«Это было Вау!»

История с Иваном Голуновым вернула студентам журфаков профессию.

Три года назад я поступил на журфак Московского государственного университета печати, думая, что журналистики в России нет.

В университете нам говорили, что раньше было не так.

Нам рассказывали про утренние очереди за газетами, которые выходили тогда многомиллионными тиражами, и про журналистов этих газет, которые без страха критиковали руководство страны, осуждали войну в Чечне и выводили народ на улицу. Пару раз нам рассказывали о тогдашней солидарности СМИ, и о том, какой думающей, правдивой и всемогущей была наша журналистика.

Но я этого всего не видел, поэтому те времена казались сказочными. Многих журналистов из тех, о которых нам рассказывали, убили, — а те, кого не убили, потеряли либо совесть, либо работу. Мне было стыдно читать газеты, за которыми раньше выстраивались очереди, — это были уже не те газеты. Я видел, во что мутировало наше телевидение, которое раньше, по словам учителей, было главным воспитателем общества, и мне становилось страшно за то, что мои родители этому телевидению верят сегодня. Я видел, как из телевизора выперли «Дождь» и ТВ2, как убили Ленту.ру. Я видел, как власть не отвечает на запросы журналистов, не пускает их в суды, не прислушивается к ним, а порой просто сажает их в тюрьму.

Оказалось, что и журналистика у нас есть, и журналисты живы.

Некоторые из них уже сто лет назад ушли из профессии — и все равно вышли на пикеты. На несколько дней наша журналистика как будто вспомнила, какой она была в те времена, про которые нам рассказывали в университете. И журналисты вспомнили, что свобода — это тяжелая работа, а не состояние.

И я вдруг поверил (не знаю — надолго ли), что у журналистики есть будущее. И не только я — еще сотни студентов журфаков из разных городов страны, которые постоянно загружали истории в инстаграм, писали посты в фейсбуке и «ВКонтакте», выходили на пикеты, печатали футболки и рисовали плакаты в поддержку Голунова.

Я решил написать им, чтобы узнать, чем для них стала история спасения Голунова и что они теперь думают о своей будущей профессии.

Вика Малькова. 19 лет. 2-й курс. Гуманитарный институт Новосибирского государственного университета.

История с Голуновым стала таким маячком, который показал, что важны не только грандиозные подвиги. Главное, что мы сделали, — переключились из режима смирения в режим действия. И показали, что своих защитим. Потому что обычно на несправедливые аресты в моих диалогах в соцсетях реагировали так: «Ну, это же Россия, пора привыкнуть». А в этот раз все знакомые не захотели мириться.

И мы к обеду следующего дня после задержания вышли на одиночные пикеты у здания ГУ МВД. Мы стояли там по 15–20 минут, сменяли друг друга. Были журналисты с разных курсов — с первого по четвертый. Были журналисты региональных изданий, были просто активисты, были прохожие, которые говорили: «О, я знаю эту тему, давай-ка я тебя подменю». И это было прекрасно — в этот момент мы ощутили какое-то единство. Я просто стояла и верила, что у нас все получится, потому что справедливость должна быть.

Потом были письма студентов — я подписывала, были петиции — я их тоже подписывала. Я уже даже перестала понимать, кто их пишет. У нас нет культуры протеста, культуры саморегулирования, поэтому мы пытались как-то на ощупь понять, что мы можем сделать. И все вместе это как-то сработало.

Но мне кажется, что журналистского братства как такового нет. Как писали некоторые ребята у меня в инстаграме: «Если какого-нибудь журналиста из Якутска вот так заберут, то никто верещать не будет». К сожалению, да. Но это ощущение братства как-то наклевывается из таких историй. И хочется верить, что лет через 10 и журналист из Якутска сможет не бояться, что его не защитят.

Симона Андрисенко. 21 год. 3-й курс. Факультет журналистики МГУ.

Когда стало известно об аресте Голунова, сначала было дикое чувство обиды, такое, как в детстве, — когда ты понимаешь, что случилось что-то плохое, но исправить ничего нельзя.

Я не выходила на пикеты, потому что была в 3000 километрах от Москвы, но я говорила об этом с друзьями и родственниками, писала в социальных сетях. Хочется верить, что все истории в инстаграме и посты в фейсбуке тоже были не зря.

Еще я все эти дни злилась. Злилась на систему, на людей, которые пишут «да по нему же видно, что наркоман», на свой журфак. Как можно позиционировать себя лучшим журфаком страны, говорить много пафосных слов о миссии журналиста, рассказывать про этику и обязанности, если многие преподаватели сделали вид, что им все равно?

Хочется верить, что Иван не зря вынес такое испытание, что люди не затихнут. Потому что впервые появилось ощущение, что можно что-то изменить. Я вообще раньше не верила, что журналистское сообщество существует. И не ожидала, что не только, например, «Медуза», «Новая», РБК как-то в это все впрягутся.

Еще я поняла, что очень важно работать в том месте, ценности которого ты разделяешь. Потому что только в том случае, когда ты честен со своими коллегами, с самим собой, может быть такая поддержка. Раньше я была готова пойти работать туда, куда мне предложат, где мне заплатят деньги, а сейчас я понимаю, что так делать нельзя.

Владислав Арапов. 18 лет. 1-й курс. Факультет коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ.

Я пикетировал в поддержку Голунова два дня — второй и третий. Я вышел пикетировать просто потому, что это в будущем может случиться со мной. Это касается не только смельчаков, которые занимаются расследованиями, это может коснуться и какого-нибудь неугодного интервьюера. И, знаешь, это похоже на вклад в будущее. Молодые журналисты выходят на пикет — и если их задержат когда-нибудь, то общественность, в которую они вкладывались, поможет и им. И вот эта журналистская семья — она должна помогать, по идее, всем, кто попал в беду, и за всех выходить на эти пикеты.

Катя Ким. 25 лет. 3-й курс. Высшая школа печати и медиаиндустрии Московского политехнического университета.

Я поступала на журналистику с таким наивным взглядом, что она борется с несправедливостью, несет правду в массы и помогает обществу. И, узнав, что та журналистика, какой я ее себе представляла, вымирает, я уже хотела в магистратуру идти на сценариста и вообще уехать в другую страну.

И когда я прочитала, что Голунову подбросили наркотики, я подумала: «Ну вот опять, человеку ничем не помочь, если за него всерьез взялась система». Но тут все медийное пространство объединилось — и все журналисты стали действовать сообща. Я мало чем Ивану помогла — репосты там «ВКонтакте» делала, но, знаешь, во мне проснулась та надежда, которая уснула на втором курсе где-то. Надежда на то, что журналистика еще может как-то влиять на историю. Я сразу вспомнила того же Короленко или Гиляровского — которые не просто писали, но после текстов которых происходило что-то хорошее.

Карина Заболотная. 20 лет. 3-й курс. Высшая школа социально-гуманитарных наук и международной коммуникации Северного (Арктического) федерального университета.

Я уже год работаю в «7x7» (межрегиональный интернет-журнал, основанный в 2010 году в Сыктывкаре — прим.ред.), и, когда это произошло, наша редакция поддержала «Медузу». Мы начали выходить на пикеты в поддержку Ивана. И журфак Архангельска, несколько курсов, тоже выходили в пикет прямо у здания университета.

А затем у нас возникла идея устроить читку его расследований. Мы в редакции выбрали три текста — и с журналистами «7x7» в Сыктывкаре организовали в культурном пространстве читку.

Ситуация с Голуновым — это попытка цензуры и нарушение прав человека, а также показательная жестокость и беспринципность силовых структур. И эта победа совсем не означает, что такого больше не повторится. Если честно, я пока не представляю, что должно случиться, чтобы журналисты в России чувствовали себя полностью свободными и сколько на это нам еще потребуется лет.

Максим Ваганов. 20 лет. 3-й курс. Высшая школа журналистики Томского государственного университета.

Буквально два месяца назад я был на форуме «Вместе медиа» (ежегодная серия фестивалей для медиасообщества с мастер-классами и лекциями — прим. ред.), где Иван рассказывал про свои расследования, — на конкретных материалах объяснял, как он добывал информацию. И я помню, что тогда был задан вопрос: «А не боишься, что за тобой придут?» Не помню, как Иван ответил.

Проходит два месяца, я читаю новости — и у меня полный шок. Ну, страшновато.

Про то, изменилось ли мое видение профессии, сложно сказать. Но есть то, что не нужно анализировать: сообщество огромное, и сообщество было услышано. И это безумно круто. И, на самом деле, у меня немножко гордость, что в официальной группе нашего факультета, которую, кстати, ведут не студенты, а преподаватели, была новость про Голунова. И почти сразу были подписаны петиции от студентов.

А единая обложка «Коммерсанта», РБК и газеты «Ведомости» — для меня это был вообще какой-то переворот в сознании. Это очень весомый вклад как в историю российской журналистики, так и в историю газетного дизайна. Мы пытались найти с друзьями в Томске эти обложки, но не нашли.

Алина Мелехина. 20 лет. 3-й курс. Факультет журналистики Уральского федерального университета.

У меня буквально каждая история в инстаграме была про Голунова. Естественно, я не могла не обратить на него внимание: «Опять какая-то хрень происходит, господи, за что ж нам это все?»

А сейчас, после этой истории, у меня такой подъем. И еще после сквера. Это две такие крупные победы, когда просто благодаря тому, что люди были неравнодушны, репостили, выходили, рассказывали — удалось что-то изменить. Мы отстояли, получается, Голунова. Кто-то смог это сделать — побороть машину. И сейчас у меня какое-то прекрасное отношение к журналистике, потому что это сделали журналисты. Спасибо за это объединение и чувство гражданственности.