«Вся Россия без суда. Вся она сидит в тюрьме»

Среди историй фигурантов «московского дела» случай Сергея Фомина — один из самых необычных. Будучи волонтером штаба Любови Соболь во время предвыборной кампании, 36-летний предприниматель Фомин лично собирал подписи за ее выдвижение. Когда их не приняли, возмутился и вышел вместе с тысячами москвичей на улицу. 27 июля вместе с другими демонстрантами он был на Тверской, у здания мэрии, но до вечера протестовать не остался. Встретил свою двоюродную сестру Ольгу и друга Дмитрия, которые гуляли по центру с годовалым ребенком. Все вместе уехали домой есть арбуз.

Из-за пропагандистского ролика, где Фомин якобы берет младенца на руки, чтобы пройти сквозь оцепление силовиков, его обвинили в участии в «массовых беспорядках» и объявили в федеральный розыск. После того, как прокуратура потребовала лишить пару родительских прав, Сергей добровольно сдался властям.

«Дело 212» развалилось еще в конце сентября: предпоследнего обвиняемого только по этой статье Алексея Миняйло отпустили три месяца назад. О том, как он стал единственным участником «массовых беспорядков», о работе пропаганды и общественном мнении недавно освободившийся Сергей Фомин рассказал в интервью «Новой газете».

— Пока вы были под домашним арестом, я успела поговорить со многими из ваших друзей и близких. Я делала запрос и на интервью с вами, по примеру НТВ, но мне [руководитель следственной группы дела по «массовым беспорядкам»] Рустам Габдулин не ответил. Всех, с кем я говорила, спрашивала, интересовались ли вы до этого лета политикой. Все, от родителей до недавних знакомых, отвечали: нет. Расскажете?

— Я не понимал, что происходит в стране вообще, если честно. Мне не нравился Путин года с 2007-го, но это все было эстетическое неприятие. Я видел, что все перед ним преклоняются. А я вырос на американских фильмах, западной литературе. Ездил пару раз в Европу, был в Америке. Почему-то мне всегда хотелось поехать в Америку. Наверное, потому, что «Одноэтажную Америку» Ильфа и Петрова прочитал, «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Ну и потому, что всё детство смотрел американские фильмы. В 2004 году у меня была первая в жизни поездка за границу, я поехал по программе Work and Travel в Америку. Тогда было самое счастливое лето в моей жизни, а это лето… было самое несчастливое (смеется). Конечно, у меня мировоззрение было, что там хорошо. [Поэтому] чисто эстетически я понимал, что здесь что-то не то.

— Но глубоко не копали?

— Глубоко вообще не копал. Я посмотрел фильм «Холивар» [Андрея Лошака] и понял, что все события после Майдана я видел, может быть, чуть-чуть, а это происходило, когда я жил! Когда я уже был с мозгами вроде, мог все прочитать. А я так поверхностно ко всему относился.

Помню, где-то в 2015-м понял резко, что не читать больше ничего невозможно. Я начал читать «Эхо Москвы», «Медузу». Но читал тоже поверхностно — заголовки. Никогда не читал про политзаключенных. Мне казалось: но их же осудили. У нас так изощренно в стране: по сути, человека просто бросают в тюрьму, общество о нем постепенно забывает, но есть ширма в виде суда. Тебе говорят: невиновного не посадят.

Про «болотное дело» я узнал где-то в 2015–16 годах.

Но когда я был под домашним арестом, я все это посмотрел, прочитал, понял, что это была провокация полиции, очень хитро сделанная. И люди просто легонько отбивались, когда их дубасили вовсю.

Конечно, применять насилие к полиции нельзя никогда. Но в одном случае вы даете за это болельщику на стадионе, который дал полицейскому по носу, штраф, а тут вы сажаете человека на три года.

«В автозаке моментально стал оппозиционером»

– Ваши друзья говорили, что для вас главной целью на митинге 27 июля было уводить людей от противостояния с полицией.

— Мне кажется, если я скажу «уводить», меня снова посадят (смеется). Это был мой второй митинг в жизни. Первый — [марш в поддержку Ивана] Голунова. Он продлился у меня две минуты — меня забрали в автозак. Может, если бы я пошел дальше, я бы увидел избиения и испугался бы.

Знаете, я понял вот какую вещь. Когда меня посадили в автозак на марше за Голунова, я моментально стал оппозиционером. Тебя ведут в автозак, люди кричат, полицейские расставляют тебе ноги, а потом засовывают в машинку с клеточкой. Это абсолютно ненормальная для меня — человека, который в такое никогда не попадал, — ситуация. И ты на биологическом уровне понимаешь, что в этой стране что-то не так. Когда это твоего тела напрямую касается.

Я подумал: «Я просто шел с газетой. Что за беспредел?» То есть я знал, что людей задерживают на митингах, но когда это произошло со мной, я понял, что с этой страной реально что-то не так.

— Как вышло, что первый несогласованный митинг, на который вы вышли, был марш за Голунова?

— Это событие изменило мою жизнь. Я узнал о Голунове, потому что читал «Медузу». Купил газету РБК «Я/Мы Иван Голунов», выставил фотографию с ней в фейсбук. Знакомая девушка ответила в комментариях: «Я пойду на митинг». Я говорю: «Я тоже пойду. Несправедливо!» Потом его отпускают, и я такой: «А чего ходить?»

Я еще человек, который всегда уважает закон. Не ставлю машину, где нельзя, всегда соблюдаю правила парковки, перехожу на зеленый свет. Даже на том пропагандистском видео я говорю: «Нельзя идти на красный свет, ждем зеленый!» (Смеется). И для меня пойти на несанкционированный митинг было нарушением основ мировоззрения. Это же закон.

Я еду в метро от «Выхино», написал этой девушке: «Я не пойду». Она ответила: «А я пойду». Я сижу и думаю: «Почему она пойдет? Почему она пойдет? Почему она пойдет?» Сидел, думал, думал. Потом понял: Голунова выпустили, но завтра могут взять меня. А я не Голунов. Ничего не сказали о реформе, ничего не сказали о других делах. И еще мне стыдно перед девушкой. Купил три бутылки пива. Написал длинный пост в фейсбуке, почему я иду. Выпил три бутылки пива, вышел во двор и с какими-то пацанами об этом деле говорил. А Голунов же недалеко от метро «Выхино» у нас живет, я им говорю: «Это наш пацан!» И вышел. Если бы я не получил от девушки эсэмэску в метро, ничего бы этим летом со мной не произошло. Как только я попал в автозак, я понял, что что-то надо менять в стране. Когда я увидел, как фекалиями обливают [сборщиков подписей] Любови Соболь, в тот же день пошел к ней, стал собирать подписи. И понеслось-поехало.

«Я думал, что меняю мир»

— Когда вы стали сборщиком подписей Соболь, закружились в активистской среде?

— Закружился, у меня все время уходило на это. У меня есть машина, я помогал [волонтерам штаба] вечером отвозить кубы обратно. Когда у нее не приняли подписи, у меня был дикий шок. Как так, я же собирал, сам видел? Я взялся и на следующий же день говорю: «Ребята, давайте мне подписи, которые признали фальшивыми, я пойду их проверять». Мне чуть ли не приз хотели дать — я собрал больше всех подтверждений.

Я собрал 30 подтверждений, обходил Хамовники, Пресню, Арбат. Ни один человек, из тех, кому я позвонил в дверь, не сказал мне: «Я не отдавал подпись». Я увидел своими глазами, что [власти] врут. Мое возмущение достигало предела. Я просто не верил в то, что происходит, если честно. Для меня это было открытие.

— В ночь с 31 июля на 1 августа сначала к вашим родителям, а потом к вам пришли с обыском. Как это было?

— Я постоял в одиночном пикете до этого и очень долго ждал ребят, которых задержали на Китай-городе, — они совсем мелкие были. Решил не уезжать, поддержать их. В час ночи я только заснул, в три-четыре мне звонит отец: «У нас был обыск». Было светло, я подумал, что день. Потом понял — ночь. Они пришли ко мне целой группой. Я пытался их убедить, что в России много проблем, а они, что удивительно, со всем соглашались. Но когда я им показал листовку, которую сам распечатал на принтере (там было написано «Выбираю я»), они ее изъяли. Я им говорю: «Если бы я был агентом Госдепа, наверное, они бы раскошелились на лучшую полиграфию». До этого они соглашались со всем, что я говорю, а тут он мне сказал: «Про то, кто тебе платит, будешь своим малолетним, которые на митинги ходят, рассказывать». Я понял, что у человека установка: он понимает, что в стране все плохо, но считает, что выступают против власти купленные Госдепом.

— За то время, что вы были сборщиком подписей, вы стали активистом?

— Ну да, я думал, что меняю мир. Какое-то ощущение осмысленности очень сильное появилось, хотя я очень уставал. Но было ощущение, что мы что-то меняем. Поэтому когда подписи забраковали, у тебя шок, как так? Ты столько работы в это вложил. Реально очень тяжелая работа: собирать эти подписи, особенно психологически, но и физически тоже. Тем более мне 36 лет, а там в основном молодые студенты были. Я понимал, что меня как-то странно воспринимают.

— Когда у вас прошел обыск, об этом стало известно СМИ. При этом писали, что вас увезли в неизвестном направлении. Позже выяснилось, что это был Следственный комитет. Вас допросили и отпустили в статусе свидетеля?

— Сначала в квартире было человек восемь-девять. Они все перерыли. Меня успокаивало то, что понятыми были мои соседи. Потом они сказали: «Сейчас мы отвезем в местное ОВД — снять копию». После этого уводят понятых, и моментально заходят человек пять. Закрывается дверь, начинают зачитывать постановление о допросе. Там «применение вооруженного насилия». Я начинаю смеяться. Я был чуть ли не в шортах. Мне говорят: «Одевайся, поехали в СК». И тут я понял, что все совсем серьезно.

Меня вывели из дома, я вижу автозак и несколько полицейских машин. Меня заводят в автозак, и этот автозак для меня лично.

В СК меня спросили, выходил ли я на митинг, я взял 51-ю статью [Конституции, позволяющую не свидетельствовать против себя]. Они сказали: «Ну что ж, до свиданья. Вы в статусе свидетеля». Я говорю: «То есть меня везли в «личном» автозаке, просто чтобы задать вопрос?» Он такой: «Ну да».

Я вышел и понял, что у меня нет денег. Взял 50 рублей у Кирилла Жукова, который тоже был в СК, дошел до метро. Доехал, проспался. Я думал, что все окей, вышел еще на пикет. Возвращаюсь домой ночью, а там 10–20 человек. Думаю, в эту ночь они уже в статусе подозреваемого хотели [допрашивать меня]. Я думаю: «Ну ладно… Не хочу». Правозащитница из движения Льва Пономарева «За права человека» сказала, что мне до 15 лет грозит. Тут я понял, что все серьезно. Утром был допрос в качестве свидетеля, а ночью они стояли у подъезда.

— После этого вы уехали?

— Да, я просто уехал, у меня не было загранпаспорта никакого, чтобы [за границу] уехать. Я придумал специальную систему связи, чтобы мои родственники знали, что я жив и здоров, но не знали, где я нахожусь.

— 5 августа СК объявляет вас в федеральный розыск, при этом 3 августа телеканал «Россия» рассказывает о вашем задержании, а на следующий день Первый канал — о вашем аресте. Вы знали об этом?

— Да, я выходил в интернет, смотрел все. Чтобы люди, которые будут читать это, поняли мое состояние: меня все время показывали по телику. Когда я это увидел в первый раз, я подумал, что ко мне может подойти кто-то неадекватный и полоснуть ножом за то, что я взял ребенка, чтобы выйти из оцепления, хотя никакого оцепления не было.

Вы понимаете, человек, который до этого 10 лет не смотрел российское телевидение, думал, что у нас все хорошо, в принципе почти демократия… Окунуться в это было просто ужасом. Я находился в аду.

А когда я узнал, что у моих Проказовых отбирают ребенка… я не знаю, как объяснить это людям. Представьте, что вы живете своей обычной жизнью, а вас вдруг неожиданно кидают в Освенцим. И вы видите, как людей сжигают. У меня было такое состояние. Состояние, что я попал в ад.

«Верил, что у нас есть суд»

— Вас заставило вернуться именно то, что у Ольга и Дмитрия Проказовых пытались отнять ребенка?

— Это был один из факторов. Я посидел до следующего дня, успокоился чуть-чуть и подумал: ну да, то, что показывают на телевидении, — это какой-то дурдом. На следующий день я уже вернулся. Вторая причина была в том, что я верил: у нас есть суд. Даже если меня несправедливо посадят, я им буду говорить свою точку зрения, они будут краснеть от стыда (смеется). И все-таки они мне дадут срок, но не очень большой, а потом придут домой и будут плакать горючими слезами, что посадили невиновного человека....

ПРОДОЛЖЕНИЕ