Бежать и прятаться. Что такое русский национальный архетип
Никто вам не объяснит, «как оно было на самом деле», потому что на все предположения нет никаких доказательств, но я кое-что расскажу.
И начну с того, что выяснили для нас лингвисты-компративисты: новгородский и киевский древнерусские языки (/диалекты) расходились минимум на три-четыре сотни лет (предположительно – даже больше), в течение которых между собой не контактировали. Мы ничего не знаем о том, почему так случилось, мы вообще ничего не знаем о тех, дописьменных славянских племенах, но есть установленный факт: носители одного праязыка однажды разошлись в пространстве и столетиями не встречались. И возобновили контакты в историческое время Киевской и Новгородской Руси, когда их говоры уже различались, но ещё позволяли понимать друг друга.
Ещё один факт из совсем недавней истории: в 1978 году геологическая экспедиция обнаружила в горах Абаканского хребта Западного Саяна семью староверов-отшельников Лыковых, проживших вне связи с цивилизацией около 40 лет. Сегодня в живых из них осталась одна Агафья Лыкова (1944г.р.), которая после смерти отца несколько месяцев прожила в женском старообрядческом монастыре, но затем вернулась на свою заимку, где с тех пор живёт одна.
Архетип как анти-коллективное бессознательное
Восточные славяне, русичи, всё время, все века куда-то продвигались. И в том на первый взгляд нет ничего удивительного, если посмотреть на великое переселение народов (4-7 века н.э.), в результате которого гунны дошли до Галлии и Пелопоннеса, готы до южного берега Крыма, а вандалы через Испанию аж до Карфагена. Где им всем, несомненно, становилось лучше, сытнее и теплее. Но восточные славяне от Поднепровья и теплых степей уходили на холодный и менее удобный для жизни север или северо-восток. Трудно сказать, когда, откуда и почему пришли на берега Ладоги предки новгородцев и псковитян, с кем там смешались (если смешались), но лингвистический фактор подсказывает нам тот же вектор переселения.
Из того, что мы знаем о более поздних, уже начала второго тысячелетия, веках, уходили славяне-русичи оттуда, где уже установили свою власть «оседлые бандиты», нынче именуемые государствами, туда, куда их власть ещё не распространялась. На земли суровые, малообжитые и потому никакими вождями воинственных племён ранее не захваченные, между их наследниками не поделенные. Уходили из ганзейских и княжеских городов на северо-восток сначала в основном промысловики (от слова «промышлять»): шли добывать пушного зверя, чтобы доставлять «мягкую рухлядь» в торговые порты Белого моря и Балтики. Потом оседали там семьями (промысел зверя требовал длительного пребывания на месте), общинами. Уже оттуда шли на Камень (Уральские горы) и за Камень, за Волгу, в Югру, к устью Оби, где добывалась в изобилии жирная рыба, к Енисею и Лене. Потом туда же шли купцы в надеждах на хорошие барыши, бежали от барской неволи обнищавшие крестьяне, бежали каторжники и просто лихие люди… А за ними в основанные ими поселения приходили московские воеводы и служилые люди, устанавливавшие на обжитых местах свои порядки. Под ними в городках возникали торговые площади, налаживались торговые пути, строились остроги, а люди снова уходили дальше – в тайгу, в места без воевод и служилых. Поближе к дикому зверю и рыбе, подальше от государевых представителей.
А в это же время Европа открыла для себя на западе – за океаном – Новый Свет. Куда тоже первыми потянулись свободолюбивые охотники за удачей, искавшие прибылей на ничейных землях. Колониальные королевские администрации шли по пятам за первопроходцами, золотоискателями и зверобоями, но те удалялись от них вглубь континента, негусто населённого племенами аборигенов. Дикий американский Запад требовал от своих покорителей того же, что и таёжный сибирский Восток: смелости, готовности противостоять всем недружественным силам, природным и человеческим, способности выживать в сложных условиях на предельном напряжении жизненных сил…
В середине 17 века случился на Руси церковный раскол: упрямые сторонники «древлего благочестия» не приняли церковной реформы патриарха Никона и целыми общинами хлынули за Урал в поисках убежищ от «слуг антихриста». Уже не думая о выгодах торговли – души свои спасали от вечной погибели, насаждаемой властями предержащими. Подобно западным собратьям-протестантам, уплывавшим на кораблях в Новый Свет от католических королей, раскольники искали на земле места, где земные властители не мешали бы исповедовать свою веру так, как это представлялось им необходимым для спасения. Только новые американцы, бывшие европейские протестанты разных номинаций, недосягаемые на новом континенте для власти европейских монархов, намеревались строить в Новом Свете всяк свой Град на Холме – свет всему миру, всем народам, образ живущего по законам Сиона сообщества христиан. А русские раскольники удалялись от мира в невидимый вражьим силам град Китеж: не светить миру, а спрятаться от его напастей и соблазнов.
Они тоже знали, что зажжённый светильник не прячут под сосуд, а ставят повыше, чтобы светил всем. Но знали и то, что первыми на свет слетятся паразиты: налоги высасывать, к никонианскому поповству и прочим государевым повинностям принуждать, а то и вовсе закабалять на свой бесовский манер. Русская власть, на плечах уходивших из-под неё людей, покоряла осваиваемую ими Сибирь. Паразитам государевым не было преграды на континенте до самых дальневосточных его берегов, одно спасение от них – длить и путать тайные тропы к своему Китежу.
Маленькую старообрядческую общину, издавна спрятавшуюся в глубокой хакасской тайге, достала уже советская (совсем безбожная) власть. Дворов в деревне Лыковых не хватало для организации полноценного колхоза, потому решено было живущих в ней раскольников переселить, но Карпа и Акулину Лыковых исполнители воли партии дома уже не застали: их семейный ковчег уплыл от неизбежного осквернения. Лыковых ещё дважды находили в тайге сотрудники НКВД, в 1941-м чтобы призвать Карпа в армию, но семья снова скрылась – больше их найти не удалось. Акулина умерла в 1961-м году от голода, два брата и сестра Агафьи – уже после встречи с геологами в 81-м году от инфекционной пневмонии. В 1988 году Агафья похоронила отца и осталась на заимке одна. Возвращение к людям не состоялось: Китеж не выходит на поверхность. Показав миру Лыковых, русское национальное бессознательное сверкнуло чистой гранью предельного индивидуализма: русские друг другу не нужны. Их абсолютная ментальная ценность – в пожизненной реализации раскола до личностного обособления. И в терпеливом, в идеале – стоическом и подвижническом переживании тягот отшельничества.
***
«Ты можешь спастись, - говорил американский национальный архетип, сложившийся в процессе освоения континента переселенцами, строителями Града на Холме, - если присоединишься к нам, разделишь с нами наши представления о цели бытия, поучаствуешь в благоустройстве нашей страны, внесёшь свой вклад в распространение Света познания Истины, который мы несём миру!»
«Ты можешь спастись, - говорил русский национальный архетип, - если сбежишь и спрячешься!» Если есть, куда бежать. Если можешь запутать следы. Если готов пожертвовать всеми удобствами и всеми человеческими связями, которые выводят государство на тебя и подчиняют тебя его произволу. Всё остальное – полумеры, так или иначе вынуждающие тебя лишь к покорному принятию подневольной судьбы. «Беги, русский, беги!»