Июльский кризис: сараевское убийство

К назревавшей в Европе войне готовились все главнейшие европейские государства. Но наиболее поспешно вооружалась Германия, являвшаяся самой агрессивной державой в Европе. К 1914 г. она быстрее и лучше своих соперников успела подготовиться к войне. В. И. Ленин указывал, что «немецкая буржуазия, распространяя сказки об оборонительной войне с ее стороны, на деле выбрала наиболее удобный, с ее точки зрения, момент для войны, используя свои последние усовершенствования в военной технике и предупреждая новые вооружения, уже намеченные и предрешенные Россией и Францией».

Поэтому германским правящим кругам было исключительно выгодно начать войну именно в 1914 г., пока Франция и Россия еще продолжали вооружаться. Это убедительно доказывает содержание письма статс-секретаря германского ведомства иностранных дел Ягова своему послу в Лондоне в июле 1914 г.: «В основном, — писал он, — Россия сейчас к войне не готова.

Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет, по всем компетентным предположениям, Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат; ее Балтийский флот и стратегические железные дороги уже будут построены. Наша же группа между тем все более слабеет».

Однако, чтобы развязать войну, нужен был благовидный предлог — «casus belli». Для подыскания такого предлога германские милитаристы решили использовать сильные противоречия между Австро-Венгрией и Сербией. Австро-Венгрия стремилась к расширению своего влияния на Балканах, но у нее на пути стояла усилившаяся после балканских войн Сербия. Победа над Турцией поднимала престиж Сербии как борца за освобождение славян от иностранного господства и воодушевляла семь миллионов югославянских народов Австро-Венгрии.

Сербия становилась для них притягательным центром. В Сербии, как известно, было сильно развито националистическое движение за объединение всех балканских славян и образование «Великой Сербии»«. Эти идеи оказывали большое влияние на славянское население обширных территорий, насильственно включенных в состав Австро-Венгрии, среди которого и без того было сильное национально-освободительное движение. В среде славянских народов Дунайской монархии крепла надежда, что при поддержке Сербии можно добиться освобождения и создания объединенного государства югославян. Часть сербской буржуазии и мелкобуржуазных кругов Боснии и Герцеговины, Воеводины, отчасти Далмации и Хорватии стремилась к освобождению югославянских земель Габсбургской монархии и к созданию сербо-хорвато-славянского государства, возглавляемого Сербией.

Национально-освободительное движение югославянских народов в Боснии и Герцеговине, Хорватии, Далмации и других областях нарастало. Активизировалась деятельность различных югославянских общественных организаций: тайных молодежных, спортивных и иных. Возникали новые нелегальные кружки и группы, издавались свои газеты. Национальное движение усиливалось также и в других славянских областях Австро-Венгрии (в Чехии, Галиции), а также в областях, населенных румынами (Буковина, Трансильвания) и итальянцами (Трентино, Истрия, Далмация). Такая обстановка, вконец расшатывающая здание «лоскутной монархии», вызывала у австрийских правящих кругов желание принять решительные меры для разгрома основного очага славянского национального движения — Сербии. Наиболее ярым сторонником репрессий против Сербии был начальник австрийского генерального штаба генерал Конрад, являвшийся представителем крайне правого течения и во внутренней политике. На протяжении длительного времени он настойчиво требовал войны против Сербии, так как лишь в этом видел спасение положения Австро-Венгрии.

Воинственные настроения австрийских министров, решительно настаивавших на необходимости войны против Сербии, ловко использовали германские империалисты. Карлсбадское совещание начальников генеральных штабов союзников (Мольтке и Конрада) в мае 1914 г. и последовавшее вслед за ним 12 июня совещание Вильгельма II с Францем Фердинандом в его замке в Конопиште, очевидно, предопределили их линию действий для развязывания войны. На этих совещаниях обсуждались такие вопросы, как усиление военно-морских сил Австро-Венгрии в Средиземном море, образование против Сербии нового балканского фронта с участием Турции, Румынии и Болгарии, а также степень подготовки России к войне.

По мнению Франца Фердинанда, с которым был согласен и Вильгельм II, Россия не готова к войне, так как ее внутренние затруднения слишком велики, чтобы вести агрессивную внешнюю политику. Вильгельм II посоветовал своим австрийским союзникам воспользоваться сложившейся обстановкой для нападения на Сербию. При этом Вильгельм II определенно заверил Франца Фердинанда в том, что в случае, если в конфликт между Австрией [209] и Сербией вмешается Россия и выступит на защиту Сербии, то Австро-Венгрия может рассчитывать на помощь Германии. Зачинщикам войны, несомненно, было ясно, что конфликт с Сербией не останется локальным, что в него наверняка будут втянуты связанные с Сербией Россия и Франция. Однако они рассчитывали на то, что неготовые к войне Россия и Франция могут быть легко побеждены.

Вблизи сербской границы были назначены маневры австрийской армии. Торжественный въезд наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда, известного своей враждебностью к Сербии, в город Сараево (центр захваченной в 1908 г. австрийцами Боснии) приурочивался ко дню всесербского национального траура «Видовдан», который ежегодно отмечался сербским народом. Это было расценено в Сербии и славянских землях австрийской монархии как сознательная провокация со стороны Австрии. Франц Фердинанд с супругой были убиты в Сараеве 28 июня 1914 г. выстрелами из револьвера членом организации «Молодая Босния» Гаврилой Принципом.

Этот факт сам по себе не был угрожающим миру. Народные массы отнеслись к нему с безразличием. Даже мировая пресса оценила его сначала сравнительно спокойно. Внешняя политика Франца Фердинанда как внутри страны, так и за границей связывалась с представлением о милитаризме Дунайской монархии. Наследник престола считался лидером военной партии Австрии. Поэтому некоторые газеты считали, что устранение Франца Фердинанда, убежденного сторонника агрессивных действий против славянских стран, несколько охладит накаленную атмосферу. Однако спустя несколько дней в прессе уже стали проскальзывать тревожные ноты и сомнения в возможности сохранить мир.

По-разному восприняли этот факт и в дипломатическом мире. Это событие заставило некоторых дипломатов насторожиться. В частности, в Лондоне уже в ближайшие после Сараева дни понимали значение сараевского убийства как предлога для войны. Жаждавшие развязать войну германские и австрийские милитаристы не замедлили использовать возникшую ситуацию для осуществления своих преступных замыслов. Так, на докладе германского посла в Вене Чиршки, который он направил 30 июня рейхсканцлеру, против слов о том, что в Вене желают «раз навсегда основательно свести счеты с сербами», Вильгельм сделал выразительную надпись: «Теперь или никогда».

А ниже он высказался еще определеннее: «С сербами надо покончить, и именно сейчас». Таким образом, пока в Вене раздумывали, что предпринять, Вильгельм уже принял решение. Этот и другие факты свидетельствуют о том, что Германия хотела австро-сербской войны и помогала ее возникновению{84}.
Уже на следующий день после сараевского убийства начальник австро-венгерского генерального штаба Конрад заявил министру иностранных дел Берхтольду о необходимости приступить к мобилизации армии. На это Берхтольд ответил, что наступил момент для «разрешения сербского вопроса». Однако это было не так-то просто сделать. Дело в том, что Сербия, как славянская страна, пользовалась большими симпатиями в России и могла в случае военной опасности рассчитывать на ее помощь. А связываться с Россией один на один Австро-Венгрии было рискованно. Поэтому, опасаясь, что война против Сербии вызовет вмешательство России, австрийские правящие круги стремятся заручиться поддержкой Германии.

С этой целью император Франц Иосиф 4 июля направляет личное письмо Вильгельму II и меморандум правительства по вопросу о балканской политике{86}, которые были вручены Вильгельму 5 июля.
В тот же день австро-венгерский посол в Берлине изложил в телеграмме своему министру иностранных дел содержание беседы с Вильгельмом П. Вильгельм ожидал от Австрии серьезного выступления против Сербии. Он также заявил послу, что позиция России в этом вопросе будет враждебна, но он к этому готовился в течение ряда лет, и в случае войны между Россией и Австрией Германия выполнит свой союзнический долг{87}. Вслед за этим Вильгельм II вызвал к себе рейхсканцлера, товарища министра иностранных дел и ответственных руководителей военного и морского ведомств на совещание и, задав «каверзный» вопрос военному министру Фалькенгайну — «готова ли императорская армия ко всем случайностям», отдал необходимые распоряжения{88}.
Наряду с созреванием решения развязать войну австрийские и германские дипломаты развили активную деятельность с [211] намерением выяснить позиции различных стран в создавшейся напряженной обстановке. Особенно усиленно зондировалась позиция английского правительства.
Получив заверения Вильгельма, что Германия выполнит свой союзнический долг, Австро-Венгрия могла уже действовать смелее. Из Берлина ее торопили поскорее начинать решительные действия. Однако потребовалось еще время на улаживание внутренних разногласий в самом правительстве.

Австрийский ультиматум

Для того чтобы развязать войну против Сербии, нужно было предъявить ей такие требования, которые она заведомо не приняла бы. Ее отказ от удовлетворения претензий можно было бы использовать как повод для объявления войны. Это австрийскому правительству советовали сделать также и из Берлина. И такие требования были подготовлены в виде ультиматума. Их австрийский посланник в Белграде барон Гизль вручил сербскому правительству в 6 часов вечера 23 июля 1914 г. Это время было выбрано не случайно. Как раз в этот день, в 11 часов вечера, из Петербурга отбывал находившийся там с визитом Пуанкаре, президент Франции. Ультиматум был вручен Сербии с таким расчетом, чтобы сообщение об этом прибыло в Петербург уже после отъезда Пуанкаре{90}. Таким образом, союзники — Франция и Россия — не имели бы возможности быстро сговориться между собой о совместных действиях, а для Пуанкаре, находящегося в пути, были бы затруднены сношения с французским правительством.

Ультиматум состоял почти сплошь из пунктов, затрагивающих достоинство Сербии как суверенного государства и означавших неприкрытое вмешательство во внутренние дела Сербии. В ультиматуме были такие пункты, как запрещение в Сербии всех антиавстрийских организаций, осуждение всякой пропаганды, направленной против Австрии, увольнение из армии офицеров по спискам, представленным австро-венгерским правительством, наказание работников пограничной стражи, способствовавших переходу границы организаторам убийства Франца Фердинанда. И в заключение содержалось требование о допуске представителей австро-венгерского командования в Сербию для участия в расследовании убийства австрийского престолонаследника. На ответ сербскому правительству предоставлялся срок всего 48 часов. Если ультиматум за этот срок не будет принят целиком, Австрия грозила порвать дипломатические отношения с Сербией, что было равносильно угрозе объявления войны. Решительность австрийского правительства была с одобрением встречена в Берлине. Вильгельм так высказался об австрийском ультиматуме Сербии: «Браво! Признаться, от венцев подобного уже не ожидали…»
Сербское правительство, получив австрийский ультиматум, сразу же обратилось к царской России с просьбой о помощи. Одновременно, предвидя неминуемую войну, сербское правительство развернуло спешную работу по эвакуации Белграда, который находился непосредственно на австро-сербской границе, и переброске войск{94}. 25 июля в 3 часа дня в Сербии был подписан приказ о мобилизации.

Ответ своего правительства сербский премьер Пашич вручил австрийскому посланнику 25 июля в 5 часов 50 минут вечера, за 10 минут до истечения установленного ультиматумом срока. Сербия принимала условия ультиматума и только не соглашалась с тем, чтобы австрийская полиция участвовала на территории Сербии в расследовании по делу лиц, замешанных в сараевских событиях, ссылаясь на то, что это противоречило бы сербской конституции{97}. Все же это явилось формальным предлогом, чтобы разорвать дипломатические отношения с Сербией, и в 6 часов 10 минут вечера австрийское посольство в полном составе отправилось на вокзал, чтобы покинуть Белград.

В этот же день, поздно вечером, был подписан приказ о частичной мобилизации австрийской армии против Сербии. Первым днем мобилизации назначалось 28 июля. Этот приказ пока не касался войск, расположенных у русской границы. В Вене не хотели раньше времени давать какие-либо основания царскому правительству для таких же ответных действий. Но после настоятельных советов из Берлина Франц Иосиф подписал указ о всеобщей мобилизации, который был доставлен в военное министерство в 12 часов 23 минуты 31 июля.

Однако объявлять войну Сербии австрийское правительство не торопилось, чтобы иметь возможность закончить свою мобилизацию и сосредоточение войск, на чем настаивал также и генеральный штаб. Сосредоточение войск у сербской границы предполагалось закончить к 5 августа, а военные действия начать с 12 августа. Впрочем, враждебные действия начались еще 26 июля, до официального объявления войны: в Костолаце на Дунае был обстрелян сербский берег Дуная и сербские суда, были захвачены три сербских парохода и на них поднят австрийский флаг.

Толкая Австро-Венгрию на развязывание войны, германское правительство все же желало знать отношение к этому вопросу других европейских государств. Визит Пуанкаре в Петербург не оставлял сомнений в позиции Франции и России. Империалистическая буржуазия Франции также считала, что, видимо, пришло время силой оружия разрешить спорные вопросы с Германией. В Париже не сомневались в том, что конфликт между Сербией и Австро-Венгрией неизбежно повлечет за собой и выступление России на стороне Сербии. В связи с этим возникала необходимость еще раз обговорить условия франко-русской конвенции. Через три недели после выстрела в Сараеве сам президент Франции Раймонд Пуанкаре прибыл 20 июля в Петербург с официальным визитом к царю, чтобы заверить русское правительство в неизменности французской политики и поддержке Францией России в случае европейской войны{102}. Аналогичные заверения от царского правительства получила и Франция.

Военный министр В. А. Сухомлинов, конечно, был осведомлен о ходе переговоров французского президента с царем, когда писал: «Если кто когда-нибудь займется выяснением закулисной истории возникновения войны, тот должен будет обратить особенное внимание на дни пребывания Пуанкаре в Петербурге, а также и последующее время, приблизительно от 24-28 июля».
Для Вены и Берлина позиция Франции по отношению к конфликту на Балканах теперь достаточно прояснилась: как только возникнет война между Россией и Германией, Франция [214] вмешается в дело и выступит на стороне России. Существование между ними союзнического договора ставило Германию в случае европейской войны перед неизбежностью сражаться одновременно на двух фронтах — на западе и на востоке. Сложней было выяснить позицию Англии. Ее дипломаты сами ставили своей задачей узнать намерения сторон в данной ситуации, не раскрывая до поры до времени собственных целей. Внутриполитические трудности в самой Англии — рост стачечного движения, ирландский кризис — заставляли английское правительство действовать с особой осторожностью, чтобы, втягивая Англию в войну, не делать такую политику достоянием масс. Английские империалисты сами не прочь были использовать сложившуюся в связи с сараевским убийством обстановку для своих целей и в случае войны рассчитаться с Германией, становившейся все более опасным конкурентом. Таким образом, в Англии не менее других были заинтересованы в том, чтобы скорее началась война. Однако, верное своей традиционной политике — загребать жар чужими руками, английское правительство до самого последнего часа не раскрывало своих намерений и под внешним видом миролюбия и невмешательства в конфликт на Балканах вело двойственную, коварную и провокационную политику, подталкивая европейские страны к войне. Выступая в роли миротворцев, стремящихся к полюбовному разрешению конфликта между Австро-Венгрией и Сербией, английские империалисты на самом деле больше всего боялись того, что война не начнется.

Исполнителями двойственной политики английского империализма являлись английские дипломаты и в первую очередь министр иностранных дел Англии Эдуард Грей. В самый острый момент австро-сербского конфликта английские дипломаты не давали определенного ответа на запросы Германии и России о позиции Англии в случае войны и тем самым подстрекали к развязыванию войны. Грей явно занимался подстрекательством, давая послам противных сторон противоречивые заверения. Так, еще 8 июля 1914 г. Грей в беседе с русским послом Бенкендорфом подчеркивал серьезность создавшегося положения. Он намекал, что, по его сведениям, центр тяжести военных операций Германии должен довольно быстро переместиться с запада на восток, т. е. против России Он выразил также мнение, что Россия должна выступить на защиту Сербии, тем самым явно подстрекал Россию на активное развязывание войны. Германского посла в Лондоне К. Лихновского Грей неизменно заверял, что в случае осложнения он сделает все возможное для предотвращения воины между великими державами{106}, и довольно ясно намекал, что в случае войны в Европе Англия будет занимать нейтральную позицию. Так, 9 июля он заявил, что в случае европейской войны Великобританию не связывают с Россией и Францией никакие секретные соглашения.

Грей также очень часто говорил о конфликте и войне четырех держав, имея в виду Германию и Австрию, с одной стороны, Россию и Францию — с другой. 24 июля 1914 г, после вручения австрийского ультиматума Сербии, Грей все еще указывал германскому послу в Лондоне на приближение будущей войны как войны четырех держав. Таким образом, он делал намек на то, что Англия останется нейтральной. Противоречивые заявления Грея каждая сторона могла истолковать, как ей было угодно. Определеннее высказывался король Великобритании Георг V. 26 июля он заявил принцу Генриху (брату Вильгельма II) следующее: «Мы приложим все усилия, чтобы не быть вовлеченными в войну, и останемся нейтральными». Такие довольно прямые высказывания давали повод германским милитаристам действовать решительнее и наглее, надеясь на нейтралитет Англии.

В свою очередь Франция и Россия рассчитывали, что Англия, связанная с ними договорными обязательствами, выступит на их стороне. Таким образом, коварная и двусмысленная позиция английских империалистов толкала противников на развязывание войны.
В беседе с Лихновским 29 июля Грей заявил, что британское правительство желает поддерживать дружбу с Германией и могло бы оставаться в стороне до тех пор, пока конфликт ограничивался бы Австрией и Россией. Но если Германия и Франция будут вовлечены в войну, то британское правительство сочтет себя вынужденным принять спешные решения. Это заявление Грея произвело в Берлине впечатление разорвавшейся бомбы. Оно не оставляло сомнений в том, что в случае европейской войны Англия нейтральной не останется. «Подлым обманщиком и фарисеем» назвал Вильгельм британского министра иностранных дел, выдавая свое раздражение по поводу несбывшейся надежды на нейтралитет Англии.

Не знали тогда в Берлине, что еще за 2 дня до беседы с Лихновским Грей на заседании кабинета министров требовал участия Англии в войне, угрожая в противном случае выходом в отставку. Так, поощряя агрессию, обыграла английская дипломатия дипломатов германских, до последнего момента рассчитывавших на нейтралитет Англии.

Изложенные факты позволяют сделать вывод, что британское правительство могло помешать начать войну в 1914 г., если бы недвусмысленно заявило о своей позиции, как это было неоднократно в прошлом при назревании международных конфликтов. Например, в 1911 г., в момент Агадирского кризиса, Германия была предупреждена, что Англия выступит на стороне Франции. Твердое заявление Англии, что она не останется нейтральной, охладило агрессивный пыл империалистических кругов Германии. Двойственная политика английского империализма, умело осуществляемая королевской дипломатией, надежно завуалировала истинные намерения Англии. В Берлине создавалась определенная уверенность в том, что Англия действительно стремится к сохранению нейтралитета, а это успокаивало и развязывало руки германским империалистам, поощряя их агрессию. Уклончивое, двуличное поведение английского правительства в 1914 г. ясно говорит о том, что оно само желало развязывания войны, а потому делало все возможное, чтобы столкнуть противников. Таким образом, значительная доля вины за развязывание войны в 1914 г. ложится на английское правительство.

Развязывание войны

Лишь в полдень 28 июля в Белграде была получена телеграмма австрийского правительства с объявлением войны. В ночь с 28 на 29 июля началась артиллерийская бомбардировка Белграда. Осуществляя подготовку к войне, империалисты не высказывали прямо свои цели. Они вели хитрую дипломатическую игру между собой. Никто не хотел первым начинать войну, хотя все страстно жаждали ее. Никто не хотел выступить в роли «зачинщика». Каждый выжидал какого-нибудь неосторожного шага со стороны своих противников, чтобы использовать их ошибки и обвинить в агрессивных намерениях, а самому выступить перед общественным мнением в благородной позе жертвы агрессии, вынужденной лишь обороняться. После 28 июля, когда Австро-Венгрия объявила войну Сербии, события стали развиваться быстрыми темпами.

Царское правительство, заявив, что Россия не останется равнодушной в австро-сербском конфликте, решило, не теряя времени, начать всеобщую мобилизацию как ответ на агрессивные действия Австро-Венгрии. На этом настаивал и русский Генеральный штаб, которому хорошо было известно, что проведение мобилизации в России потребует значительно большего времени по сравнению с Германией или Австро-Венгрией.

Уже 11 (24) июля, как только стало известно содержание австрийского ультиматума, на заседании Совета министров было решено объявить, в зависимости от хода дел, мобилизацию четырех военных округов — Киевского, Одесского, Московского и Казанского — и флота. Военному министру было предложено незамедлительно ускорить пополнение запасов материальной части армии, а министру финансов — изъять как можно больше русских государственных вкладов из германских и австро-венгерских банков{116}. На заседании же Совета министров 12 (25) июля под председательством самого Николая II это решение снова было подтверждено с оговоркой — «пока не объявлять мобилизации, но принять все подготовительные меры для скорейшего ее осуществления в случае надобности»{117}. Вместе с тем было решено ввести «Положение о подготовительном к войне периоде», что означало проведение довольно обширных мобилизационных мероприятий, не объявляя формально самой мобилизации{118}.

Указ о всеобщей мобилизации в России был утвержден царем 16 (29) июля{119}. Подписанию этого указа предшествовало совещание Сазонова, Сухомлинова и Янушкевича, которые признали необходимым такой шаг ввиду отсутствия какой-либо вероятности избежать войны с Германией{120}. Но в тот же день, получив телеграмму от Вильгельма с заверением выступить посредником между Россией и Австрией и просьбой не ускорять военных приготовлений{121}, царь Николай вечером принимает решение отменить всеобщую мобилизацию{122} и провести частичную мобилизацию в четырех военных округах (Варшавском, Киевском, Одесском, Московском) только против Австрии. Указ о частичной мобилизации был объявлен по телеграфу поздно ночью 16 (29) июля. Для русского Генерального штаба наступил исключительно тяжелый момент. План частичной мобилизации только против Австрии в Генеральном штабе не составлялся. Проведение же мобилизации лишь в четырех округах нарушало стройность общего мобилизационного плана, где автоматизм выполнения намеченных мероприятий играет важнейшую роль. Это поломало бы весь план и привело бы к путанице, грозящей срывом мобилизации. И Генеральный штаб стал принимать все меры к тому, чтобы эта частичная мобилизация не состоялась.

17 (30) июля Сазонов после совещания с военным министром и начальником Генерального штаба, убеждал царя, что если война с Германией неизбежна, то следует получше подготовиться к ней, чтобы не быть застигнутыми ею врасплох, а поэтому нельзя медлить с началом всеобщей мобилизации{123}. Николай II согласился с доводами Сазонова и разрешил приступить к общей мобилизации. Первым днем мобилизации и перевозок было назначено 18 (31) июля.
На эти действия России германское правительство еще 29 июля днем ответило предупреждением, что при дальнейшем осуществлении мобилизационных мероприятий русской армии будет проведена мобилизация в Германии.

В 11 часов 40 минут 31 июля в Берлине стало известно о русской всеобщей мобилизации. Это было на руку германским милитаристам, чтобы ускорить назревание событий, так как давало им возможность обвинить в развязывании войны Россию и кричать на весь мир, что Германия подверглась нападению и вынуждена обороняться. Еще 17 (30) июля Вильгельм II взвалил ответственность на Николая II. Он указывал в своей телеграмме царю: «Вся тяжесть решения ложится теперь исключительно на тебя, и ты несешь ответственность за мир или войну». Наконец с лицемерием и мирными заверениями было покончено, виновник определен и можно было в открытую вести дело к войне.

Уже в первом часу дня 31 июля Вильгельм II объявил в Германии «состояние угрозы военной опасности»{126}, a русскому правительству в 12 часов ночи был предъявлен ультиматум, в котором говорилось, что если в течение следующих двенадцати часов русская мобилизация не будет прекращена, то в Германии также будет объявлена мобилизация{127}. Сама Германия в это время была полностью подготовлена к войне. Русское правительство не ответило на германский ультиматум и до 12 часов дня 1 августа Россия не прекратила своей мобилизации. 1 августа в Германии была объявлена общая мобилизация{128}. Германский посол в России Пурталес в 7 часов вечера того же дня вручил русскому министру иностранных дел Сазонову ноту с объявлением войны{129}. В своей ноте германское правительство ответственность за развязывание войны возлагало на Россию.

Это был первый день мировой войны.
Итак, с 28 июля 1914 г. Австро-Венгрия находилась в состоянии войны с Сербией, а с 1 августа 1914 г. Германия находилась в состоянии войны с Россией. Во всех этих четырех государствах вовсю развернулась мобилизация.

Однако сложившееся положение не совсем отвечало замыслам Германии. Дело в том, что по планам германского генерального штаба первый удар предполагалось нанести по Франции через территорию Бельгии. С объявлением мобилизации начиналась перевозка войск к французской и бельгийской границам. Уже 2 августа должны были приступить к отправке эшелонов на запад с войсками прикрытия, а также для занятия Люксембурга и захвата Льежа{130}. Однако этого нельзя было сделать, так как война Франции не была объявлена, хотя и во Франции 1 августа была объявлена мобилизация{131} и приведены в боевую готовность морские и сухопутные силы. Предмобилизационные мероприятия были проведены ранее. На запрос германского посла 31 июля о соблюдении Францией нейтралитета в русско-германской войне французское правительство дало уклончивый ответ{132}. Обращаясь с таким запросом, германское правительство, в случае положительного ответа Франции, готовило провокационное требование передачи Германии французских крепостей Туль и Верден как залог нейтралитета Франции. Заранее зная, что французское правительство отвергнет это требование, в Берлине рассчитывали уже с 4 часов пополудни 1 августа иметь повод для войны с Францией{133}.

В свою очередь и французское правительство, давно решившись на войну с Германией, выжидало, чтобы объявление войны сделала Германия, на которую тогда и ляжет ответственность за развязывание войны. Русский посол в Париже Извольский доносил 19 июля (1 августа): «По политическим соображениям… для Франции весьма важно, чтобы ее мобилизация не предшествовала германской, а явилась ответом на таковую», «было бы лучше, если объявление войны последует со стороны не Франции, а Германии». Жоффр 2 августа писал командирам корпусов прикрытия, что «по национальным соображениям морального порядка и по настоятельным соображениям дипломатического характера необходимо возложить на немцев полную ответственность за открытие враждебных действий».
Чтобы избежать нежелательных пограничных инцидентов, французское правительство 30 июля установило 10-километровую приграничную зону, в которой запрещалось размещать войска.
И вот здесь Германия очутилась в щекотливом положении: война объявлена России, а войска направляются в противоположную сторону, на запад. Надо приступать к выполнению стратегических планов и открывать военные действия против Франции — но для этого нет юридического основания. Затруднительное положение германского генерального штаба усугублялось еще тем обстоятельством, что вынужденная задержка давала выгодную возможность России закончить свою мобилизацию раньше, чем Германия нападет на Францию. Германский генеральный штаб торопил правительство объявить войну Франции, чтобы поскорее можно было начать поход, успех которого во многом зависел от быстроты действий{137}. И в ход был пущен один из излюбленных приемов буржуазной дипломатии — шантаж.

Планом войны предусматривалось движение германского заходящего крыла через территорию нейтральной Бельгии. Для придания этому акту видимости законности германское правительство пошло на дипломатические хитрости. 2 августа 1914 г. в 19 часов германский посланник в Брюсселе Белов-Залеске вручил ноту{138} министру иностранных дел Бельгии Давиньону, в которой указывалось, что германское правительство имеет достоверные сведения о намерении французских войск наступать против Германии через бельгийскую территорию. Ссылаясь на слабость бельгийской армии, которая-де не в состоянии будет без посторонней помощи отразить наступление крупных французских сил и защитить свой нейтралитет, а следовательно, и предотвратить нападение французских войск на Германию, в ноте указывалось, что в целях самосохранения Германия должна предупредить нападение французов, для чего она вынуждена нарушить неприкосновенность бельгийской территории. При этом давались заверения об отсутствии у Германии враждебных намерений по отношению к Бельгии и пр. Нота заканчивалась угрозой, что если Бельгия окажет сопротивление и не пропустит германские войска, то Германия будет смотреть на Бельгию как на врага. На ответ правительству Бельгии давалось 12 часов.

3 августа в 7 часов Бельгия в специальной ноте отвергла ультимативное требование Германии о пропуске войск и обратилась за помощью к Англии. Таким образом, в отношении Бельгии германцы считали свои руки развязанными. Теперь можно было начинать военные действия. «Юридически» это было оправдано и уже к вечеру 3 августа германские войска нарушили бельгийскую границу у Геммениха. С утра 4 августа германские власти без объявления войны начали вторжение в Бельгию, поправ ее нейтралитет, определенный трактатами 1839 и 1870 гг. и гарантированный рядом держав, в том числе и Пруссией. Вечером 4 августа Бельгия порвала дипломатические отношения с Германией.

Но для получения полной свободы рук на западе и приведения в действие плана Шлиффена требовалось объявить войну Франции. Для этого германские дипломаты использовали вымышленный предлог. В 6 часов 45 минут вечера 3 августа германский посол в Париже передал французскому правительству ноту с объявлением войны по причине того, что якобы французские самолеты нарушили нейтралитет Бельгии, а также летали над германскими городами Карлсруэ и Нюрнбергом и сбросили в их районе бомбы на железнодорожную линию, а французские войска будто бы в нескольких местах перешли на германскую территорию.
Политика Англии в этот период внешне была направлена на умиротворение сторон в создавшейся ситуации, на завуалирование остроты англо-германских противоречий. Накануне вторжения германских войск в Бельгию, а неизбежность такого акта была очевидна, английское правительство обратилось к правительствам Германии и Франции с требованием не нарушать нейтралитет Бельгии. Английское правительство стремилось показать широким массам населения своей страны и других стран, что Англия желает мира и справедливости для всех больших и малых государств.

Уже в первые дни войны в Англии вышла небольшая книжка под названием «Из-за чего мы воюем?». Ее авторы, профессора Оксфордского университета по факультету новой истории Э. Баркер, Г. Дэвис, Ф. Морган и другие, не утруждая себя раскрытием истинных причин войны, много говорят о нарушении Германией нейтралитета Бельгии и Люксембурга. Авторы пишут: «Борясь за Бельгию, мы боремся за право народов … за мир всех народов и право слабейшего на существование» А далее более откровенно: «Необходимость защищать Бельгию ярче чувствуется средним англичанином… вызывает чувство справедливого возмущения». Английскому населению внушалось, что если Германия захватит Бельгию, то она (Германия) сможет угрожать и Англии. Такая политика подготовки общественного мнения имела определенный успех. Русский посол в Англии сообщал в Петербург: «Даже консерваторы, несмотря на воодушевляющий их воинственный дух, стараются не выступать в роли «военной партии», что могло бы оттолкнуть либеральные и пацифистские массы».
Но в действительности воинствующий британский империализм был готов к войне. «Ни разу в течение трех последних лет мы не были так хорошо подготовлены», — утверждал Черчилль, занимавший тогда пост первого лорда Адмиралтейства (морского министра).

Для вступления в войну британской дипломатии нужен был лишь предлог. И таким предлогом явилось нарушение германскими войсками нейтралитета Бельгии. 4 августа в Лондоне стало известно, что германские войска вторглись на территорию Бельгии. В связи с этим германскому правительству был предъявлен ультиматум, чтобы к 24 часам 4 августа по берлинскому времени (23 часа по лондонскому) был дан ясный ответ: намерена ли Германия уважать бельгийский нейтралитет{146}. Но германское правительство отказалось ответить на этот ультиматум. Германский министр иностранных дел фон Ягов заявил, что он не может дать таких заверений, потому что военные потребности стоят выше всех других соображений. Тогда германскому послу в Лондоне Лихновскому было направлено письмо Грея с сообщением, что между Англией и Германией с 11 часов вечера (по лондонскому времени) 4 августа существует состояние войны. Утром 5 августа английский посол в Германии затребовал свои паспорта{149}. Вступление в войну Англии с ее колоссальными вл