Адам Михник: «Россия когда-нибудь станет частью Евросоюза»

Свобода куда более интересна как цель, нежели как обретенная каждодневная данность. Но, когда эта данность оказывается под угрозой, что в разной степени случилось теперь в России и Польше, возвращение к свободе требует самоотдачи.

Борьба за свободу подразумевает страстную любовь к ней, а любовь — это чувство преображения, чувство бездны. Свобода — невеста до тех пор, пока она еще мечта, и ты до конца не насытился ей.

Политическая кольцевая история Адама Михника (диссидент, освободитель страны от советских объятий, сенатор, главный редактор популярной газеты и снова диссидент) — это как раз история страстно влюбленного в свободу человека, который в конечном счете стал ее возлюбленным.

Я видел Адама в пору его влюбленности. Его молодое вдохновенное лицо горело от запретных (для той, просоветской Польши) желаний. Он и сейчас верен этому чувству свободы, в нем нет ни разочарования, ни горечи. Но они со свободой прошли через множество совместных испытаний, утрат, измен, и тень многоопытности на его лице не всегда отличишь от тени усталости.

Когда я познакомился с Михником, он был похож на киногероев Анджея Вайды с их поиском алмазов среди пепла. Мы встретились в скромной варшавской квартире знатока русской словесности Анджея Дравича и просидели до утра.

На следующий день сажусь в машину на тихой улице Дынасы, что рядом с варшавским университетом, ко мне подходит парень лет пятнадцати. Машет рукой. Открываю окно. Я говорю по-польски. У меня польская жена Веслава. Мы нередко живем здесь у ее родителей.

— Чещчь! («Привет!»)

— У вас нет лишней сигареты? — спрашивает парень.

Я с удивлением смотрю на него.

— А тебе сколько лет?

Он наклоняется к окну.

— Да это я так. Просто я хотел сказать, что там с горки из машины за вами наблюдает милиция.

— Спасибо.

Тут все сложилось. Вот он — юный польский герой, вот встреча с легендой подполья Адамом Михником, и голова болит от выпитой за ночь водки. А мальчик так и остался для меня светлым образом Польши.

На этот раз мы сидим с Адамом на улице Мокотовской в его любимом ресторане Dyspersa, неподалеку от его дома, где все забито книгами, от пола до потолка. Мне хочется понять, что случилось со свободой в Польше, почему она отступает, кто в этом виноват. И вообще: что будет со всеми нами?

Я: Вот когда мы с тобой познакомились в 1970-е годы, после того как ты вышел из тюрьмы, о какой Польше будущего ты мечтал?

Михник: Я мечтал о демократической Польше, с разумной экономикой, живущей в согласии с соседями. Мечтал об открытой Польше, гражданской, не националистической. Короче говоря, мы стремились к тому, чтобы в Польше была свобода, свобода человека.

— А кто для тебя в Польше будущего должен был бы стать главным союзником: Европа, Америка, может быть, Россия?

— Мы так не рассуждали. Союзниками были те, кто в нашей части Европы и вообще в мире стояли за свободу. Значит, если речь идет о России, то нашими союзниками были русские демократы — писатели, поэты, диссиденты. Помню, как я держал в руках книгу Буковского «И возвращается ветер…» Это потрясающее произведение расширило мое сознание. Но и, конечно, чехи. Гавел и другие.

Именно тогда расцвели шовинизм, ксенофобия, антисемитизм. Власти играли с самыми низкими инстинктами. Многие вынуждены были покинуть страну.

— Но могло ли тебе прийти в голову, что к власти в Польше будущего придут националисты?

— Да, я думал об этом. Ты прав: в Польше правит националистическая партия «Право и справедливость». Но нынешняя Польша разделена на две половины, ведь у нас есть сильная оппозиция. Оппозиция на последних парламентских выборах добилась победы в сенате, хотя и проиграла в нижней палате, в сейме. При таком раскладе они не смогут поменять Конституцию, о чем они мечтали. Таким образом, если дело касается будущего, то это открытый вопрос.

Вместе с тем сегодня половина Польши — это черносотенная страна. Она все время принимает варварские формы. Эти «марши независимости», которые проходят в Варшаве, — разве это не «черная сотня»?

Но «черная сотня» сегодня имеет разные оттенки. Там есть, например, оттенок успешных людей: они в костюмах, с высшим образованием, среди них есть даже доктора наук.

А другая половина Польши — проевропейская, свободолюбивая, демократическая, либеральная страна.

Этот внутрипольский разрыв — он очень болезненный.

— А ты мог себе представить, что половина населения Польши пойдет за националистами?

— Я всегда этого боялся. Понимаешь, в истории Польши националистические, антидемократические силы постоянно играли существенную роль. В значительной мере развит культ сильной власти. Так было всегда.

— В этом смысле Польша, оказывается, похожа на Россию.

— Объясни, что это значит для Польши.

— Это ликвидация независимого судопроизводства. Прокуратура становится инструментом уничтожения политических противников под вымышленными предлогами. Это захват власти спецслужбами. Они перестали быть государственными институциями, превратились в институции правящей партии.

— Разница между нами: у нас спецслужбы встали выше правящей партии.

— Еще лучше! И надо, конечно, отметить проституирование нашего общественного телевидения и радио. У нас теперь не общественное, а партийное телевидение.

— Почему партия ПиС оказалась столь успешной? В чем смысл победы Качинского?

— Это не является исключительно особенностью Польши. Нечто подобное происходит сегодня во всем европейском регионе, а в Америке — это Трамп. У нас более-менее та же модель политики, которую я вижу в России, Мексике, Турции. Подобная политика приводит к Брекситу, к катастрофе в Перу. Что еще? Она порождает беспорядки во Франции («желтые жилеты»), успех крайне правой партии в Испании. В Германии мы видим активный рост националистической партии «Альтернатива для Германии». В общем, везде этот тренд.

— Это что — глобальный кризис демократии? Почему демократия вошла в кризис?

— По-моему, это результат того, что мир сделался, с одной стороны, бОльшим, с другой — меньшим. Кроме того, это кризис самоидентификации. Традиционная «семейная» самоидентификация в мире глобализации сломалась. Так, например, житель Жешува, Эльблонга или Кишинева раньше представлял себе более-менее, как ему выжить в этой жизни. А теперь все перевернулось и стало на голову. Для многих это шок, который нельзя пережить. И они не находят своего места в этом новом мире. К тому же всегда окажутся люди, которые ловят рыбу в мутной воде, а вода сейчас и в самом деле мутная. Мир перестал быть прозрачным. В таком мире легче заниматься воровством и выставлять чужих виноватыми во всех грехах. Мы видим строительство самоидентификации с опорой на ненависть к чужому с помощью создания образа врага.

— Это язык ненависти…

— Да. В Польше это очень сильно работает. Очень!

— Так, может быть, демократы, либералы и ты сам лично тоже не оценили в достаточной мере того, что человек несовершенен, что он гораздо хуже, чем мы все о нем думали…

ПРОДОЛЖЕНИЕ