в подземный мир. Честно сказать, я этих секретиков не любила. Что-то в них, в стеклышке, золотце, цветочке, было от бабушкиных икон в углу. Скорее страшное, чем веселое. На мусорной куче произошла меня первая встреча с литературой. Однажды утром мы нашли сумку со школьными учебниками за пятый или шестой класс. Недосягаемые классы! До них еще жить и жить. Моя более шустрая подруга сразу схватила красивую книгу с бабочками, птицами, все это было яркое, цветное, и называлось «Биология». Кто-то из ребят уволок такую же яркую «Историю». А мне досталась толстая затрепанная книга, с черно-белыми рисунками и названием «Литература». Странное, нерусское слово. В общем, сплошное разочарование. Когда закончила злиться на свою нерасторопность, открыла и начала читать: Окиян, подымет вой, Хлынет на берег пустой, Расплеснется в шумном беге, И очутятся на бреге, В чешуе, как жар горя, Тридцать три богатыря, И я записалась в библиотеку. В этом была моя первая победа. Потому что, кто же из родителей будет водить шестилетку через весь город в библиотеку каждый день. И через день не будет. Да и по выходным у всех свои дела в 10 утра, а мне надо было уже прямо в минуту открытия заходить в заветную дверь. - Ну, хорошо, - втолковывала я сомневающейся маме, - Скажи, ты до бабушки меня отпускаешь? - Отпускаю. - А от бабушки до библиотеки? - Конечно. - Вот, - торжествовала я, - видишь, как просто! Значит, из дома до библиотеки я тоже могу дойти. Я помню эти походы через город. Пыльную зелень огромных тополей, асфальт в трещинках, старые кирпичные дома, облезающая синяя краска на качелях, весь этот уютный шебби-шик моего советского детства. Тогда я много читала и дружила исключительно с мальчишками, так уж сложилось. С девчонками только магазины и секретики, а в остальном наши интересы не совпадали. Девчонок не отпускали со двора, а меня отпускали. Девчонки не играли в казаки-разбойники, а мальчишки играли. И девчонки не ходили в библиотеку. Мальчишки тоже не ходили, но пришла пора узнать, что в мире есть интересы, которые с тобой не разделит никто из друзей. Я бы хотела похвастаться какими-то особенными приключениями или шалостями своего детства, но не было. Зато «библиотечная» черта осталась на всю жизнь: если мне чего-то хотелось, то я шла и брала. Как бы далеко оно ни было. И не существовало аргументов, чтобы меня остановить. Пару лет спустя походы через весь город стали необходимостью, я ходила в школу. Разумеется, одна. После школы, зимой, уставшая и голодная я медленно брела по плохо освещенным улицам. Бежать не было сил. Когда очень уставала, то, делала привалы – залезала за кусты, обрамляющие газон, ложилась в сугроб и лежала, рассматривая звезды в черном небе. Воздух пах ночью и снегом. Иногда меня замечали прохожие. Косились, но проходили мимо. Я была им за это благодарна. К тому времени я уже не дружила с ребятами, у них началось взросление, гормоны и половое созревание. Они не могли удержаться от дурацких шуток, и их разговоры стали что-то уж очень однообразными. Я думала вернуться к девчонкам, но там было все еще печальней. Нет, вроде бы все шло нормально. Сначала. Пока в поле зрения не появлялся интересный объект мальчишеского пола. А как только он появлялся, даже если пытался тихо прошмыгнуть мимо, то одна из подруг вдруг принимала томную позу и тянула что-то вроде: «Не-е-ет, алименты мне еще не приходили…» Откуда же было знать, что девчонки семидесятых старательно копируют матерей, мне просто было очень неудобно перед объектом, которого я знала, как облупленного, что вот стою с какими-то кривляками и дурами, которые даже математических терминов не могут запомнить. «Не А-лименты, а Э-лементы!», - поправила я шепотом, и тем обнаружила свою полную женскую несостоятельность. Что интересно, когда я вернулась в свой город в начале девяностых, разговоры об алиментах все еще были самой популярной темой. Они, по-прежнему, не приходили… Бывшие мальчишки уезжали из города или спивались. Бывшие девчонки с детьми в колясках нарезали круги по центральным улицам, все в тех же поисках все того же интересного объекта. Город казался застывшим во времени, только меньше зелени, больше пыли и китайских спортивных костюмов. Я повзрослела. И люди вдруг разделись. Одни говорили, что хотят уехать. Другие, что никогда и ни на что не променяет свой маленький уютный городок, лучший город на свете. И на тех, кто про все говорит: «Зачем тебе это все надо?». Первых я понимала. Деньги, карьера, всё веселье мира лежало где-то за пределами нашего города. Некоторые из тех, кто мечтал, на самом деле уезжали. У вторых всегда хотелось спросить: «А учительницу начальных классов, вы, правда, считали второй мамой? А школьные годы, правда, самые лучшие в вашей жизни?» Но не спрашивала. Подозревала, что как только я открою рот и обнаружу своё присутствие, меня сразу попросят сделать посильный взнос на строительство футбольной площадки. Одной из тех площадок, о которых считается бестактным вспоминать уже примерно через год после окончания сбора средств. И тогда сразу выяснится, кто тут повзрослел, а кто по-прежнему наивен. Сложнее всего с третьими. «Зачем тебе это надо?» вопрос, на который нет ответа. «Зачем тебе это надо?», и рождается тема маленького города в литературе. Помните? «Страшный нравы, сударь в нашем городе, страшные!» Помните? «В этом городе пыльном балов не бывало, даже не было просто приличных карет…». Иди даже: «Не видать тебе новых земель – это бредни и ложь. За тобой этот город повсюду последует в шлепанцах старых». «Зачем тебе это?»», спрашивают меня, и я вспоминаю, как школьницей уходила гулять по городу во время дождя и представляла, что во всем городе я одна. Никого нет. Все исчезли. И вот, когда спрашивают, такое ощущение, что сбылось. Я одна. Нет, нет. Есть одно средство. Говоришь себе: «Мне надо», и идешь, как бы далеко оно ни было. А вопрос «Зачем?» вообще не стоит, потому, что спрашивающему не надо, а тому, кто идет, объяснения не нужны. Запомните: как бы далеко оно ни было. И не существует аргументов, которые могли бы остановить. КОФЕЙНИК Все началось с Софы, самой загадочной старушки нашего подъезда. В ней все было неуловимо чужим. Не соответствовало, не совпадало. Дом шахтерский, тетки в нем все ухватистые, бойкие, посмеяться, поругаться, песни хором покричать. Хозяйство в руках горит, бессменные халаты пропахли кухней, фартуки снимаются только по праздникам. А Софа…Молчаливая, невозмутимая, в хлопотах по хозяйству никем не замеченная. Седые вьющиеся волосы и выступающие вперед зубы. Даже халат, а местный этикет предписывал женщинам ходить в халатах, отглажен и сидит на ней, как парадное платье на английской леди – элегантно и немного нелепо. Когда Софа тихо говорит «Здравствуй!», хочется пригладить волосы и выпрямить спину. Моя бабушка бегала к ней пить чай. Говорила, как-то Софа его необыкновенно подает – в кофейнике. Всегда бабушка к Софе, никогда наоборот. Даже фартук снимала и губы подкрашивала. А когда Софа уехала к дочери в далекий большой город, бабушка принесла прощальный подарок –белый кофейник. Он был – чудо. Как из кино про Шерлока Холмса – кусочек английской жизни. Я загорелась этой идеей! Воображение уже рисовало белоснежные вышитые салфетки, свежие булочки с маслом и вареньем на завтрак, яйца всмятку, и запах крепкого, только что заваренного чая. И будто бы сидим мы всей семьей за завтраком, тихонько разговариваем, а перед нами белоснежные фарфоровые чашечки с тонким золотым ободком. И над каждой чашечкой дымится ароматный парок… Бабушка, бабушка, - просила я, - ну давай уже стол накрывать. Потом, - сказала бабушка, - и убрала кофейник в шкаф. Только вот все не складывалось. Глупо ведь к такому кофейнику подавать чашки из серого фаянса с толстыми синими розами на боку, а фарфоровые, которые, конечно, имелись, были приговорены к пожизненному заключению в серванте. Глупо пить чай из такого кофейника на кухне, где витают запахи борща, чеснока и жаренного лука. И потом, некогда! Семья, хоть и небольшая, но все-таки. Завтраки, обеды, ужины, стирки, уборки. С таким кофейником, говорила бабушка, детей за стол пускать нельзя – разобьют. Дедушка только кофе пьет, и уж ясное дело не из кофейника – в ковшике себе его варит. Да и попить чаю в одиночестве бабушке не удавалось – хлопоты, хлопоты. Затянули вы меня, жаловалась бабушка. Со временем дети выросли, дедушка умер, а потребность хлопотать осталась. Взяли огород. Мы с бабушкой его все время расширяли. И непременно, чтобы за счет проселочной дороги. Вы пробовали когда-нибудь дорогу перекапывать? Зачем это было надо – не знаю. Там ведь и не росло ничего толком. Картошку закапывали размером с мандаринчики, выкапывали такую же. В том же количестве – два мешка. У морковки ежегодный традиционный неурожай. Чеснок мелкий. Клубника дичает, хоть ты ей что делай! Или вот борьба с голодом. Очень выгодная покупка, бабушкино ноу-хау – куриные головы! Бабушка закупала их килограммами, варила и уговаривала меня попробовать. В ход шла семейная легенда о том, что кто-то когда-то очень их любил. Я отбивалась. Еще на случай тяжелых времен бабушка варила томатную пасту из дешевых подпорченных помидоров и закатывала ее в трехлитровые банки. Ряды этих красных банок заполоняли с начала кухню, потом подвал. Страшное лицо голода пугало–нам всем придется есть вареные куриные головы и закусывать томатной пастой. Столовой ложкой прямо из банки. А я тайком лазила в кухонный шкаф смотреть кофейник. Ведь создал же кто-то эти чистые линии, так уютно и естественно ложащиеся в женскую руку, это прозрачный молочный оттенок белого. Смотрела и мечтала о красивой жизни. И так он был хорош, что даже в моих мечтах чай из него пила вовсе не я, а другая девушка – красивая и утонченная. Она, эта девушка, ни за что не прольет чай, не разобьет фарфоровых чашек, не накрошит повсюду печеньем. Она умеет так говорить «Здравствуйте!», что гости приглаживают волосы и выпрямляют спины. Дальше этой сцены с гостями мечты не распространялись, я каждый раз заново недоумевала: Как? Как она могла его отдать? Расстаться... выпустить из рук... непостижимо. После бабушкиной смерти я кофейник забрала. Думала – ну вот. Теперь. Вечер там какой-нибудь будет, ребенка уложу, сядем мы с мужем (а я уже замужем была) и будем чай пить. Крепкий, черный, с пирожными - даже вазочку для них хрустальную куплю. Но вместо красивых тихих семейных радостей наступил развод. Ссорились, молчали, курили, мой кофейник сиротливо ютился на холодильнике, и на него оседала коричневая табачная копоть. И, чего уж греха таить, забыла я про него. Какой, к чертям собачьим, кофейник! Ну, забыла и забыла. Замерла. А когда отмерла, подумала – а что это вещи бывшего мужа в моей квартире делают? И началось! Одежду старую– на помойку, книги - раздать, сувениры – молотком! Но на одну ценность рука не поднялась – его любимая-прелюбимая коллекция видеокассет «для взрослых». Годами собирал! Нет, как интеллигентная женщина, я не могла ее уничтожить – вдруг отомстит? Тем слаще была моя собственная месть. Собрала я кассеты в большую сумку и отнесла на работу, показала коллегам и разрешила брать для просмотра кому надо. А бывшему мужу позвонила и «благородным» голосом сказала, где он может свою коллекцию забрать. Если меня не будет, девочки отдадут. И не ори! Какая мне разница, милый, за кого они теперь тебя принимают? За одинокого ночного мечтателя? И вот, во время моих шовинистских погромов, я опять нашла свой кусочек красивой жизни. Отмыла, оттерла – засиял. Неярко, элегантно. Приглашающе. Казалось, сейчас все и начнется. Что может быть проще? Муж – это пошлость, забыть его. А вот соберу-ка я гостей. Женщин и мужчин всяких интересных, буду чаю им наливать зеленого с жасмином и немыслимо интеллигентные разговоры разговаривать под тихую музыку. А если это будет один гость, тот самый, утром я подам ему кофе. Сварю, налью в кофейник, поставлю на поднос с двумя чашечками и плевать на женскую независимость! Подруги идею гостей приняли на ура. Каждая сказала: наконец-то! Пора, пора знакомиться, очаровывать, околдовывать. Ты же такая красивая. И куда только эти мужики смотрят. Сказано - сделано, подруги стали приводить потенциальных кавалеров. Но эти самые кавалеры, попивая мой зеленый чай с жасмином, никак не желали вести тонкие задушевные беседы. И очаровываться хозяйкой дома тоже не желали. Каждый глядел в рот той, с которой пришел, и как-то очень уж застенчиво молчал. И выражение глаз у всех подозрительно одинаковое – как у наказанного спаниеля. Кого вы, спрашиваю, приводите? Ну, это, понимаешь…поклонники. Надоели ужасно. А ты такая красивая! Может они того…переключатся? Так-так… Я, конечно, порадовалась за подруг. Но мероприятия эти прекратила. Не позволять же им и дальше самоутверждаться за мой счет? Лучшая подруга уговорила на последний визит. Самое приятное, что ситуация сходу начала складываться иначе. Нет-нет, гость не влюбился в хозяйку дома. Но глаза наказанного спаниеля были как раз у моей подруги. А гость, красивый молодой перспективный фотограф, почти ею не интересовался. Он разговаривал те самые, долгожданные интеллигентные разговоры, внимательно слушал и был очень мил. Ну, наконец-то! Можно не пытаться произвести впечатление, а нормально поговорить: кто какое кино любит, какую музыку уважает, каких авторов читает. Мне было интересно. Все-таки, что ни говорите, а отсутствие сексуальной заинтересованности в мужчине творит чудеса! Окончательно покорил меня тем, что влюбился в Софин кофейник. Глаза загорелись, замелькали слова «выдержка»,«постановка света», «ретушь», и, где-то в районе второй бутылки шардоне, я уже вручала ему подарок со словами «Сделай его звездой». Что на меня нашло?… Возможно, почувствовала, что мечте об английском чаепитии не суждено сбыться. Чем больше стараний, тем безнадежней… Все мои попытки просыпались, как труха меж пальцев. Словно пытаешься намечтать себе красивый сон, а снится все больше бытовуха. На следующее утро, я вспомнила, что на дворе весна, что скоро Пасха. Намывая окна, пела во весь голос и чувствовала себя абсолютно свободной. И все-таки, как ни странно, была у меня с моей мечтой еще одна встреча . Лучшей фотографией месяца в интернете стал снимок под названием «Парижское кафе». В кадре только круглый, покрытый скатертью столик. На нем небрежно брошенная французская газета, кофейник и чашка. Коричневый монохром. Стилизация под старину. Ностальгия царапнула мое сердце, но узнала, только когда прочла фамилию автора. Уж не тот ли это…? Угадал, тот мальчик-фотограф со стариной… Реальная жизнь Софиного кофейника вместе с Софой и закончилась. А потом только пустота, безвременье, ожидание красивой жизни, которая вот-вот наступит. Она и наступила - только виртуальная. Тысячи людей скопирует эту фотографию, десятки тысяч оставят под ней красивые комменты. Каждый из них, как я когда-то, немного помечтает…