Человек, который не тонет
Сказ о добром молодце Жирке, патриотической помойке и нежданной прорухе
Скоро сказка сказывается. Да не скоро дело делается. Особливо, уголовное. А было всё так.
В некотором царстве, в некотором государстве лет эдак 50 назад, в славном рязанском граде Скопине, жили-были друзья — не разлей компот. Звали одного из друзей Сурок, а другого Жирок.
На Сурка не могли нарадоваться мать, учителя и местная пионерская организация. В детстве он хорошо кушал кашу, собирал значки и марки, прекрасно учился уму-разуму, писал стихи про дедушку Ленина, любил пластинки Иосифа Кобзона и был членом совета дружины.
На Жирка, росшего в семье потомственных пролетариев, не мог нарадоваться один лишь участковый.
— У тебя, Жирок, два путя, — глубокомысленно разминал он папиросу «Беломор», принимая отпетого сорванца в своём кабинете. — Первый — в колонию для несовершеннолетних отроков. Второй — в Красную армию. Желательно лет на 25. Там тебе быстро растопят жирок. И чем быстрее ты с моих глаз раскиснешь, тем, однако, лучше для тебя.
Пригорюнился Жирок. И вдруг! Глядь — с нотной грамотой и новыми патриотическими текстами, сочинёнными для певца Кобзона, идёт Сурок. Ни дать, ни взять — будущий чиновник.
«Вьюнош, постой, дай плохому научу!» — окликнул его Жирок.
И остановился, и оглянулся маленький Сурок. И посмотрел на старшего товарища, протянувшего ему контрабандное «Мальборо».
— Пыхнем? – спросил Жирок.
— Мамка не велит, — завращал испуганно глазёнками Сурок.
— А мы втихаря, мамка не узнает, не боись! — заверил его старший товарищ.
И Сурок пыхнул. Да так, что над градом Скопиным нависло свинцовое облако.
— Нехорошо это, — робко сказал Сурок.
— Папка у тебя есть? — скосил глаза на юного дистрофика Жирок.
— Нету, — признался Сурок.
— Тогда ты ко мне ходи. Я тебя, горемыку, научу, что такое хорошо, а что такое плохо.
И ходил к нему Сурок каждый раз, когда кончался урок. И в университетах Жирка узнал он, что такое хорошо. И оказалось, что хорошо – это когда тебя не принимает участковый Барыгин с поличным.
И поведал Сурку Жирок, что грядут новые времена, когда сменится власть, кончится дефицит, сварят новый компот, который будет хлебать народ, и отстроят по всему царству новые церкви. И можно будет брать от пуза, лить в уши компот, и плевать на всех с высоченной колокольни. Всё это, конечно, возможно, если есть свои люди в государевых палатах.
— Где же взять этих людей в государевых палатах? — поперхнулся дымком от «Мальборины» Сурок.
— Вот ты в палаты и пойдёшь, — произнёс Жирок, заботливо смазывая для Сурка целлофановый пакетик с клеем.
— А как же ты? — испугался вдруг Сурок.
— У меня биография подкачала, — тяжело вздохнул Жирок. — Меня даже в новом бандитском времени в государевы палаты не возьмут. Максимум — в городскую администрацию. Но давай, Сурок, условимся: когда кто захочет утопить твоего дружбана Жирка в навозе, ты за меня сей же час впишешься. Скучно не будет: я раскручусь, и вагон денег в государевы палаты присылать буду. А чтобы ты помнил наш уговор, дам я тебе по щам. А ты на моих глазах скрепишь наш уговор кровью — замучаешь кошку.
И дал Жирок Сурку по щам. И заплакал маленький Сурок. И замучил кошку.
Шли годы. Смеркалось. И сумеркам не было ни конца, ни начала. Правил в те новые времена мудрый царь Владимир Красно Пёрышко, сердце которого было горячим, руки чистыми, а голова холодной и наводящей ужас на всякую сволочь.
Сурок сидел в государевых палатах в Москве и занимался тем, чему учили в школе, но и про то, чему обучил дружок-Жирок, никогда не забывал, потирая ушибленные Жирком щи.
Сам Жирок, отслужив в армии, стал сначала токарем, потом бандитом, потом строителем, хоронившим в цементных фундаментах многоэтажек опрометчиво связавшихся с ушлым бандюганом конкурентов, ну а потом областным политиком, депутатом и градоначальником — всё как водится у нас на Руси.
Верховодил Жирок в районе станции Обираловка, которую в то время нарекли городом Железнодорожный. В Обираловке Жирок развернулся, прибирая к рукам земли, скупая людскую недвижимость по цене муравейника и открывая притоны, подпольные казино и офисы в детских садах.
— Куда же нам водить детей? — недоумевали горожане, опаздывавшие на работу.
— А водите в лес, до ветру! — пожимал плечами Жирок. — И волки будут сыты, и овцы целы.
—Будем жаловаться царю-батюшке! — роптали возмущённые обираловцы.
— Ах так! — взревел Жирок. — Тогда хрен вам, а не дети! Рожайте на мусорном полигоне Кучино!
И на этих словах взял, да и снёс роддом, в котором на государевы деньги намедни был завершён капремонт.
А на месте роддома вознёсся к небесам очередной небоскрёб, построенный подросшим Жирком-младшим на деньги, выделенные государем на развитие социальной инфраструктуры. Фундамент его был укреплён костями недовольных, лично удавленных правой рукой Жирка — лихим человеком и криминальным авторитетом по кличке Петруха.
— Ты офигел, Жирок! — взмахнул крыльями главный подмосковный Воробей-разбойник. — Эдак нас всех уконтрапупят!
— Нормалёк, порхатый! — успокоил его Жирок. — У меня в государевых палатах свой человек ушибленные щи потирает. Не пропадём! — и поставил перед ним огроменный баул с деньгами.
— Откуда столько? — ужаснулся Воробей-разбойник.
— Оттуда! — многозначительно воздел очи к небу Жирок, не только воровавший государевы деньги вагонами, но и доивший всех предпринимателей Обираловки.
Тем же дельцам, кто не хотел платить дань и обижался за державу, заботливо мазал лоб зелёнкой Петруха.
Ну, а тем, кто обращался в менты с жалобами на Жирка, шил уголовные дела за оскорбление его бандитской чести и достоинства прикормленный полицейский генерал по кличке Москалёк.
Состояние Жирка росло не по дням, а по часам, аки в сказке. Вскоре в Обираловке Жирку принадлежало всё… или практически всё. Жирок менял ландшафты вручную, умножая свои владения и присоединяя Обираловку к Балашихе, несмотря на отчаянные протесты мирного населения.
А что же царь? Государю Владимиру Красно Пёрышко о росте социальной инфраструктуры в Балашихе бодро рапортовали Сурок и Воробей-Разбойник, охотно принимавший от Жирка со станции Обираловка очередной вагон денег по четвергам и пятницам.
Но на деле росла в Балашихе лишь помойка, источавшая инфернальный смрад.
— Посодют! — всхлипывала Жирчиха, на которую предусмотрительный Жирок записал практически всё городское имущество.
— Не посодют! — хрустел огурцом Жирок. — У меня в государевых палатах не спит брат-Сурок. Барыжим на горе людском дальше. А кто недоволен, того на помойку Москалёк и Петруха на машине с мигалкой отвезут и лоб зелёнкой намажут.
Шила в мешке не утаишь. Увязались за ушлым Жирком пронырливые папарацци, установившие в его барыжном кабинете камеру. И узрел народ, спозаранку в интернет заглянувший, о том, как делит барыши Жирок, шевеля толстыми губами и приговаривая:
—Это мне, это опять мне, это снова мне, это ещё мне, это сынишке, а это жене, это лихому Петрухе, это брату-Сурку в государевы палаты, это ментяре Москальку.
Содрогнулся народ! Но не сел урод.
— Это фальшивка из Голливуда, сделал её какой-то Иуда! — резво вылез на амвон сам Жирок. — В роли Жирка баламут Кевин Спейси. Хошь плачь, а хошь смейси! — И перешёл на прозу. — Патриоты! Православные! Неужели вы верите, что в нашей стране, при царе Владимире Красно Пёрышко такое деиться?! Либерасты проклятые возводят поклёп на неподкупную власть родной Балашихи.
Но тут, как раз, царь Владимир Красно Пёрышко собрал людишек у экранов телевизоров, чтобы рассказать про парад и дать понюхать, чем пахнут перспективы:
— Дерьмом пахнут, царь-батюшка! — дозвонились до царя из Балашихи. — Бьём челом, но не долго смогём. Задыхаемся в адском смраде. И не сможем быть на параде.
— Парад без народа, как народ без парада — безобразие! — справедливо рассудил мудрый Владимир Красно Пёрышко. Ударил кулаком по столу и приказал закрыть особливо удушливую свалку, чтобы лишний раз не баламутить русский люд в преддверии беспроигрышного плебисциту.
И от удара его содрогнулась Балашиха. И нагадил Воробей-разбойник Жирку на лысину, а Москальку на погон. И приказал Жирку написать «по собственному». И расстроился Жирок, и жирковская жена, обладательница заводов, дворцов, пароходов, кинулась было искать билеты на самолёт в Ларнаку.
— Не кипиши, старая! — буркнул Жирок и захрустел огурцом. — Есть у меня замучивший со мною в детстве кошку дружок. Зовут Сурок. У Сурка есть щи. Хоть пойди да опять похлещи.
Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается. Особливо, уголовное. Случилось чудо, которое может быть только на Руси. Подсуетился Сурок, которому ушлый Жирок напомнил о том, что дружба — она в огне не тонет, и в воде не горит. Прикрыл друга, который с одного поста прыг, а на другой – скок.
— Здрасьте! Не забыли? Я ваш Жирок! Кто не работает, тот не ест. Возглавляю Пушкинский уезд.
И давай за старое – взятки брать от застройщиков, да барыши с подельниками делить. Разгневался царь Владимир Красно Пёрышко, вызвал писца:
— Кайся, Сурок. Это твой Жирок?
— Сказки всё это, родной Государь. Просто примазалась всякая тварь. Скупает земли по 100 рублей. Ну, а крышую не я – Воробей! Крылья пора бы подрезать ему…
— Что за бардак? Я никак не пойму. Да и на видео — Жирок, а не Спейси. Пусть им займутся славные фейсы.
И посадили Жирка. Тут и сказке конец.
Ну а Сурок? А Сурок – молодец.
