Ольга Иванова: "...И маленькое облако на юге, похожее на душу — не мою ль?"

Многие из наших авторов в этот затянувшийся период пандемии, к сожалению, болели. С тревогой я следил за здоровьем прекрасной поэтессы Ольги Ивановой и вот она совсем поправилось, вышла из больницы и пишет стихи. Выздоровление — лучший повод, и пусть материал о ее творчестве придаст Ольге силы для борьбы с рецидивом, д

Сергей Алиханов Ольга Иванова родилась в Москве. Окончила Литературный институт имени М. Горького. Вышли поэтические сборники: «Когда никого», «Офелия-Гамлету», «Постскриптум», «Ода Улице», «Вымани Ангела» (вместе с Еленой Лапшиной — нашим автором). Член Союза писателей Москвы. При всей семантической насыщенности, поэзия Ольги Ивановой вовсе не отвлеченная. Стихи основаны на событиях жизни, а главное на всепобедной энергетике собственного духовного опыта. Как лед, через воду, обращается в пар, так и язык ее поэзии обретает в стихах новое агрегатное состояние — воздушно разговорное, пронизанное солнечным светом, шумом дождей, ветром улиц. Просодия Ольги Ивановой генерируется событиями 90-х годов, произошедших и осуществившихся в первую очередь из-за революции языка. Ольга Иванова преемница подспудных общественных процессов. В те долгие десятилетия, когда статус любого слова или даже смысла имел только два, так сказать, регистра: функциональность и пафосность, поэзия исподволь становилась инструментом преодоления ментальной скованности, скудности, порожденной повседневной теле-бытовухой. «Просвещение века требует важных предметов размышления для пищи умов» — записал Александр Сергеевич Пушкин, и добавим — продолжает требовать. Дополняя традиционную образность, расширяя значения, используя в строчках актуальную лексику. поэтесса создает небывалые контексты. Порой кажется, что стихи её— настолько они в тренде! — оказывают на читателя прямое, внеэстетическое воздействие: тупо поздняк аватару метаться по символической этой земле... проще окститься, да так и остаться в этом её ледяном феврале, с этим его «ожидайте ответа» [всё ж аватар аватару - не зверь], ибо [цитируя тютчева-фета] сердца инова пудовую дверь — не отворить ни бытью, ни загробью, сколь заводнó перед ней ни хораль... ибо любовь не рифмуется с кровью, с нею рифмуется - только февраль. Поэтесса поразительным образом владеет и творчески воспроизводит разновидности речи, устного общении различных возрастов и социальных групп. Модернистская парадигма Ольги Ивановой вовсе не самопальна, а базируется на глубинных традициях мировой культуры. Просторечия, художественно выразительные жаргонизмы, переход от классики к модерну и, посредством улавливаемой итертекстуальности — опять возвращение к классике, очень часто происходит на «носовом платке» строфы. Читателю же глубинный смысл является постепенно, когда в результате виртуозного связывания поэтессой различных семантических векторов — через восприятие всплывает в его сознании. И лирика проникает в самое сердце: улеглось... — и лицé — озарилось, и в груди — ликованье, не жалость — чтобы жизнь обрела обозримость, и продо́лжилась, и продолжáлась — как одна высоченная нота на излёте лихого куплета, воскрешая забытое что-то, вроде детского лепета лета… Вышло много статей, посвященный творчеству Ольги Ивановой. Татьяна Бек, выдающаяся поэтесса, писала: «...важнейшие черты ярко талантливой, оригинальной поэтики Ольги Ивановой: интеллектуальная просторечность (этакий стилистический стеб); принципиальная безглагольность (фетовская, но на новом витке); вечная выдернутость фразы, идеи, эмоции из контекста — догадывайтесь, дескать, сами), что за чем кроется и что из чего вытекает… Она жалует инверсию... как средство остранения затерто-нейтральных слов и понятий через ломку их привычной иерархии, порядка, реестра. …обращу внимание на плотность стиховой ткани, соседствующей с зияньями, дырами и проемами лирической речи, в которых гуляет и свищет ветер зазеркалья, внесловесного поля, подсознанья. А что за рифмы — свежие, игровые, естественно виртуозные! В стихах Ольги Ивановой — такая степень жизненной переполненности, что за автора едва ли не страшно — как в душе все это умещается и не переливается через край? ...особенно выразительные в своем парадоксальном союзе с высоколобыми реминисценциями — от Сафо, Офелии и Иван Андреича Крылова — с латинизмами и архаизмами, создают поэтику интеллектуального лубка… Я не припомню в нынешней поэзии такой откровенности, такой язвительной самоиронии и способности (даже — сладострастной склонности) к автошаржу… Лишь очень сильный человек (тем более если он женщина) способен к такому острому и нелицеприятному самоанализу на людях — без боязни быть смешной... и — при всей декларируемой нелепости изгоя — очень самодостаточный, уверенный в своей внутренней правоте… гордости (или гордыни?) у Ольги Ивановой — с лихвой… первичность страсти, воплощенная музыкально. Ольге Ивановой доступен в поэзии и мистический бред, и четкость афоризма, крылатой строки… Она любит начать стихотворение как бы с середины (например, со словечка «ибо») — и в этом сквозит, помимо интонационного мостика к Бродскому, доверие к предполагаемому собеседнику: ты, мол, помнишь, на чем я прервалась, что было раньше и из чего вытекает нижеследующее… Она любит гремучую смесь деревенского фольклора, городской фени, филологизма и просто полудетского всхлипа. Она — и это главное — абсолютно настоящая, достоверная и доподлинная...». Ирина Роднянская литературовед, много лет руководившая отделом критики журнала «Новый мир», поделилась: «Ольга Иванова пишет любовную по преимуществу лирику в духе «поэтической истерии», — поэт очень искренний и неопровержимо одаренный; если струны ее души звучат сегодня врозь, значит, иначе она просто не может... из Ивановой можно было бы вытянуть гирлянды псевдо- и просто архаизмов, перемешанных со сленгом, головокружительных инверсий и прочего копимого названной исследовательницей добра, а заодно — целый словарь свежих диссонансных рифм. В небрежных стихах, адресованных своей цеховой тусовке, в «письмах с понтом» — этом новом приблатненном потомстве старого жанра «послания», в усталых шутках-прибаутках живут и взывающий к сочувствию непритворный скепсис, и вызывающий уважение стоицизм, и завидно здоровое «несмотря ни на что»... уличный шарж-портрет, «душа и маска»…». Владимир Губайловский поэт, критик и эссеист, в журнале «Дружба Народов» определил: «Поэзия Ольги Ивановой — это поэзия интонационного потока, непрерывного затягивающего круговорота… лексика: от жаргона до старославянизмов, низкие темы переплетаются с высоким штилем и прорастают друг в друга. Стих выпевается безо всякого видимого усилия… льется так же свободно, как льется река, но подчиняется изысканной организации и укладывается в строфу так же естественно, как русло реки... Версификационная свобода используется, чтобы поднимать, захватывать и размывать никем не тронутые словесные и смысловые пласты... Отсутствие преград само становится преградой. И целью становится не развертывание стихового потока, а его торможение. И это делается мастерски… Возникает музыка возвращения... интонация накрепко связана со словом. Тогда скорость речи заставит слово сдвинуться с места, выбьет его из семантического гнезда… сама интонация не скользит по поверхности чисто звуковых соответствий, а цепляет и тянет за собой сущности. Внутристиховые связи устанавливаются в динамике, и главную роль играет не словарное — устойчивое — значение, а сиюсекундное — интонационное. Чтобы строфа звучала естественно, а не была просто красной тряпкой, призванной немного подразнить традиционный вкус традиционного читателя, нужно очень много уметь. Нужно подчинить слово себе, и заставить его до некоторой степени забыть о самостоятельной словесной природе и жить по тем законам, которые ему продиктованы интонацией стиха... … ни «высокая», ни «низкая» лексика не несут пометы штиля. Они сращены в строке, они — равноправны… Есть надежда, есть выход... можно надеяться на то, что стезя будет пологой. Это все, чего может ждать «человече»...». И снова только стихи дают надежду на счастливый исход: * * * — ещё поживи, невзирая на то, что живёшь — умирая, в глухом одиночестве гулком нездешним одним переулком ещё поброди, дорогая, ещё погляди, не мигая, на жало в крови двуединой последней любви лебединой, со лба убери вуалетку, грудную студёную клетку её отвори преизбытку, продли эту тонкую пытку! — вопит исчезающий город рубахи распахнутый ворот щеки полыхающий бархат [и Dichtung, мой ангел, и Wahrheit] автопортрет вот тебе и баня вот тебе и вот Нина Искренко ну, вот и вот... — как ранена в живот... и в таковой вплывая хоровод, переодета в белое до пят — прикрыть дыру, пока не утопЯт, и хороводя — боль перетерпеть, и песней песнь сама себе попеть [инвариант однако — зашибись, ага, попросим спеть её на-бис]... прикид из тины — позже и не факт... пока — кастальский ключ и первый акт в одно лицо [водицы — не испить], неся, как знамя, бытьилинебыть и всютуфту [2 b или не 2] до намбер ту, где кру́гом — голова, и степь да степь — как водится — кругóм... _________________ ...а в неком непроявленном-другом — подростки неуклюжие, река... речной песок и замок из песка... где тупо, без балды, наверняка любой из них — п о р в ё т — за двойника. * * * ...а какого [оно же — доколе] и с какой, извините, шизы — как в начальной ушлёпошной школе, бытия прописные азы на каком-то сакральном санскрите в оба-два, как умею, учу... такова-селяви, говорите? — сомневаться не смею. молчу. продолжая по ходу пиесы месяцами не есть и не пить вьюццатучи/штудируя/бесы [хорошо бы собаку купить] ____________________ *где и знаками [что́ там — словами, пусть и каждому вчуже внемлю́] в этой тьме перемолвиться с Вами — не судьба... обнимаю. скорблю. * * * трепыхание — невечно и проходит [ибо длительна оказия-поездка], и нехай уже ничто не происходит — до конца не предсказуема повестка... и нехай уже не дышится от смога [как бы ни был он и сладок и приятен], сотаинника геройская подмога — вроде дара, что едва ли вероятен... отворяя воротá иного мира, чтобы было сироте — куда податься, да не сдрейфит ни офелия, ни лира — за бесценное убиться принцедатство, за простое недвусмысленное чудо, за безбашенное стрёмное решенье, низводящее откуда-то оттудо торжествующее головокрушенье любовь улеглось... — и лицé — озарилось, и в груди — ликованье, не жалость — чтобы жизнь обрела обозримость, и продо́лжилась, и продолжáлась — как одна высоченная нота на излёте лихого куплета, воскрешая забытое что-то, вроде детского лепета лета, где от данности — некуда деться, и сады позастыли в поклоне — проводить уходящее детство первозданной природы на лоне, и — какой-то бесспорной опекой, в занебесном каком-то сюжете — в некой байковой, клетчатой некой, красно-синей какой-то манжете — та рука, и река на закате, и суровость — какой не сыскати, пряча нежность и кротость коровью под упорной нахмуренной бровью… февраль не выжить — как иллюзию ни дли — большой любви на маленькой земли́ автоэпиграф тупо поздняк аватару метаться по символической этой земле... проще окститься, да так и остаться в этом её ледяном феврале, с этим его «ожидайте ответа» [всё ж аватар аватару — не зверь], ибо [цитируя тютчева-фета] сердца инова пудовую дверь — не отворить ни бытью, ни загробью, сколь заводнó перед ней ни хораль... ибо любовь не рифмуется с кровью, с нею рифмуется — только февраль. колыбельная баю-баюшки-баю мейби ай, а мейби ю вроде реплики апарт из-за двух соседних парт занимающийся март разбитной его стрит-арт [может, фарс, а может, фарт может, финиш, может, старт] да походу там и тут всюду лилии цветут и во аде — как в раю баю-баюшки-баю * * * шлейка славы шелковиста, да петля ее — тугая, боли дудочку живую элегантно облегая. плюс повсюду — как объятье белоглазого колосса — простирается пространство, изначально безголосо. и уже без опасений — козлоного, многоруко — шарит время по карманам, как отъявленный ворюга. и — чуток бодрящей соли, освежающего перца — над открытостью твоею усмехнувшееся сердце… * * * нудно и немо — в аду, в духоте, в спину герою, явно не в тему, прибита к тахте этой жарою, в плане канвы не догнав ни черта, суть выявляю: не разевая зашитого рта, «благословляю» [с виду — не двигаясь, втуне — мечась]… выгода квеста: неуязвимое здесь и сейчас. выхода вместо. ЖИЗНЬ Не говори со мной! Что я тебе отвечу? Осип Мандельштам …ты и его, что к выходу тесним как некий неучтенный аноним, и это тело [что-мне-делать-с-ним], как куклу надоевшую, уронишь, и эту душу выпустишь вот-вот [воздушный шар, трепещущий живот] — в отчаянья бездушный небосвод, уничтоженья каторжный воронеж… затем и я, дрянной его лубок [разматывая подлости клубок], чей кубок пуст, и морок неглубок, и ноша — не тяжеле, доложу те, — сижу, реву, цитирую, строчу и разума, и Музы не хочу, читателю, советчику, врачу усердствуя не выдать этой жути… и позабив на эту дребедень [хоть ты на вертел жизнь мою надень], скажу: какой обыкновенный день! и жалобой строфы — не изувечу, как тот, угасший в неродных ее руках [над волчьей ямой, в мокрых ползунках] и этим самым засветившийся в веках… __________________ не говори со мной! что я тебе отвечу? ПОЭТАМ а наутро — отмытые заново от безоблачных снов и воздушности все минуты тропинкою заданной поплывут, побегут — по окружности Антон Очиров вопреки благозвучью заглавия [с позолотою у изголовия] — после бала, облавы, бесславия, в пересыльной тюрьме послесловия, обживая просторную клеть ея, обреченной рукою заранее отмахни долготе долголетия, зацени широту умирания колеси, километры наматывай ну а хлынет — усерднее сглатывай ______________ [по стопам несравненной Ахматовой утекая дорогой агатовой]. * * * за ангелов, ютящихся походу на острие иглы/карандаша, за ско́лы и углы, моя душа, и сволочную здешнюю погоду, под эту пастораль *а не пора ль* бурея, как убитый алкоголик, вангу́ю: это присказка, соколик — без палева борзеющий февраль и этой вьюги вражеский визит в окно, туда распахнутое настежь [нехай расчертыхаешься и застишь — со всех щелей, как надо, засквозит]... и пестуя разбитых у корыт треклятую предательскую слякоть, д̶о̶с̶т̶а̶в̶ ̶ч̶е̶р̶н̶и̶л̶ учусь о б н я т ь и п л а к а т ь, а не рыдать, как буйная, навзрыд. ХОРЕЙ идёт бычок, качается... АЛБ вроде, вот она и про́га и коннэ́кт — а вот и нэту и заказана дорога и канцоне и сонэту да и реплике на тему — в патентованное завтра [разве в ту роман-поэму *не без некого азарта, но ни разу не игриво голося чегожеболе* — через скошенное криво семантическое поле] _________________ как задворками ни прыгай ни плутай его дворами — быть поэме дохлой рыбой в инстаграме-телеграме разве выкружится в неком подсадном инварианте [на потеху человекам] спич о барышне и ба́нте да с подвыподвертом опус о б̶ы̶ч̶к̶е̶ божке, в начале марта как-то вяло, без азарта похищающем европу-с ВИДЕОКЛИП -1 Планиды ледяная белизна. Настойчивая статика движенья. Над головою — полная луна, как перезрелый плод воображенья. Цитеры безнадзорные ветра да кумпола небьющееся блюдо. Чужой свободы чёрная дыра, тылы оберегающая люто. И, распахнув пустое пальтецо, перед её отсутствующей дверью — твоё подслеповатое лицо, твоё недальновидное доверье. *** Нишкни кривою путеводной, хана доканывать коней! Стакан воды водопроводной — нужней. Покинь отравленные реки и подсадные берега. Гляди, обуглены навеки снега. Крови о крошево дороги, ища оставшуюся треть — сквозь дыры смертныя дерюги узреть в культе безрукия Венеры её бикфордовы дары; как перемрут её химеры, миры. В садке божественной путаны — визг олимпийской мелюзги... И обессилены титаны… Беги. credo В связи с отпадною погодкой, под чумовою синевой — пройтись парадною походкой, шурша опавшею листвой, смакуя мглу сомнамбулии сквозь ностальгический лорнет, вдоль элегической аллеи, которой не было и нет; стезёй бродячего сюжета влача беспутный сапожок, вчерне очерчивая сжато душе любой её шажок — испить из фавнова копытца, чего б ни вычерпнула пясть, чтоб относительно забыться и окончательно запасть; и, в ходе длительных баталий приумножая самиздат, не афишируя деталей и не указывая дат, благословляя после бала [не без уклона в криминал] создателя-концептуала за восхитительный финал, где отлилась — эпиталамкой верша кармический мухлёж — неописуемою ломкой неподражаемая ложь, без комментария, i`m sorry, как эта жуть пережита, не возражая режиссуре, покорно пить из решета; и быть [oфелии слабо ли!] — в опале, в мыле, на мели, и после пули, после боли, сменившей плюшевое «пли!», в оправе траурныя рамы водить отточенным пером, в помин её подробной драмы строча надгробный палиндром; осваивая ноосферу, где исключается гешефт, СУДЬБЫ ПРОВАЛЬНУЮ АФЕРУ шифруя клавишею Shift, в ажуре свежести не первой доканывая наяву уже продуманною стервой её последнюю главу; и некой собственною тёзкой вовсю блюсти la politesse, попыхивая пахитоской, как водится у поэтесс, из эксклюзивной стеклотары цедя целительный нектар... _______________________ *И где-то в сфере субкультуры легко сойти за суперстар. *** Полноте жить во лжи, ползати вдоль межи... Не оставляй щели. Комьями завали. С верою в два перста в перстью набитом рту. С кротостию крота пестуя слепоту. Нишу беря горбом. Мордой буравя грунт. Ощупью, наобум. Осознавая: бунт. [Выучившись сперва навыку — выживать, мужеству естества — не сосуществовать с худшею из подстав — жалостью холостой]. С пеною на устах. С песнею под пятой. Царствуя вне игры, околевая тут, — не покидай норы. Если нужна — найдут. *** В одиночку ли, со-борно [ведь не дуло же — к виску ж], но там, где вам — заводно, бурно, — мне, родные мои, — скушно. Хоть в три слоя перо выкрась — всё не скрыть белизны с исподу. Только с виду душа свыклась. Только с виду — концы в воду. Ведь не вечно ж в поту бечь ей, приручая тоску птичью, от бескрылости человечьей задыхающеюся дичью! Отмотала своё пташка. Хоть и держит её то, что расставаться — ещё тяжко, — оставаться — уже тошно. Может, небо и милосердно, и не спросит оно с нас, но там, где вам — ничего, сносно, мне, родные мои, — смертно. *** В минувшее бессмысленно соваться, где жизнь — одно сплошное дежа-вю... И неуместно интересоваться — как я живу. — Как видите, живу. Вожу авто. Выгуливаю псицу. Варю глинтвейн. Играю на фо-но. Ращу дитя. Настурцию. Косицу. Смотрю в заиндевелое окно. Где вижу, сквозь иезуитство вьюги, всецелый и ликующий июль. И маленькое облако на юге, похожее на душу — не мою ль? — первоначально — млечное, однако померкшее по мере бытия. И внятнее не выведено знака — как одиноко бедствую и я. *** Памяти Геннадия Айги люди приходят к людям в скорлупках тел, в облаке облика, прячущем существо, — сквозь парадные двери идей и дел… души приходят к душам — поверх всего. души приходят к душам поверх голов, изгородей, событий, судеб, времен — льдистой водою в легких ладонях слов… пленной форелью в тонких сетях имен… робкой мольбою — сквозь роговой покров несовпаденья, земные минуя сны… души приходят к душам поверх миров. вечно. помимо воли. войны. вины. * * * я говорю от имени контекста, который видят десять человек… Илья Кукулин и я скажу (от имени контекста, не чуждая астрального пиратства): еще не вечер, нет, еще не вечер, образчики вселенского сиротства, искавшие небесного знаменья, но меченные метою незнанья — затворники Великого Затменья и узники Великого Изгнанья, смятением объятые и спесью, как стенами тюремными, за ними, давясь, как пеной, собственною песнью — отчаянными, зимними, земными и гулкими, как музыка, ночами — оставшиеся, видимо, ни с чем, но от муки одичавшими очами то видящие, что — неизреченно. ДОЖДЬ сквозь несметные струи небесной воды, сквозь бессмертные слезы всеобщей беды, улыбаясь, идти под намокшим зонтом, в сонме женщин, осенних ее хризантем, с увядающим стеблем и детским лицом — безрассудство цветения (перед концом) * * * а женщина — просто печальный дурак, который хоронится в каждом… Сергей Шабалов в идеале — любовь, а на деле — ликбез — как, лишась идеала, обходятся без, и все та же над нею овчинка небес, а по обе — нейтральная зона. потому что Россия — огромный барак, где всегда первомай и всегда полумрак (внемже дремлет и внешний и внутренний враг под нетленные блюзы Кобзона). плюс на стрелке у трех перспективных дорог — средь мятущихся рук и толпящихся дрог — характерный триктрак да глухой матерок пугачевщины и временщины… а мужчина в России — ни грек, ни варяг: бормота (бочкарев) плюс лапша (доширак). ну а женщина — просто печальный дурак, потерявший ключи от мужчины. * * * Пока хотенья фанатели, она вовсю уже мела, метафизической метели неутомимая метла (как некий хлам с исподней полки — ошметки памяти земной, иллюзий мелкие осколки, обмылки мысли основной), сводя почти до примитива судьбы немое синема. Чья муть — уже необратима. И нескончаема * * * зима. * * * Ире Перуновой что королю — сор то холую — клад кто на «распни» скор — тем и в раю — ад в тренде не кровь — брют в кадре не дух — прах над лабудой блюд а между строк — страх как ни камлай — мрут горних не вскрыть — врат и́ну и брат — брут и́ну и брут — брат К душе Кате Горбовской под нажимом неслабого бремени лицедействия, места и времени телепаясь опальной харитой вдоль периметра крепенькой крытой саркофага, тебе перепавшего мимо шага его черепашьего да ярма вековечного вета — в темпе вальса ли, ветра ли, света — мимо палева и залипалова мимомимо, кшесинскаяпавлова! в уцелевшей пуанте атласной [у носка — недвусмысленно красной] * * * говорите, реинкарнация… — похорОны да коронация [все одна поелику роль — типа, на, порули, король] сколько раз ни врубайте ролик на экране — все тот же троллинг те же лицы, но только в профиль [сиречь, фауст и мефистофель] без балды говорю, на местности телепаться в тылу телесности сколь ни выделено годин, судный день — отродясь один * * * чуя свору притравленну волчью приговору, приправленну желчью возражая, да не возглаголешь в правоте, умножающей горечь шизанутою некой трубою не труби, говорю, пред собою — стань отныне самой немотою с крупной рыбкой на дне золотою седину ненаглядную гладя в синеву неоглядную глядя не мигая, не изнемогая — и откроется правда другая * * * пускай истаяли черты, обледенело ложе, — сквозь своды вечной мерзлоты — бывало же, цвело же… приподымали же с одра как ангелы, глаголы… и за руку, как школяра, сугубо мимо школы, как лепшие учителя, сквозь годы волокли же… ________________ все ближе бренная земля. но с ней и небо — ближе. голгофа химера мира его вершина внизу — все та же возня мышина в норе репризы все то же деют все те же ризы все те же делют устами шкодят сего не мают: с креста не сходят — с него снимают * * * Гляди, как нежится в недрах сот иллюзий медок блажной! Но где же, книжица, адресат, достойный хотя б одной! О ком не совестно, вопия ко Господу, рук воздеть. В сиротской люльке небытия лежащего — углядеть. Как перл из раковины изъять. Водою живой облить. Во тьме беспамятства — отстоять. Именем наделить. У здешней немочи, немоты оспорив его курсив. В созвездье Взгляда, в созвучье «Ты» — свои же собственные черты, как в зеркале, воскресив. * * * …А я живу — ослепшею улиткой судьбы, ее заблудшею подлодкой (и там уже немерено — воды)… А ты живешь — как редкостная рыба, плывущая по линии отрыва в глубины Леты, лексики во льды. А я живу — как реквием играю. Красноречиво шествую по краю. Но все еще не падаю — стою, — взята за горло собственною песней. Она — сильней. Но я ее — телесней. И ей меня — не сбыть небытию. * * * До ста считаешь, свечой чадишь. С тоски словеса плодишь. А то и радуешься — сидишь — незнамо чему. Глядишь — а поступь у жизни — уже строга. А в склянице взгляда — лед. А то — сшибавшее берега, питавшее столько лет, как прорву, стойкий ее порок и крови сорочий крик словесное млеко — уже творог. А сверстник — уже старик. И нароешь номер, и видишь: стерт. И лопаешь люминал. И шепчешь: это еще фальстарт. А это — уже финал. * * * Неуловимо. Неощутимо. Неизреченно. Неотвратимо. Непостижимо. Неизмеримо. Недостоверно. Неоспоримо. Несокрушимо. Неодолимо. Ненасытимо. Неутолимо. Неукротимо. Неугасимо. Немилосердно. Невыносимо. Недолговечно. Неудержимо. Невозвратимо. Недостижимо. Неизгладимо. Невосполнимо. И что это было — необъяснимо.