«Голод — это когда совсем нет хлеба»

 

Рязанский пенсионер — о военном детстве в тылу, тяжелом труде стариков и Победе

 

 

В Великую Отечественную войну линия фронта до Рязани не дошла. Но начиная с октября 1941 года, немецкая авиация совершила 18 авианалетов на Рязань. Было сброшено 320 авиабомб, погибло 36 жителей города, 65 получили ранения, разрушили 34 дома и здание железнодорожной станции. Кроме того, Рязанская область стала средоточием эвакогоспиталей и центром выпуска продукции для военных нужд, на который перестроились все местные предприятия. Бывший ведущий конструктор Рязанского станкозавода, изобретатель, кандидат технических наук Анатолий Кузнецов, выросший в деревне Рубцово под Рязанью, вспомнил в беседе с «Русской Планетой», каково это — быть ребенком в войну, которая полыхает в нескольких сотнях километров от тебя.

 

Моргасик и неразорвавшаяся бомба

 

—  Когда началась война, мне было 4 года. Первые воспоминания: бабушка завешивает одеялами окна, чтобы мерцающий свет моргасика не был виден с улицы. Что такое моргасик? Это пузырек, на дно которого был налит керосин, вставлена металлическая трубочка, в ней — фитилек. Света от него было мало, но и этого мерцания не должны были видеть с улицы. У кого свет просачивался сквозь щелочку — стучали в окно, предупреждали. Как-то постучали ранним утром, вывели на улицу. А там — гул и сполохи огня над Рязанью. Потом уже узнали, что это была неразорвавшаяся бомба, сброшенная на город.

 

Папа с нами не жил, он был военным, так что ушел на фронт в первых рядах. Правда, его быстро комиссовали: получил серьезную контузию. Зато мама, Татьяна Константиновна, можно сказать, «рулила» селом в военное и послевоенное время. Я ее почти перестал видеть дома: мужчины на фронте, все остальные взрослые — на работе. Дети были предоставлены сами себе, так сложилось. Нашей задачей было не попасть в какую-нибудь передрягу, а летом — найти себе пищу. Так я с малолетства узнал, какие растения съедобные, какие — нет.

 

Вот еще что хорошо помню: в нашу местность прибыли части Сибирской дивизии, готовились отражать наступление на Рязань. У нас овраги были, солдаты расположились на склоне с винтовками, в белых тулупах. Винтовки казались издалека черными точками на белом. Все так радовались их появлению: «Сибиряки пришли, уж теперь-то мы победим немцев!» — так говорили взрослые. А мы за ними повторяли, — говорит Кузнецов.

 

В довоенное время, по его словам, в Рубцове существовала артель по плетению корзин. В ней изготавливали корзины для сбора торфа — торфушки — и детские коляски (в некоторых других регионах России «торфушками» называли женщин, нанятых на торфозаготовки). С началом войны корзины-торфушки пришлось видоизменить и делать гораздо выше: получались емкости для снарядов. Еще делали лыжные палки. Мать Кузнецова назначили руководить артелью. Она также заведовала избой-читальней, в которой собирались раненые и демобилизованные по состоянию здоровья солдаты.

 

—  В избу-читальню купили шахматы, были музыкальные инструменты, газеты и, естественно, книги. Я часто там сидел, играл сам с собой в шахматы, продумывая наперед ходы за воображаемого противника. Там всегда было накурено солдатами — и моя одежда тоже пахла табачным дымом.

 

«Бабушка, дай поесть!»

 

 

—  Однажды бабушка наварила чугунок картошки, а в это время в деревне появилась военная часть. Сидим, обеда ждем, забегает к нам солдат. «Бабушка, дай поесть!» — просит. Та вытащила из печки чугунок, вывалила картошку на стол, а она ж — кипяток! Солдат начал есть ее прямо горячую, распихивать картофелины по карманам, она жжет, солдат пританцовывает, дожевывает картошку... А во дворе его обругал офицер за то, что отлучился.

 

Бывший ведущий конструктор Рязанского станкозавода Анатолий Кузнецов

 

Бывший ведущий конструктор Рязанского станкозавода Анатолий Кузнецов. Фото: Екатерина Вулих/ Русская Планета

Он рассказывает, что летом дети «паслись на лугах» — уходили из дома на весь день, искали съедобные коренья и траву. С малолетства умели ловить рыбу.

 

—  Удочки были из толстых веток сделаны, вместо грузила — гаечка какая-нибудь, а вот крючки рыболовные меняли у тряпичников за изношенную одежду. Ловили и корзинами, прямо под лодкой зачерпывали воду, попадались ершики с окуньками. Из них варили уху. Ели какую-то траву, одну называли «сковородой», еще дикий чеснок, щавель. Зерна из колхоза выдавали очень мало, хлеба почти не видели. Иногда был сахар — бабушка откалывала нам по маленькому кусочку специальными щипцами и давала наставления, чтоб положили под язык и прихлебывали чай. Чая, как сейчас, конечно, не было, бабушка сушила траву иван-чай и мяту. А положить целый кусок сахара в кружку считалось настоящим кощунством. Рядом, во Льгове, была мужская колония, там тоже были свои огороды. Мы и рады были б на них посягнуть, да их хорошо охраняли, — посмеивается Кузнецов.

 

Вспоминает, как тяжело было оставшимся старикам: на их плечи ложилась самая тяжелая работа по дому. Его бабушке, так как дров не было, приходилось искать сухие сучья и хворост далеко от деревни вырезать серпом — занятие не из легких.

 

—  Как сейчас вижу: заходит бабушка в калитку, на спине огромный тюк хвороста, а с самой пот градом льет. В ближайшей округе хвороста уже не было, ей приходилось ходить к Оке, собирать по оврагам, потом с ношей взбираться в гору. Топили еще коровьими лепешками, но где ж их столько набрать, чтобы прогреть дом? А коровы-то еще оставались. Их берегли, как зеницу ока: молочную продукцию носили на рязанский рынок. А это 15 километров туда, столько же обратно, пешком, с корзинкой, наполненной молоком, кусочком масла, куском творога и яйцами. Нам с братом этого богатства не доставалось.

 

В один из походов за съедобной травой мальчишки узнали, что кончилась война. Они возвращались с противоположного берега Оки, уже взобрались на берег, а там их уже ждали.

 

—  Кричат, что конец войне, размахивают газетой с фотографией, на которой наши флаг на Рейхстаг водружают. Получается, мы немного позже других узнали, если уже и газету успели отпечатать. Я, конечно, не помню, какое число было. Зато помню, как все радовались, а председатель с мамой сразу решили зарезать быка. Пировали всей деревней, взрослые выпивали, пели песни, а нас досыта накормили.

 

Всего три фотографии

 

Анатолий Семенович достает из пакета свои ценности — три фотографии, оставшиеся с тех лет. На одной отец, на другой — он сам, запечатлен перед самым началом войны. Третья — послевоенная, сделанная в 1945-м. В то время Толя Кузнецов как раз уже учился в 1 классе рубцовской школы.

 

—  Вот он я — в первом ряду второй, если слева направо. А вон, посмотрите, мальчик в танкистском шлеме — предмет его гордости, нашей зависти. Обувь... У всех бог знает на сколько размеров больше. Трудно было, чего уж тут. Но интересно. Я много читал, переписывался с «Пионерской правдой», получал от них чертежи моделей самолетов. Тогда-то и научился читать чертежи, с ними потом вся жизнь была связана. В жизни всякое бывало, и перебои с продуктами в стране — было не слишком сытно. Но я всегда говорил и буду говорить, памятуя о своем военном детстве: «Голод — это когда совсем нет хлеба». Вот тогда приходилось есть лебеду, крапиву, кору с липовых кустов. Корни камыша — внутри у них белые сладкие волокна. Это настоящий голод, все остальное — неприятные затруднения.