Оскар Рабин. "Борис Сунгуров"
БОРИС СУНГУРОВ
Однажды в Академии на уроке рисунка я увидел коренастого молодого человека с изъеденным оспой лицом и рыжеватыми волосами. Цветом волос и голубыми холодными глазами он напоминал латыша, но оказался коренным сибиряком. Он был среднего роста, но от всей его фигуры исходило ощущение силы. Он подошел ко мне четким военным шагом и представился: ’’Будем знакомы. Борис Сунгуров”. Мы подружились. Борису исполнилось двадцать два года, но казался он гораздо старше своих лет. Он ушел на фронт в самом начале войны, но вскоре был тяжело ранен, полгода провалялся в госпиталях и, демобилизовавшись, вернулся в родной Новосибирск. Потом переехал в Ригу. Документы бывшего офицера-фронтовика всюду служили ему безотказным пропуском.
Через некоторое время он получил в Риге двухкомнатную квартиру и предложил мне поселиться у него. Я с радостью согласился. Новый друг относился ко мне с нежностью и с какой-то снисходительной жалостью. В его глазах я был неопытный, наивный, не умеющий устраиваться в жизни мальчишка. Меня восхищали его находчивость, железная хватка и, когда у него появлялись деньги, - непомерная щедрость. Однажды Борис рассказал свою историю. Родился он в Новосибирске, в рабочей сибирской семье. Отец работал электромехаником и хорошо зарабатывал, семья была большая и дружная. Но вернувшись с фронта, Борис не захотел жить на обычную зарплату среднего служащего. Он сколотил воровскую шайку и принялся орудовать в самом Новосибирске и в окрестностях.
Все шло хорошо до тех пор, пока шайка не ограбила авиационный завод. Было украдено большое количество парашютного шелка, авиационных часов и что-то еще. Вся милиция была поставлена на ноги. Всюду только и было разговоров, что о дерзком ограблении завода. Однажды, когда они сбывали на рынке рулоны шелка, их арестовали. В военное время могли получить и вышку, в лучшем случае - двадцать пять лет. Но друзья Сунгурова сумели всучить какому-то чину громадную взятку, и он скрылся. Надо было срочно бежать из Новосибирска. Куда? Сунгуров выбрал Ригу. Во-первых, это далеко от его мест, и, во-вторых, Рига расположена недалеко от границы. Дело в том, что Сунгуров рано или поздно решил бежать из Советского Союза. Он был убежден, что создан для частной инициативы и сможет там разбогатеть.
Как-то Борис признался, что терпеть не может евреев и что способен отличить еврея даже по запаху. ”И меня?” — не удержавшись, спросил я. Он пожал плечами: ’’Конечно. Только ты другое дело. А вообще-то жаль, что у Гитлера не хватило времени уничтожить их всех до единого”. ”А как же великие люди? Гении? Как, например, быть с Левитаном (Сунгуров очень любил картины Левитана)?” .. — продолжал расспрашивать я. Сунгуров равнодушно пожал плечами: ’’Всех нужно уничтожить — и дело с концом. Так вернее”. В Академии уже преподавали марксизм-ленинизм. Я и Сунгуров часто лезли в спор. Не на лекции, правда, а в коридоре во время перерыва. Ни я, ни даже осторожный Сунгуров не думали о том, к чему наша откровенность могла привести. Однажды зашла речь о религии. Я доказывал, что в нашей стране на самом деле не существует свободы религиозных убеждений, так как верующие преследуются. В конце занятий наш однокурсник Володя Карякин, коммунист, воевавший с немцами в партизанском отряде, отвел меня в сторонку и резко сказал: ’’Чтобы подобную брехню слышал последний раз! Ты — щенок! Молокосос! Сам не знаешь, чего мелешь. Я тебя, дурака, просто пожалел. Другой бы давно уже показал, где раки зимуют!”
С Сунгуровым мы жили душа в душу. После занятий, которые кончались в два часа, ходили на базар. Там на барахолке Борис покупал сломанные часы, потом их чинил и за солидную сумму перепродавал. Я делал вид, что торгуюсь, восхищался качеством товара, отходил, потом подходил снова. Меня эта игра забавляла. Вместе мы ходили в парк и в кино, иногда ездили на пляж. Транспорт работал тогда плохо, так что поездки превращались в настоящие путешествия. Сначала мы ехали поездом, потом долго шли пешком. Подбирали выброшенную на берег рыбу, жарили ее на костре и ели. Иногда ходили в православную церковь послушать службу. Главной нашей мечтой было бежать за границу. Сунгуров относился к идее побега чрезвычайно серьезно. Он ходил в порт, знакомился с матросами, пытался найти верного человека, который бы за приличную сумму согласился спрятать нас в трюме парохода и переправить за границу.
В мае 1945 года Рига, как и вся страна, праздновала победу над Германией. В этот день мы с Борисом бродили по улицам среди возбужденных людей, однако, сами не чувствовали себя особенно счастливыми. Война кончилась, это, конечно, замечательно. Ну, а в нашей жизни что-нибудь особенно переменилось? Разрешили, правда, свободное передвижение по стране. Вскоре приехал меня навестить Генрих Сапгир. Мы проговорили целую ночь. К утру я почувствовал, что меня неудержимо тянет обратно в Москву. И, бросив учебу, я уехал. В Москве мне очень понравилось. Старый мой учитель Кропивницкий был окружен целой толпой не знакомых мне юношей и девушек — поэтов и художников. Собирались в его комнатенке на Долгопрудной, говорили об искусстве и литературе, музицировали, читали стихи Гумилева, Ахматовой, Пастернака, читали и собственные стихи. Постоянным членом кружка была двадцатилетняя поэтесса Людмила Ермакова, и я без памяти в нее влюбился.
Московскую комнату я потерял, потому что, вернувшись с фронта, Лида вышла замуж и поселилась там с мужем. Я ночевал у знакомых, спал кое-как, иногда на полу. Но это не остудило моего энтузиазма. Латвия с ее размеренной жизнью, относительным комфортом и продажей часов казалась далеким, почти забытым сном. Со своим рижским свидетельством я пришел в Суриковский институт, где тогдашний директор Сергей Герасимов принял меня очень тепло. Мои картины ему понравились, и он даже заступился за меня перед деканом, который считал, что я гожусь лишь для первого курса. ’’Рисунку можно научиться, — сказал тогда Герасимов, — а живописи никогда” . И приказал, чтобы меня зачислили на второй курс.
Принятый в институт, я бы мог жить в студенческом общежитии, однако там не оказалось свободных мест. Прописать меня, правда, прописали, но жить было негде. Знакомые, у которых было двое детей, разрешили спать на раскладушке. Московские тетки и хотели бы мне помочь, но в их десятиметровке было слишком темно. Я мучался от постоянного сознания, что стесняю людей, но что оставалось делать? Учиться в институте мне было трудно. После относительной свободы в Рижской Академии художеств атмосфера казенного соцреализма, царящая в Суриковском институте, казалась совершенно невыносимой. Нельзя сказать, что сам Герасимов был особенно ярым приверженцем соцреализма. В глубине души он любил и понимал живопись. Но ведь директорами Суриковского института не становятся люди, не умеющие пойти на компромисс. Вот и получалось, что в лирических, теплых пейзажах он разрешал себе некоторую свободу, зато уж в больших полотнах с социальной тематикой ни на йоту не отступал от генеральной линии.
А мне становилось совсем невмоготу. От занятий тошнило, с любовью дела тоже обстояли совсем плохо. Я не умел ухаживать, был неловок, молчалив: часами простаивал у Людмилы под окном, вызывая смех и пересуды соседок. В конце концов Людмила разозлилась и велела, чтобы я оставил ее в покое. Через много лет я случайно с ней встретился. Она вышла замуж и стала солидной матерью семейства. Защитив диссертацию, моя бывшая любовь заняла ответственный пост в Ленинской библиотеке. Изменилась ли она внешне? Да, вроде, не особенно, однако от той молоденькой прелестной девушки, которую я когда-то любил, не осталось и следа. Я заскучал и, не сделав отметки в московской милиции, снова вернулся в Ригу. Вспомнив, что там надо представлять в местной милиции паспорт, ничего лучше не придумал, как нарисовать в паспорте фальшивую печать о выписке из Москвы. В рижской милиции никто не стал всматриваться в мой документ, и все сошло благополучно. Придя к Сунгурову, я застал все семейство в сборе — отца, мать, брата и сестру, которые приехали из Новосибирска. Они приняли меня очень сердечно и поселили у себя. Скоро, несмотря на несвоевременный — в середине учебного года — приезд, меня снова приняли в Академию и даже предоставили место в общежитии.
Семья Сунгуровых жила напряженной деловой жизнью, готовясь к важным переменам в своей судьбе. Теперь они уже всей семьей мечтали уехать на Запад. Отец открыл часовую мастерскую, брат работал часовщиком. Что касается Бориса, то пока меня не было, он завязал надежные контакты с рижскими уголовниками и принялся за дела, которыми занимался в Новосибирске. Только ограблению предпочел карманную кражу. Профессионально ловкого и к тому же всегда без упречно одетого Бориса трудно было заподозрить в воровстве, однако, тем не менее, его дважды захватывали на месте преступления. И всякий раз он, как ни в чем не бывало, в тот же вечер возвращался домой. Мне Борис объяснил, что держит при себе постоянно на всякий случай тысячу рублей. Трудность заключалась лишь в том, чтобы уговорить милиционера, снимавшего допрос, дело замять и не передавать его в суд. ’’Против таких денег, — усмехался Борис, - нелегко устоять. Ну, а если протокол все-таки передадут, дело все равно можно замять, только стоить будет гораздо дороже” .
Я понял, что живопись служила Сунгурову ширмой для прикрытия деятельности совсем другого рода. Он все реже приходил на занятия, вскоре мы перестали видеться совсем, а еще через некоторое время я узнал, что Сунгуровы уехали за границу, в Восточный Берлин. Может Борис сумел убедить власти, что отец с его высокой квалификацией сумеет пригодиться в Берлине, а может, что скорее всего, просто подкупили кого следует для получения заграничных виз. Они прибыли в Восточный Берлин. Берлинской стены тогда еще не существовало, так что переход в другую зону не представлял особых трудностей. Перед самым отъездом Борис написал мне в Москву (я уже опять находился там) последнее письмо, в котором, помня о нашей бывшей мечте, предлагал прислать мне приглашение. В это время я уже не собирался никуда уезжать и мягко, стараясь Бориса не обидеть, на это намекнул. С тех пор никаких вестей от него я не получал. Проезжая в 1978 году через Западный Берлин в Париж, я вспомнил своего давнишнего рижского друга. Занялся ли он бизнесом или опять, по старой привычке воровством? Не знаю. Но в любом случае желаю ему счастья.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky