Слуга Советского Союза
0
Вчерашний курсант высшего военного Краснознаменного училища Андрей Марковский, отучившись почти два курса, оказался в мотострелковом батальоне, расположенном в небольшом и отдаленном лесном поселке. Курсантские погоны, которыми он так гордился, пришлось поменять на солдатские. И с родным училищем пришлось попрощаться. Андрея, отчислив за самоволку, отправили дослуживать обычным солдатом. В той самоволке, резко изменившей жизнь будущего офицера, его месяц назад поймал комендантский патруль. После отбоя Андрей собрался в гости к знакомой девчонке, живущей в студенческой общаге неподалеку. Он уже выбрался из зарослей цветущей и пьянящей голову сирени, через которые осторожно пробирался, как вдруг услышал резкий и негромкий окрик: «А ну, стой!».
У Андрея перехватило дыхание. Он остановился и посмотрел в сторону, откуда раздался голос: в темноте виднелись три фигуры – два курсанта со старшего курса и какой-то невысокий офицер без фуражки. На соседней улице, словно сломавшийся будильник, звякнул трамвай и гулко застучал колесами по рельсам. Бежать было некуда и поздно. Старший патруля – молодой черноволосый капитан по фамилии Алексеев радостно улыбнулся, неспешно поправил рукой свои густые, волнистые волосы и сказал довольно дружелюбно: «Ну, всё, родной! Допрыгался! Пойдем к дежурному по училищу…».
На следующий день начались утомительные беседы с командирами о недопустимости подобного поведения. Андрея стыдили и ругали. Преподаватель истории КПСС, невысокого роста подполковник Исцаков, вытаращив глаза, возмущенно расспрашивал его, как он думает жить дальше. Подполковник был человек необычный. Прекрасно зная свой предмет, он упрямо и искренне не хотел замечать ничего другого. На его правой руке были выколоты кривоватые и слегка выцветшие от времени серп и молот. Серп был больше молота и своим изгибом скорее напоминал турецкую саблю. Судя по пляшущим линиям, можно было предположить, что колол он их себе сам. Вероятнее всего, утром 8 ноября. С легким восточным акцентом седой партийный летописец и пропагандист вдохновенно цитировал ортодоксов своего бурного века. Подполковник педантично помнил все даты жизни партийных и революционных деятелей, знал дословно цитаты из их пламенных речей и малейшие отступления от оригинала никому из курсантов не прощал. Проступок же Андрея находился где-то в этом же ряду непонимания и не укладывался в его революционной голове.
Командир Андрюхиной роты сказал, укоризненно глядя на него:
- От кого - от кого, а от тебя не ожидал такого… Чё ж ты наделал-то?
Что бы другим было неповадно, Андрея из училища решили отчислить и отправили дослуживать рядовым в отдаленную часть. В понедельник на общеучилищном разводе начальник училища пожилой генерал с уставшим отекшим лицом, притоптывая ногой, с негодованием, зачитал такой приказ. Андрей, ошарашенный столь суровым решением, после развода зашел к своему комбату и, опустив глаза, попросился в Афганистан. Там бы он смог, по его словам, проявить себя. Комбат, глядя на график дежурств офицеров в выходные дни, висевший на стене его кабинета, повернулся к бывшему подчиненному, усмехнулся и выразительно посмотрел на Андрея. Потом сказал:
- Ты в своем уме? Ты уже себя проявил… Дальше некуда!
Комбату не было и сорока. На его груди в два ряда блестели орденские планки, одна из них, красная с белой полоской, выделялась среди других. Это был орден Боевого Красного Знамени, который просто за хорошую службу не дают. Полгода назад он вернулся оттуда, куда сейчас просился Андрюха. Последние месяца три в далекой жаркой стране его считали «пропавшим без вести». Он исчез где-то под Мазари-Шарифом, когда вместе с бойцами сопровождал армейскую колонну. Говорили, что его жена получила похоронку. Каким-то образом, контуженный и израненный, он нашелся. Позже его перевели в Союз командовать курсантским батальоном. О себе комбат всегда рассказывал немного и неохотно.
- Короче так… послужишь, ума наберешься, потом подашь рапорт, может быть, возьмут тебя обратно. Если не передумаешь, - сказал офицер и, сжав зубы, посмотрел в широкое окно, где на плацу маршировали бывшие сослуживцы Андрея.
Вот так внезапно оказался Андрюха в обычном мотострелковом взводе, где повседневная жизнь была лишена романтики и героизма. Своего нового командира взвода, краснощекого и усатого старшего лейтенанта Власова, похожего на удалого промотавшегося гусара, он видел нечасто. В большинстве случаев тот был навеселе. На груди у офицера, словно маленький орден, висел бело-красный значок выпускника военного училища с надписью «ВУ». Старлей, тыча в него пухлым пальцем, причмокивая губами и тяжело вздыхая, говорил нараспев, слушавшим его солдатам:
- Расшифровывается, мужики, - «вечный узник»…
Частенько вспоминал предыдущее место своей службы – какой-то неведомый посёлок с труднопроизносимым названием, расположенный, по его словам, на южном берегу моря Лаптевых, куда Власова занесло после выпуска. И ещё он весело уверял всех, как бы объясняя что-то, и в первую очередь самому себе, что настоящий офицер пьёт только в трёх случаях – с горя и с радости. Потом артистично щелкал пальцами и после небольшой паузы добавлял с улыбкой:
- И вообще!
На первой странице его ежедневника в потертой картонной обложке красной пастой была старательно выведена фраза: «БЕЗ ПЛАНА РАБОТАТЬ НЕЛЬЗЯ! С ПЛАНОМ МОЖНО НЕ РАБОТАТЬ!». Солдаты Власова любили и уважали.
Как-то вечером он вызвал Андрея в канцелярию, сел за стол, закусил губу и уныло посмотрел на него. Затем молча, открыл зеленый обшарпанный сейф, стоящий у окна, достал оттуда начатую бутылку водки. Громко, как-то театрально крякнув выпил остатки жидкости, прямо из бутылки, сосредоточенно понюхал незажженную сигарету, потом неторопливо закурил и, теребя пышный ус, серьёзно сказал:
- Чё, осуждаешь, небось, меня?
Не дождавшись ответа, Власов горько усмехнулся. И принялся сбивчиво рассказывать про свою курсантскую жизнь.
Минут через десять старлея развезло, он уронил стоявшую на столе подставку с карандашами в виде русалки, сидевшей на башне танка, и начал несвязанно петь. А потом, матерясь и громко стуча кулаком по столу, настойчиво требовать по телефону какую-то Зойку из Военторга. Танк с русалкой подпрыгивал после каждого удара и, словно заводной вращался на месте, медленно передвигаясь к краю стола, а затем свалился вниз. Башня отвалилась от корпуса и отлетела к стене. Заметив выход "бронетехники" из строя, Власов перестал барабанить кулаком, зло хмыкнул и, уставившись глазами куда-то в пустоту, путаясь и запинаясь в словах, вновь громко запел что-то незнакомое, но торжественное. Почти после каждого такта Власов эмоционально бил ладонью по своему ежедневнику, лежавшему на столе. Неожиданно песня прервалась, старлей раскатисто рассмеялся и вновь потребовал некую Зойку. Правда, теперь это требование было менее категоричным.
Зойка видимо не слышала своего воздыхателя. Вместо Зойки пришел прапорщик Мефодьев по кличке «Людвиг» - старшина роты, здоровенный угрюмый мужик с тяжелым взглядом и такой же тяжелой застегнутой хозяйственной сумкой. Примечательно то, что в обычной жизни Людвиг разговаривал преимущественно с помощью ненормативной лексики, пересекаемой несколькими обычными словами. Сейчас он собирался домой. Но шум из-за двери канцелярии привлек его внимание. Войдя, он презрительно посмотрел на старшего лейтенанта, затем смерил таким же взглядом Андрея и отрывисто приказал:
- Чё смотришь? Хватай его и тащи в казарму! Пусть проспится.
После курсантских будней здесь многое было иначе. Защита Родины состояла в основном из нарядов по роте и кухне, унылых занятий по строевой и политической подготовке, а также мытья полов. Последнее было возведено в сумасшедший ритуал. Полы зачем-то мыли дважды в день – утром и вечером. С утра почти ежедневно монотонно маршировали по плацу. Раза два в неделю ходили в караул. Время здесь, казалось, застыло.
Однажды Андрея вызвал к себе замполит роты, капитан Степцов, невысокий мужик с приятным лицом, похожий на школьного учителя. Замполит, с постоянно встревоженными глазами, всякий раз тихонько напевал какую-то мелодию и еле заметно покачивал головой. Когда заходил в казарму и дневальный отдавал ему честь, смущенно улыбался. Сейчас комиссар сидел за столом и, морща лоб, напряженно разглядывал журнал «Огонек». По столу кругами ползала муха. Андрюха вспомнил надпись на одной из парт в лекционном зале училища, сделанную авторучкой и написанную витиеватым готическим шрифтом: «БАТАЛЬОН БЕЗ ЗАМПОЛИТА, ЧТО ДЕРЕВНЯ БЕЗ ДУРАКА». Потом надпись стерли, но слово «дурака» всё равно проглядывало.
- Здравия желаю, товарищ капитан!
- Здравствуйте, товарищ солдат! – офицер выглядел весьма серьёзно и строго смотрел на Андрея.
Он задумчиво почесал щеку, что-то аккуратно написал в большой толстой тетради и, постучав пальцами по столу, добавил почти дружелюбно:
- Лето уже наступило…
На белом листе тетради сидела большая муха. Замполит аккуратно подтолкнул её авторучкой и с интересом посмотрел на насекомое. Муха не улетела, а нехотя перескочила с тетради на стол.
Присмотревшись, Андрюха заметил, что у мухи оторвано крыло. Капитан аккуратно взял её пальцами и опустил в пустую спичечную коробку, которую приложил к уху. Затем пояснил:
- Жужжит… как мопед.
После этого убрал коробок в письменный ящик своего стола.
Андрюха негромко кашлянул и посмотрел на офицера. Капитан с сожалением закрыл «Огонек» и как-то нерешительно сказал:
- Тут вот какое дело… На следующей неделе приезжает проверка из полка. Надо бы подготовиться и показать себя с лучшей стороны.
Потом он как-то печально и с робкой надеждой добавил:
- Глядишь, и переведут меня отсюда… Хорошо бы в Киев… или в ГДР… а то ведь размаха нету…
Он с нескрываемой тоской посмотрел в окно, за которым шумел лес, и кратко, но понятно объяснил, как именно «нет размаха». Анатомическое уточнение ясности не внесло. Зато показало искреннюю политическую и гражданскую озабоченность комиссара и его близость к народу. Он о чем-то задумался, печально вздохнул, затем тихонько хмыкнул и с укором посмотрел на портрет маршала Устинова, висевший на стене кабинета. Портрет висел кривовато и был какой-то блеклый. Офицер резко встряхнул головой.
- А в ГДР хорошо, - продолжил Степцов, - культура там и опять же гарнитур мебельный можно купить. Или на экскурсию с детьми в выходной съездить. Жена достала уже: купи, говорит, гарнитур - и всё! Где ж я его тут куплю! – последняя фраза была сказана на грани срыва. По всей видимости, проблемы досуга и интерьера квартиры были весьма острые в его семье.
Степцов нервно забарабанил пальцами по столу и, уставившись взглядом в аккуратную подшивку газет на своем столе, сбивчиво продолжил:
- У нас дома из мебели стол, кровать и тумбочки. Тоже гарнитур, можно сказать. И телевизор. Гарнитур, конечно, не помешал бы! – уверенно произнес Степцов, - и кровать! Широкую такую, - замполит заговорщицки подмигнул Андрею, затем быстро сжал пальцы в кулак и подытожил, – И двухкассетник японский!
Политработник встал, взял журнал и засунул его за шкаф, в котором стояли потрепанные уставы и синие с тисненными золочеными буквами тома произведений Ленина.
– Чтоб не украли… - смущенно пояснил офицер. Андрей понимающе кивнул головой. Капитан продолжил:
- Ну, так ведь поручить никому ничего нельзя! На прошлой неделе говорю бойцу из первого взвода Сурамханову: «Идите, товарищ солдат, в библиотеку, принесите мне руководство для политзанятий по истории КПСС. Скажите - я прошу». Этот артист приходит и приносит мне журнал «Крокодил»! Представляете?
Андрей развел руками.
- Он бы мне еще «Мурзилку» принес!
- Понимаю, товарищ капитан.
- Понимаю…, - раздраженно передразнил Степцов и недовольно скривил губы, - а вы почему в самоволку-то сбежали? – поинтересовался замполит и величественно скрестил руки на груди.
- Да… так вот… - Андрюха вздохнул и зачем-то снял пилотку.
- Нехорошо, очень нехорошо, - задумчиво сказал капитан, - ну да ладно, здесь у нас в самоволки не бегают… некуда, - замполит закусил верхнюю губу и невесело усмехнулся. Потом перевел взгляд на солдата и, понизив голос, с некой театральностью, продолжил:
- Я понимаю, что вы грамотный и подготовленный солдат. Как-никак два курса военного училища за плечами. Стало быть, понимаете ответственность задания, которое мы хотим вам поручить.
Андрей настороженно сжал кулаки.
- Да, да! Именно ответственность. Потому что это серьёзное поручение.
Андрюха внутренне напрягся и затаил дыхание.
- Надо покрасить памятник. Бюст Ленина, установленный на плацу. Боюсь кому-нибудь это доверить. Глядишь - или краску сопрут, или покрасят не так…
Как можно было «не так» покрасить белый одноцветный памятник, Степцов не пояснил. Но учительским тоном, словно диктуя текст диктанта, продолжил:
- Так что вы должны выполнить это задание. Я бы даже сказал – боевое задание.
В это время на столе зазвонил телефон. Степцов с ненавистью посмотрел на аппарат, потом медленно снял трубку и угрюмо произнес:
- Слушаю, Степцов.
Спустя секунду лицо офицера преобразилось, глаза выразительно засверкали, он радостно и бодро воскликнул:
- Здравия желаю, товарищ подполковник! Так точно! Готовимся к проверке! Есть, товарищ полковник! Показатели будут! Что? В данный момент пишу конспект, готовлюсь к докладу…
Глаза офицера наполнились какой-то смутной надеждой и тревогой одновременно. Он кивнул головой, как бы соглашаясь с тем, что ему говорили, и еще раз четко и уверенно повторил:
- Так точно!
Затем скрипнул зубами, так как неведомый Андрюхе собеседник комиссара видимо о чем-то напомнил ему и, словно школьник, которого ругают за «двойку», оправдываясь, сбивчиво ответил:
- В тот раз сам не знаю как получилось! Ну не понимают они разницы между коммунизмом и… одни дыни же на уме! Им всё одно…
Видимо озабоченный итогами предстоящей и прошедшей проверки неведомый подполковник бросил трубку, потому, что свою фразу Степцов закончить не успел. Капитан зло отодвинул телефон и раздраженно произнес:
- Кругом одни проверяющие! И дома, и на службе! Всё им чё-то надо, всё проверяют, все учат…
Потом внезапно замолчал и подвел краткий итог своим запутанным оправданиям и рассуждениям:
- Краску получите завтра утром у старшины. И, как говорится, вперед и с песней!
Утром Андрей получил ведро белой вонючей жижи, а также огромную кисть и, не спеша, направился к краю плаца, где располагался памятник вождю мирового пролетариата.
Владимир Ильич был действительно далеко не в лучшем виде. Двухметровый постамент, на котором он возвышался, был большей частью облупленным и обшарпанным. На правом ухе вождя было серое пятно. На лацкане гипсового пиджака было нацарапано «ДМБ 83-85, Ашхабад», а чуть ниже - лаконичная надпись, свидетельствующая о том, что начальник столовой прапорщик Стюхов разделяет нетрадиционные сексуальные взгляды. С двух сторон от монумента стояли стройные красивые ели. Метрах в десяти от почетного места располагалась курилка. Сейчас там сидел с расстегнутой гимнастеркой рядовой Кулик – местная знаменитость и головная боль всего полка. Маленький и вертлявый, своим видом он напоминал второгодника. Кулик был без сапог, в красных клетчатых тапочках. Брюки были ушиты и больше напоминали гимнастическое трико. Постоянный посетитель гауптвахты и обладатель несметного количества взысканий, он почти всё свободное от «губы» время проводил в медсанчасти. Более одиозную фигуру, пожалуй, трудно было отыскать во всем военном округе. Единственным местом боевых действий солдата была столовая, куда его допускали в коротких перерывах между арестами и лазаретом. Но и там он ничего толком не делал, а лишь спал и воровал продукты.
Последним "подвигом" бойца с негероической фамилией была попытка оскорбить начальника штаба батальона. Возле столовой жила огромная грустная псина. Звали ее Дембель. Ищущий разнообразия в повседневной, лишенной озабоченности жизни солдат взял и написал на полинялом боку пса красной пожарной краской фразу. Фразу бесспорную и глубокомысленную, служащую единственным маяком в беспросветной жизни миллионов солдат и офицеров, выполняющих свой священный долг. А именно - ДЕМБЕЛЬ НЕИЗБЕЖЕН. С другого «борта» – зачем-то фамилию начальника штаба – ТЯПАЕВ. Выглядело впечатляюще. Шрифт и подтеки под буквами на собаке чем-то напоминали работу импрессионистов. Гроза солдат и прапорщиков, уже три года непьющий, всегда раздраженный и нервный майор Тяпаев, заступал на дежурство по батальону. Он стоял на плацу и ждал доклада своего помощника. Прозвучала команда: «Р-равняйсь! Смирно! Равнение на средину!», - глухо загремел барабан, майор болезненно вздрогнул, сделал красивый кремлевский шаг навстречу караулам, стоящим напротив него, как вдруг из кустов лениво вылез Дембель. Тяпаев, вытаращив глаза, опустил ногу. Изумленно разглядывая собаку, медленно, шевеля губами, прочитал первое высказывание. Офицер наклонил голову и нахмурился. Барабанщик перестал стучать. Дембель, тяжело дыша, повернулся другим боком. И майор прочитал на облезлом боку пса свою фамилию. Затем с криком: «Сука!» он выхватил из кобуры пистолет и бросился к собаке. Та, невзирая на свой почтенный возраст, резво шмыгнула в кусты. Взбешенный майор выстрелил в воздух. Собака убежала в лес и вернулась в расположение части только спустя пару дней. Кулику дали десять суток ареста. Хотя Тяпаев, топая ногами и брызгая слюной, требовал отдать его под трибунал, а собаку пристрелить.
К слову сказать, ненависть к собакам и трезвый образ жизни были тесно переплетены в биографии начштаба. Поводом для этого стал случай, произошедший три года назад. Пьяный и плохо соображавший капитан однажды темной летней ночью угодил в вольеру к здоровенной, как теленок, кавказской овчарке, живущей во дворе у старшины Мефодьева. Направляясь домой, Тяпаев решил сократить путь и перелез через сетчатый забор, так некстати появившийся на его пути. Кряхтя и матерясь, он перевалил свое непослушное тело через шаткое ограждение. Забор оказался сеткой вольера, в котором жила злющая псина. Собака перепугалась сама, поджав хвост и забившись в угол, впервые увидев человека, попавшего к ней таким нахальным способом. Подобного никогда не было. Ни до, ни после. Через мгновение она быстро пришла в себя, и настал черед испугаться Тяпаеву. С диким, страшным, срывающимся от ужаса воплем и глазами, выскакивающими из орбит, капитан совершил обратный путь через забор секунды за полторы. Уже в полете, он почувствовал, как в сантиметре от его "пятой точки", словно затвор несмазанного карабина, лязгнули громадные клыки. Дня два не мог связанно говорить и возненавидел всех собак, независимо от их пород и размеров. С Мефодьевым он не общался до сих пор.
…Андрюха положил кисть на землю и поставил ведро с краской. Снял ремень, засучил рукава и подошел к курилке, в которой сидел Кулик.
- Здорово, Кулик! – дружелюбно поздоровался Андрей.
- Здорово, кадет! – развязно и лениво ответил солдат.
Андрей пригляделся и заметил, что красные тапочки на ногах бойца были женские и на пару размеров меньше, чем ноги Кулика.
- Слышь, Кулик, помоги мне лестницу принести. Надо памятник покрасить. Замполит велел.
Кулик зло и смачно сплюнул на землю, сощурил глаза и в нескольких словах, но очень понятно высказал, что думает о замполите и его поручении. А также о памятнике, который велели покрасить. И о том, и о другом он был, мягко говоря, невысокого мнения.
- Я вообще-то в санчасти лежу, - с вызовом, не вынимая изо рта сигарету, и несколько угрожающе произнес Кулик, громко кашлянув и шмыгнув носом. Затем, опустив глаза, дрогнувшим голосом добавил:
- Ноги болят…
Кулик натужено закашлял. В нем явно пропадал актерский талант. Выждав паузу и не услышав в ответ сочувствия от неожиданного собеседника, он вновь сурово и раздраженно спросил:
- Понял?!
После этого безразлично посмотрел на памятник, требующий реставрации и яростно почесал ухо.
- Слышь, кадет, а краска у тебя есть? – спросил он и вытащил изо рта сигарету. В его глазах появились странный блеск и заинтересованность.
- Есть.
- Амаль? – настороженно и вполголоса спросил Кулик и хитро прищурил левый глаз.
- Чё? - не понял Андрей.
- Краска, говорю, амалевая? – нетерпеливо и тихо повторил Кулик и медленно приоткрыл рот, показав желтые прокуренные зубы. До Андрея не сразу дошло, что так Кулик произносит слово «эмаль».
- Откуда я знаю! Может и эмаль…
- Оба-на! Давай ее загоним в поселке! На пару пузырей хватит!
Кулик вскочил и резво побежал к памятнику. Андрей быстро пошел за ним. Солдат-бизнесмен подошел к ведру. Затем мизинцем помешал белую жидкость, брезгливо понюхал, помотал головой и, выразительно сморщив физиономию, тоном опытного эксперта презрительно сказал:
- Не, братан… Такую не возьмут… Одна вода.
Потеряв интерес к несостоявшейся бартерной сделке, Кулик, приказным тоном велел Андрюхе передать Степцову немедленно отправиться в известном направлении, а сам словно уставший странник, захромал в медсанчасть.
Андрей притащил деревянную лестницу и приставил ее к груди вождя. Взяв в руки ведро и кисть, он начал осторожно подниматься по шатким ступенькам. Перекладина под ногой скрипнула. Тело Ильича пошатнулось и слегка наклонилось назад. Не успел Андрюха сделать очередной шаг навстречу представителю светлого будущего, как бюст со скрежетом опрокинулся и рухнул с двухметровой высоты. Лестница уперлась в постамент, больно стукнув Андрюху в лоб. Ведро упало, и краска разлилась, обдав Андрея снопом белых брызг. Тело вождя пролетариата раскололось на три, словно основных части марксизма-ленинизма, больших куска. Голова лежала отдельно и задумчиво смотрела в небо. Грудь и плечо валялись тут же. Внутри Ильич оказался пустым, словно шоколадный дед мороз.
Больше всего Андрея волновало то, что он теперь скажет Степцову. Умывшись в туалете, он нерешительно подошел к кабинету замполита и постучал.
- Разрешите войти, товарищ капитан?
- Войдите! – Степцов сидел за столом и читал журнал «Работница». На столе стоял стакан с горячим чаем, накрытый потрепанной брошюрой «Государство и революция».
- Уже закончили?
- Товарищ капитан, тут… как вам сказать-то… лестница эта… в общем, упал он и разбился…
- Кто упал? – не понял замполит.
- Ленин…
Капитан сглотнул подступивший к горлу комок, боком вышел из-за стола и стремительно выбежал из кабинета. Андрей рванулся за ним.
Степцов уже стоял на плацу возле поверженного Ильича.
- Вот это да… - задумчиво произнес он, когда Андрей подошел к нему, - он внутри пустой! – глядя на куски гипса, с нескрываемым удивлением, произнес замполит.
- Товарищ капитан… я не специально…
- Да… - вымолвил Степцов, подтянул галифе и, пораженный каким-то внутренним открытием, сказал, - да ладно, не переживай, у меня в клубе ещё три таких стоят…
Затем, посмотрев еще раз на осколки, вновь подтянул спадавшие штаны и медленно пошел в сторону штаба.
На следующий день, Андрюхе передали, что в ленинской комнате его ждёт представитель особого отдела полка - лейтенант Петров. В батальоне лейтенант появился незадолго до Андрюхи, всегда был дружелюбен и приветлив с солдатами. Андрей глубоко вздохнул, поправил ремень и вошел в ленкомнату - небольшое помещение в казарме с портретами Ильича в разных эффектных позах на броневике и в кресле. Дополняли неброский вернисаж плакаты с бесцветными цитатами из уставов и директив главного политуправления. Слева от окна висел фанерный планшет с надписью «Мы ими гордимся». На нем были наклеены фотографии солдат, которые хорошо стреляли на стрельбище. Других критериев для гордости тут не было. Служивый контингент оставлял желать лучшего.
Особист сидел на стуле с баяном в руках и, увидев Андрея, приветливо улыбнулся.
- Здравия желаю, товарищ лейтенант!
- Здорово, Андрейка,- весело и дружелюбно сказал офицер и показал на стул рядом, - присаживайся.
- Спасибо, товарищ лейтенант.
- Как жисть-то, а?
- Да…, - Андрюха невесело махнул рукой.
- Не грусти, Андрюша! Нам ли быть в печали..., - улыбнулся лейтенант и вдруг весело заиграл на баяне. Потом приятным и звонким голосом неожиданно исполнил забойные куплеты про плывущий по реке топор и безответную любовь доярки к трактористу. Когда он раздвигал меха баяна, то было видно, что там, внизу слева небольшая, прожженная сигаретой, черная дыра. Из дыры торчал смятый конфетный фантик. Чекист улыбался и залихватски тряс головой. Играл он мастерски. Пальцы живо бегали по клацающим, как маленькие кастаньеты, клавишам. Андрюха обалдело слушал лейтенанта. Также неожиданно Петров прервал выступление, аккуратно поставил баян на стул рядом, отряхнул брюки и сказал мечтательно, глядя на портрет маршала Устинова:
- Я сам с Астрахани. У нас щас вобла вовсю пошла…
Андрей промолчал. Офицер спросил миролюбиво:
- Ты зачем памятник-то разбил, Андрейка?
- Случайно, товарищ лейтенант. Честное слово!
- Да верю я тебе! Только ты вот, чего скажи… может, велел, кто, а?
- Да нет, я сам разбил!
- А зачем?
- Что зачем? – не понял Андрей.
- Разбил-то зачем?
- Ну, так я же говорю вам, случайно… лестница подвернулась и упала…
Лейтенант широко улыбнулся и спросил:
- А что, Андрей, сказал замполит, когда увидел разбитый памятник?
- Жалко, говорит, что разбился…
Лейтенант задумался. Потом вдруг непринужденно улыбнулся и почти по-приятельски сказал:
- Не переживай. Новый поставим. Слушай, а чё там замполит про Германию тебе говорил?
- Ничего, - ответил Андрей и удивленно посмотрел на Петрова.
- Ну, может он тамошней жизнью восхищался, а?
- Не помню, - сухо произнес Андрей.
- Ну ладно, можешь идти, - улыбаясь, и не отводя пристального взгляда, сказал офицер.
Андрей быстро вышел из ленкомнаты в казарму. Там на кровати сидел еще один герой - ефрейтор Борька Стеляев. Он был из Самары и почему-то ужасно гордился этим обстоятельством. Раздолбай Борька уступал в масштабах своих подвигов Кулику, но в роте среди солдат был не менее популярен. Сейчас Борька играл на гитаре, и с удовольствием пел какую-то приблатненную песню про шофера, который куда-то едет и никак не может приехать, потому что у него, то бензин вот-вот закончится, то заднее колесо лопнет. А тут еще и адрес, куда должен приехать, потерял. В третьем куплете неожиданно выяснилось, что у героя песни есть друг, причем несколько раз подчеркивалось, что друг этот не простой, а настоящий, а у друга имеется соседка, которую они вместе питают чувства. И никак не могут выяснить, кто из них ее любит сильнее. Вскользь упоминалось, что у соседки длинные ноги, короткая юбчонка и скверный взбалмошный характер. И если первое и второе устраивало обоих друзей, то третье никак нет. Последнее стало причиной ссоры. В шестом куплете удалось узнать, что столь тривиальная история происходит в Ленинграде, в начале марта, "…када на улицах ещё темно и очень сыро, а в кабаках сидит веселая толпа''. Несмотря на очевидную криминальную предсказуемость сюжета и бесчисленное количество куплетов, слушателям было интересно узнать, чем же закончится эта трогательная история, но вдруг неожиданно в роту зашел старшина Мефодьев.
- Ты, чё на кровати сидишь, Стеляев? Ты чё, Кобзон, а? – грозно спросил Мефодьев.
- Болею я, товарищ прапорщик…, - жалобно промолвил Борька, схватился рукой за живот и натужно закашлял.
- Я, тя щас, быстро вылечу! – старшина грозно сдвинул густые черные брови, - бегом в класс, на занятия!
Борька положил гитару под кровать и притворно кашляя, поплёлся к выходу. Мефодьев, медленно вращая глазами, коротко объяснил, что он собирается с ним сделать, если тот через минуту не будет в классе. Противоестественное физиологическое желание прапорщика насторожило Борьку и он ускорил шаг.
- А, ты, кадет, чё тут шарахаешься? – Людвиг повернулся к Андрюхе и презрительно посмотрел на него.
- Мимо шёл…
- Вот чё, - старшина пренебрижительно ухмыльнулся, - валяй в магазин, скажешь продавщице, что пришел помогать. Быстро!
Андрей пришел в небольшой магазин при батальоне, над дверью которого было написано «Военторг». Продавщицей там работала та самая Зойка, которую требовал по телефону Власов. Это была женщина неопределенного возраста и увлечений. Прищуренными ярко-накрашенными глазами она оценивающе посмотрела на Андрюху, и, потеряв к нему интерес сказала:
- Надо мясо порубить. Красиво! Вечером офицера придут.
Она сказала «офицера» с ударением на последнем слоге. Андрей зашел в подсобку и увидел, лежащую на полу, большую замороженную свиную тушу. Рядом лежал тяжелый топор с длинной железной ручкой. Похожие орудия труда были у средневековых палачей на картинках в книгах про инквизицию. Андрюха взял инструмент, снял ремень, расстегнул ворот и подошёл поближе. Затем со всего размаху, ударил по замершей груде. Туша слегка подпрыгнула. Андрей расставил ноги пошире и ударил вновь. Затем еще и еще. Минут через десять он, вспотев и устав, закончил дело и посмотрел на результаты своей работы. От туши не осталось и следа. Всё было порублено, а точнее раздроблено на мелкие рваные куски.
Андрей услышал, как скрипнула дверь и в подсобку вошла Зойка. Она тихонько и как-то затравленно вскрикнула и выронила из рук бутылку кефира. Бутылка упала на пол, но не разбилась, а покатилась, оставляя за собой тонкий белый след. Увиденное потрясло бывалого и циничного работника советской торговли. Её глаза наполнились неподдельным ужасом и горем. Раскрыв рот, она с отчаянием смотрела на рваные, перемешанные блестящем инеем, куски мяса, разбросанные по полу и напоминавшие своим видом дрова и щепки. Это было похоже на последствия направленного взрыва из учебника по инженерной подготовке. Ни о какой продаже не могло идти и речи.
- Ты, чё это наделал, ирод? – шепотом выдавила из себя Зойка.
- Да я хотел, как лучше…- осторожно сказал Андрей и на всякий случай отступил назад.
- Чего же я теперь с ним делать буду?! – взвизгнула продавщица, сжала кулаки и с ненавистью посмотрела на Андрея, - кто же у меня этот винингрет купит?!
Дальше последовал истошный и нескончаемый крик. Прибежал Людвиг. Потом замполит с полиэтиленовым пакетом. За ними командир автовзвода, угрюмый старлей в замызганном кителе, с грязными промасленными руками. Все с негодованием смотрели на куски мяса и на Андрюху.
- Вот тебе и поели мясца… - как-то философски промолвил замполит и почесал за ухом. Командир автовзвода беззвучно шевелил губами и с интересом смотрел на полку, на которой лежали сухие дрожжи…
Прошло еще три месяца, постепенно Андрей свыкся с мыслью, что теперь он далеко от той армии, которая была когда-то в его недавнем воображении. Здесь ему не читали лекции по внешней баллистике и особенностях психологии солдата-новобранца. Здесь не было утомительных полевых выходов и суетливых командно-штабных учений. Даже изматывающие его в училище кроссы и марш-броски тут никто не бегал. Дни, словно, июльские полуденные облака, похожие друг на друга, медленно плыли один за другим…
Несколько разнообразил солдатскую жизнь случай, происшедший в соседней деревне, где летом стояли военные строители. Говорили, что когда утром в казарму стройбатчиков вошел их командир, - пожилой майор, то первое, что он увидел, чуть было не лишило его чувств. На посту дневального, вместо уставшего бойца, стояла улыбающаяся пьяная девка в фуражке со звездой. И со штык-ножом на поясе. Из одежды на ней были только фуражка и болтающийся штык-нож. Увидев обалдевшего офицера, девка раскатисто рассмеялась и хриплым прокуренным голосом звонко крикнула: «Рота, подъём, на!» Майор все же не растерялся, пояснил ей, кто она такая и куда ей надо отправиться, забрал каску и штык, после чего пинками выгнал мадмуазель из казармы. О случае вскоре забыли, но многим солдатам было интересно, где в такой глуши стройбатчики отыскали эдакую веселую и остроумную девчонку. Мечтали пригласить ее к себе.
В августе замполит Степцов проводил политзанятия во взводе Андрея. Третий день шел дождь. Солдаты уныло смотрели перед собой. Видно было, что в своих мыслях они находятся далеко отсюда. Офицер монотонно объяснял роль коллектива в жизни армии и боеготовности подразделений. Заодно напомнив годы жизни Ленина. Твердя стандартные и избитые фразы, комиссар тоже явно думал о чём-то своём. Вдруг стоя у окна, глядя куда-то вдаль, неожиданно произнес:
- Между прочем, советские ученые недавно установили, что температура тела птиц, летящих в стае, на два градуса выше, чем температура птиц летящих по одиночке…
Всем показалось, что после этих слов капли дождя перестали барабанить по жестяному подоконнику. Словно тот, кто командует воздушной стихией, услышав сказанное начитанным комиссаром, от удивления перекрыл дождевой кран. Замполит резко обернулся к бойцам и взволновано посмотрел на них. Затем вновь осторожно повернулся к окну, за которым заметно стало тише. Он что-то тихонько пробормотал себе под нос и стал лицом к сидевшим за партами солдатам. Бахмарбаев беззаботно и радостно смотрел на офицера.
- А, вы чё радуйтесь, Бахмарбаев, а? – тревожно спросил Степцов, словно пожалев о только что обнародованном сомнительно-научном факте.
- Птицы летят! - радостно пояснил солдат, видимо не совсем понимая серьёзность и важность открытия советских орнитологов. Потом весело посмотрел на замполита и загадочно добавил:
- Харашо…
- Чего хорошо? - мрачно и подозрительно спросил офицер, крепко стиснул зубы и пристально посмотрел на бойца.
Бахмарбаев улыбнулся еще радостнее, видимо по причине только одному ему известной и блаженно прикрыл раскосые глаза.
- Это, наверное, когда они на запад летят, температура выше… - негромко предположил сидевший за первой партой, молодой солдат Полищук и смутился. Дождь за окном вновь усилился.
- Почему на запад? – негромко спросил Степцов.
- Ну, или на юг… на зимовку летят и им теплее в стае, - вновь смущенно предположил солдат. Беседа начинала принимать сюрреалистический характер с явными элементами психиатрии.
- На юг, Полищук, птицы летят! Слышишь, на юг!!! На запад только диссиденты улетают! – взволнованно пояснил бойцу замполит.
Похоже, тема Запада и всё связанное с этой частью земного шара были одновременно внутренне притягательны и с некоторых пор опасны для Степцова, – про запад я вообще слова не сказал! Не надо тут ничё придумывать! – приказным тоном подчеркнул офицер.
- Товарищ капитан, а как же они ее измерили? – неожиданно спросил Борька Стеляев. В его тоне заинтересованность была искренней.
- Чево