«Начальники махали шашками: мы Берлин брали, а вы кишлак взять не можете?»
— Руслан Султанович, любой военный живет сроками выполнения боевого приказа или планов штаба, то есть горизонт планирования на войне не слишком далек. Задумывались ли вы или кто-то из ваших товарищей о конечном результате войны? Что должно было означать выполнение всех задач, поставленных перед армией?
— В моих взглядах на эту войну происходили существенные изменения. Поначалу все мы, молодые офицеры, стремились служить в Афганистане. Была какая-то романтика. Общее представление о предстоящих задачах было схематичным: басмачи напали на мирных афганцев и не дают им жить спокойно и счастливо.
Но довольно быстро по ходу боевых действий стало понятно, что эта схема не работает, что-то в ней не сходится.
Уже в конце первой командировки в 1982-м я видел, что простой народ все сильнее и сильнее вовлекается в борьбу против нас.
Они скорее не против идей выступали, ради которых мы как бы туда вошли, а вообще нашего присутствия в Афганистане терпеть не хотели.
Ну а в 1985-м уже и руководство страны поняло, что все было неправильно с самого начала. И когда я в 1985-м приехал в Афганистан после академии, уже было понятно, что войска будут выводить. Об этом уже в полный голос говорили, не особо скрываясь.
Переосмысление наступило несколько позже, когда мы стали больше понимать в политике. Когда я служил старшим лейтенантом или капитаном, мы с товарищами больше оценивали военные перспективы, анализировали ход боевых действий. Когда все закончилось, пришло осознание политических причин и последствий войны. И размышляли о ней уже в политических категориях.
— Киплинг всегда был на стороне простого солдата и офицера, четко отделяя его ответственность от политического руководства и его решений. По сути, самостоятельность британских военных от полка и ниже ограничивается словами «приказ» и «присяга». Вы поддерживаете такой взгляд на существо ответственности военных в современных войнах?
— Всегда разделял такой взгляд и сейчас его придерживаюсь. Во время военных действий на Кавказе бомбили ведь в том числе и Ингушетию. И я понимал, что федералы выполняют приказ, это не их личная инициатива.
Но хочу вам и другое сказать. Если бы все командиры выполняли все приказы, которые написали в верховных штабах по требованию политиков, могли бы быть тяжелейшие последствия. Спущенные сверху приказы на местах нередко очень серьезно корректировали. К нам приезжали большие генералы из Москвы и ставки южного направления и начинали махать шашками.
Буквально говорили: мы Берлин брали, а вы какой-то кишлак взять не можете? Вы что, с пастухами разобраться не в силах?
Ну, конечно, взять этот кишлак было можно, перебив при этом все его население и потеряв половину своего батальона. И надо отдать должное командующим армией, они быстро осознавали это и серьезно корректировали боевые задачи, спущенные сверху. То же самое делали командиры дивизий и частей, хотя среди них встречались такие, которые стремились действовать только в лоб. Делал это и я, понимая, какие потери понесу, выполняя нарисованные на бумаге планы.
Самый яркий пример политической ошибки при составлении приказов — нанесение массированных ударов по зоне противника, в том числе в Панджшере, во время вывода войск, так называемая операция «Возмездие». Зачем надо было это делать? Все наши военные были в недоумении.
Приказ пришел из Москвы. Наджиб и его окружение уговорили кого-то из политического руководства страны провести эту операцию. Никто не смог им сказать: «Извините, но это уже без нас — мы уходим». Ни у министра обороны, ни у начальника Генштаба не хватило характера отказать. Это яркий пример, когда ошибочные военные решения принимаются вопреки воле и мнению самих военных.
— Получается, люди до сих пор не знают фамилий тех, кто проявил эту инициативу?
— Думаю, узнаем еще. Все можно найти в архивах. Полагаю, многие отставные высокопоставленные военные, гражданские руководители и работники ЦК КПСС многое об этом знают и еще скажут свое слово.
— Так что же все-таки можно было считать концом войны, исходя из поставленных вам задач?
— Таких критериев вообще не было. Они менялись по ходу военных действий. Во время ввода войск были довольно наивные настроения: противник несерьезный, разберемся с басмачами и уйдем.
Потом все начало меняться. В 1982-м я понимал уже, что мы ввязались в гражданскую войну, встали на одну из ее сторон.
Официально нам поставили задачу помочь афганскому народу построить Демократическую Республику Афганистан. Но это задача без четкого конца, как видите. Помогать можно бесконечно, а новое государство так и не будет построено. И вскоре многие настроились на постоянное присутствие, как в Группе советских войск в Германии. Строились мы капитально — университеты, аэродромы. Ощущение было, что навсегда.
Разумеется, наверху были совсем другие задачи. Оказание интернациональной помощи было их прикрытием. Уже потом, когда мы с товарищами все это анализировали, стали понимать, что Советский Союз изрядно напугала исламская революция в Иране — боялись, что процесс перекинется на Среднюю Азию и Казахстан. Разумеется, и сами события в Афганистане испугали наше очень постаревшее политбюро.
Кроме того, это мое личное мнение, наши сотрудники КГБ действительно верили, что США имеют реальные планы разместить там свои вооружения.
С военной точки зрения это чистый бред, но чекисты попались на эту удочку и внесли свой вклад в этот тревожный настрой в верхах. А дряхлое руководство наше клюнуло.
Само предположение о том, что американцы собирались разместить войска и оружие в Афганистане, выглядит смехотворно. Какие «Першинги» там кто-то якобы хотел разместить? Сами афганцы их бы уничтожили, американская армия охранять бы их замучилась. Война во Вьетнаме закончилась в 1975-м, прошло всего четыре года. Ветераны ордена и медали на ступени Капитолия бросали. Политики в США были морально не готовы начать еще одну заморскую авантюру, в обществе тоже господствовали антивоенные настроения.
При этом накануне ввода войск Афганистан был от нас полностью зависим в самых важных областях. Я это понял и в академии, и общаясь с нашими советниками всех возможных специальностей. Почти все афганские офицеры учились и стажировались у нас, а также медики, учителя, преподаватели, строители и инженеры.
«Шурави» был самым желанным гостем в любом доме. После ввода войск все начало быстро меняться, конечно. Это решение вызвало политическую катастрофу. Мы это осознали в течение года. По глазам афганцев было видно, как нас встречали и провожали во время операций.
Первые серьезные боевые действия на уровне батальона мы начали в феврале 1980-го. Не применяли против нас серьезных систем оружия, тактика была примитивной. Потом с каждым месяцем нам было все сложнее и сложнее.
Пришло и понимание, что воюем со всем миром, глядя на поставлявшееся моджахедам оружие и связь. Но и это не главное.
Мы увидели, что население против нас. Очень скоро мы уже не могли ходить пешком там, где еще вчера с одним пистолетом ходили.
Например, в Чарикар и Гульбахар в 1979-м и 1980-м на УАЗе ездили. В 1980-м первым погиб командир нашего рембата по дороге из Баграма в Кабул. Всем стало ясно — дружба закончилась.
— Судя по воспоминаниям министра обороны Макнамары, организовавшего действия армии во Вьетнаме, верховное командование на каждом этапе полагало, что для полного успеха не хватает немного дополнительных войск. И каждый год контингент увеличивался, дойдя в конце концов с 23 тысяч до 540 тысяч. И все равно не хватило.
— Точно по такому же пути и мы шли. Поэтому многие с Вьетнамом эту войну и сравнивают. Ведь первые подразделения появились летом 1979-го. Первый батальон 345-го полка в Баграме появился в июле того же года. Потом Амин просил увеличить численность. Недаром же с самого начала официально решили назвать наш контингент ограниченным. Верили, что небольшими силами справимся. Потом ввели еще, еще и еще — и так до 1985-го увеличили численность до 115 тысяч.
А как вели себя афганцы? Они, вплоть до последнего солдата, рассуждали одинаково: раз вы зашли, значит, это вам надо, вот вы и воюйте. А ведь все должно было быть наоборот. Наши командиры должны были им сказать: это ваша страна, решайте свои проблемы, а мы, если надо будет, поддержим вас авиацией и артиллерией.
— Заболевших инфекционными заболеваниями в Афганистане было очень много. Потери от болезней были больше, чем боевые, как у союзников в Крымскую войну. Ваше мнение — почему это положение не исправили за 9 лет?
— Просто не были готовы. Проблема номер один — питьевая вода — так и не была решена. Делайте что хотите, но солдата, который две недели ходит по горам, водой обеспечьте. В захваченных караванах мы не раз находили небольшие питьевые трубки с начинкой, обеззараживающей воду. А нам давали только хлорные таблетки, они придавали воде отвратительный запах, и ждать их действия перед питьем надо было 40 минут. Мы пили воду из каменных ниш через тростинку, чтобы не поднять муть со дна.
А мой товарищ позднее посетил латвийскую роту, действовавшую в Афганистане в составе международной коалиции. Там в центре лагеря на столах лежит еда в соответствии с национальными привычками военных: гамбургеры — для американцев, строганина — для норвежцев, мексиканская еда, кола, фанта и просто бутилированная вода. И все это можно есть и пить в любое время суток неограниченно.
А помните, как нам сбрасывали воду с вертолетов в резиновой шине, забитой деревянной пробкой или в перевязанных штанах комплекта химзащиты?
Отвечало за это руководство Вооруженных сил. Тыловые службы абсолютно не были готовы к той войне ни в одной сфере, начиная с формы одежды и кончая питанием.
Тушенку порой в горы давали, хранившуюся с 50-х годов, — ее есть было невозможно. Ну как можно было в этих сапогах ходить по камням? Как можно было ходить в этих портупеях, но без спальных мешков? Ни нормального пайка, ни нормальной формы — солдаты и офицеры за свой счет покупали себе кроссовки. Где-то с 1984-го кое-что начали менять, но не до конца.
ПРОДОЛЖЕНИЕ