«Я на татарском прочитаю «Левый марш»

Окончание. Начало в номере от 17 октября   БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ Всё рухнуло в одночасье, когда интеллигентного молодого человека арестовали и особым совещанием по статье за участие в антисоветской агитации осудили на три года. Поводом для обвинения послужил донос о хранении запрещённой книги. «Протоколы сионских мудрецов» дали Лаптеву почитать друзья. Её-то и нашли в квартире […]

Окончание. Начало в номере от 17 октября

 

БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ

Всё рухнуло в одночасье, когда интеллигентного молодого человека арестовали и особым совещанием по статье за участие в антисоветской агитации осудили на три года. Поводом для обвинения послужил донос о хранении запрещённой книги. «Протоколы сионских мудрецов» дали Лаптеву почитать друзья. Её-то и нашли в квартире при обыске.

Второй арест произошёл в ноябре 1936 года, когда Владимир работал в Казахстанском представительстве художественной литературы при Казанской книжной фабрике имени Камиля Якуба. На его плакате в сплетении струй дыма, идущих из заводских труб, художественная комиссия усмотрела… фашистскую свастику. Для большей убедительности к делу приобщили хранение портретов Льва Троцкого, членов царской семьи, репродукций с картины Васнецова «Три богатыря», которых признали за кулаков, стихов Сергея Есенина, считавшихся тогда тоже кулацкими.

Обвинение было сфабриковано – как бы мы сказали сегодня, шито белыми нитками. Но спецколлегия Главсуда 13 февраля 1937 года приговорила Владимира Лаптева к четырём годам заключения за участие в контрреволюционной агитации.

Было что терять уже тогда известному математику, будущему профессору университета, доктору наук Борису Лукичу Лаптеву, но, понимая абсурдность обвинения, он вступился за брата. Благодаря ходатайству учёного постановление суда было обжаловано в Москве, и второй срок Владимиру Лукичу скостили до двух лет.

 

«СКАЖУ ВСТАТЬ – ВСТАНЕШЬ»

Владимир Лаптев не оставил мемуаров. Биографическую справку внуки составляли по воспоминаниям, сохранившимся документам.

Сведения об испытаниях, ниспосланных поколению тридцатых годов прошлого столетия, пришлось черпать из книги Дмитрия Сергеевича Лихачёва «Соловецкие записи. 1928–1930», найдя в двух судьбах немало общего. Одинаково интеллигентные лица с прозрачными, как родниковая вода, глазами (сужу по фотоснимкам), та же статья, по которой оба осуждены, та же абсурдность обвинений, те же невыносимые условия, в которых пришлось отбывать сроки…

К врагам народа власть была беспощадна. Политзаключённые сидели вместе с ворами-рецидивистами, бандитами, убийцами. Их направляли на самые трудные работы, а надзирателями к ним ставили людей из преступного мира. Не легче было переносить страдания от невозможности помочь себе и более слабым, бесправие и ощущение бессилия перед конвоирами, получившими неограниченную власть над вверенными им людьми. «Скажу встать – встанешь, скажу лечь – ляжешь!» Письма нужно было писать так: «Жив, здоров, всем доволен».

Это было вопиющей ложью, так как жить приходилось в дырявых бараках, в условиях холода, голода, тесноты, антисанитарии, непросыхающей одежды, болезней, под угрозой расстрела, страхом наказания за невыполненный «урок» на торфяных или лесных разработках.

 

ПОМОГАЛИ ВЕРНУТЬСЯ К ЖИЗНИ

Лагерная одиссея закончилась для Владимира Лаптева в 1939 году. Тридцатисемилетний человек вернулся из ГУЛАГа с подорванным здоровьем, без зубов, со слабыми лёгкими – от постоянных простуд, незалеченных бронхитов, плохого питания, с искалеченной психикой.

Стоит вспомнить имена тех, кто, вопреки общественной морали, гласящей, что «невиновных у нас не сажают», помогал Владимиру Лукичу вернуться к жизни, к любимому делу, творчеству, сохранить веру в людей, не озлобиться. Думаю, он был бы благодарен нам за это.

Не отказались от дважды судимого родные, семья, хотя тень «опасного преступника» падала и на них. Жена Евгения Ниловна Дунаева, музыкально образованная потомственная дворянка, смогла устроиться лишь на меховую фабрику. Только туда, на трудоёмкие операции, брали жён репрессированных.

 

---

Работы Владимира Лаптева «держали» и украшали газетные полосы «Красной Татарии». Именно ему доверяли в 1927 году снимать на плёнку Владимира Маяковского, а в 1928­м – Максима Горького, когда те приезжали в Казань. Портрет Горького за авторством Лаптева и сегодня находится в экспозиции казанского музея имени писателя и мировой звезды Фёдора Шаляпина

---

 

Дочь Елена, выйдя замуж, сохранила фамилию отца. Она так любила его, что однажды, в начале 1990-х, ознакомившись в архиве ФСБ с делом, где хранились подлинник доноса с подписями доносителей, злополучный плакат с дымом из заводских труб, справка о хранении стихов кулацкого поэта Есенина, и узнав, что после оправдания по второму доносу он отсидел ещё по статье «за хранение контрреволюционной литературы», расстроилась так, что сын выносил Елену Владимировну из помещения прямо на руках. Читая документы, она потеряла сознание.

На должность Лаптева нигде не брали, и специалисту, разбирающемуся в живописи, каллиграфии, архитектуре, фотографии, приходилось перебиваться временными, грошовыми заработками, работать не там, где хотел. Некоторое время в артели «Культпром» он занимался даже производством детских игрушек.

И тогда руку помощи бывшему лагернику протянул директор Государственного музея ТАССР Владимир Дьяконов. Приняв на работу художником-оформителем, он поручал Владимиру Лукичу сложные творческие заказы по разработке и исполнению замысла картин на исторические темы, графических работ в виде шрифтов, таблиц, карт, схем.

С заведующей историческим отделом музея Александрой Михайловной Ефимовой они дали отпор перестраховщикам из правления товарищества «Татхудожник», когда те исключили Лаптева из организации. Положительная, объективная характеристика «врагу народа» плюс гражданская позиция оказались сильнее клеветников, став основанием для пересмотра дела.

 

БЫЛИ БЫ ПОМЫСЛЫ ЧИСТЫ…

Время работы в музее (с 1940 по 1950 год) оказалось для Владимира Лукича наиболее плодотворным. В фондах Национального музея РТ сегодня хранится более полутора тысяч негативов его фоторабот (в том числе два с изображением Маяковского), 48 рисунков и картин. Часть из них украшает залы Нацмузея. Это «Прибытие багдадских купцов в Булгарию», «На главной улице города Болгара», «Городища именьковской и ананьинской культур».

Настоящая выставка картин деда украшает квартиру его внуков – Владимира и Дмитрия Наумовых, которых я разыскала в подмосковных Химках. Здесь бывшие архитекторы создали небольшую анимационную студию по записи клипов. В электронной переписке, телефонных разговорах они поделились воспоминаниями об отношениях в семье, старыми снимками из альбома. Их участие в подготовке настоящей публикации неоценимо.

 

 

Интересно было узнать из первых уст также о роде Дунаевых, к которому принадлежала бабушка, о том, что, несмотря на перенесённые ужасы концлагерей, болезни (в последние годы плеврит у Лаптева перешёл в болезнь лагерников – туберкулёз), дед был любящим, компанейским и очень творческим человеком.

Когда домашние укладывались спать, разложив на стульях фанеру для матрацев, он включал в своём уголке лампу под абажуром и начинал писать, сочинять, делать эскизы к будущим картинам. Это было его время – ночные часы, сэкономленные за счёт сна, он отдавал поэзии и живописи.

Низкие доходы не позволяли приобретать дорогие предметы искусства, составлять коллекции. Однако две из них удалось собрать внукам. Памятный уголок любимых вещей деда домашние называют «коллекцией приятных мелочей». В ней хранятся шкатулки с лаковыми миниатюрами Палеха, Федоскино, Мстёры, вазы с восточным рисунком и вазы из богемского стекла, фигурки уральских мастеров из полудрагоценного камня, статуэтки, настенные декоративные тарелки, кубки, чайные пары, старинные рамки…

Вторую, не менее ценную коллекцию, состоящую из журналов тридцатых годов прошлого столетия, экземпляров газет «Красная Татария», «Республика Татарстан», писем Ефимовой и Дьяконова в товарищество «Татхудожник», фотокопий с картин, снимков Маяковского, краткой биографической справки, удостоверений и других документов, – всё это они собрали спустя шестьдесят лет после смерти деда.

Готовя материалы для сдачи в архив Национального музея Татарстана, Владимир и Дмитрий и предположить не могли, что кто-то заинтересуется судьбой и творчеством их предка, продолжившего казанский след в портретной галерее Маяковского. Но, следуя мудростям «Лишь бы были помыслы чисты, а остальное всё приложится» да «Всякому делу свой час под небесами», – это не стечение обстоятельств, а естественная и справедливая закономерность.

 

СЛУШАЙТЕ, ТОВАРИЩИ ПОТОМКИ!

 

Невозможно не оценить и не отдать должное портрету Маяковского фотокора «Красной Татарии» Владимира Лукича Лаптева, запечатлевшего почти век назад тревожный и внимательный взгляд поэта, сохранив его для будущих поколений. Ведь, опровергая ярлыки недоброжелателей «Ваши стихи слишком злободневны. Бессмертие – не ваш удел», настоящий, а не мифологизированный Маяковский, «прорывая громаду лет», возвращается к нам. «Великан с зычным голосом, торсом грузчика и ранимой душой поэта из Красной России» не затерялся в вихре политических неразберих, общественных прихотей и модных пристрастий XXI века.

К 125-летию со дня рождения Маяковского в июне прошлого года художник из Португалии Александр Фарто, двести работ которого находятся во многих столицах мира, отдал дань памяти поэта-бунтаря, выполнив в технике ар-деко его портрет на фасаде дома в старой Москве.

Участник «Фестиваля уличного искусства» Илья Мозги стену одного из домов в Екатеринбурге украсил изображением Маяковского в стиле конструктивизма.

И вот появилась возможность познакомить казанскую публику с неизвестным портретом поэта из фондов Национального музея Татарстана.

Будем надеяться, что и другие, пусть немногочисленные, фотопортреты Маяковского работы Владимира Лаптева, возможно, хранятся в фондах московских музеев поэта, куда, по словам братьев Наумовых, Елена Владимировна «давным-давно передавала какие-то негативы». И они, как и его имя, со временем займут достойное место в фотоизографическом ряду поэта.

Поиск продолжается.